Среда обитания не привычна.

Когда Джефф выходит за дверь, Ник всё ещё сидит на кровати и смотрит ему вслед. Джефф знает это. Так же, как и то, что лучший друг будет делать дальше. Человек, который привык к распорядку дня и расписанию, непредсказуемым не бывает. Даже если он только что поссорился с близким ему другом. Джефф слышит, как захлопывается за ним дверь, будто разделяя два мира - его жизнь с Ником и существование без него. Именно так. Без лучшего друга Стерлинг себя и человеком-то не считал. Лучший друг. Сочетание режет по сознанию, и в нем просыпается рвотный рефлекс, который он привык ощущать, в очередной раз беря в рот. Ужасное чувство стыда уже даже не подает признаков жизни - он просто уверен, что у него начисто отсутствует совесть. По крайней мере, в жизни "за дверью". Когда Джефф спускается по каменным ступенькам в холл, он понимает, что был глупцом - куртка осталась наверху, и легкая майка, тонкой тканью прикрывающая его торс, уже не спасает. Он оглядывается вокруг себя и закрывает глаза. Тишина коридоров затягивает его всё глубже, и он будто ощущает над собой толщу воды. Он тонет. Как тонет всегда, не чувствуя рядом родного тепла. Мило. Романтично. Больно. До ужаса больно. То, как у него не разгибается спина после пятичасового секса, никогда не сравнится с внутренней болью, которая разрывает внутренности до такой степени, что хочется схаркнуть кровью. Когда Джефф выходит из широких дверей на воздух, он вновь зажмуривает глаза. Наощупь шарит по карманам в поисках сигарет и чиркает зажигалкой. Его пальцы обжигает язык пламени, но для него это уже настолько привычно, что он даже не обращает должного внимания. Лишь морщится, как будто так было нужно, и вдыхает в себя едкий дым, пропитанный углекислым газом. Углекислым газом пропитан он сам. Он уверен в этом, так как с каждым днем дышать ему становится всё сложнее. Будто кислорода уже вовсе и нет в том воздухе, которым дышит он. Будто он один в этом мире замечает всю смертельность того, чем дышат люди. Но он никому не скажет об этом - ведь он никому ничего не говорит. Они не поймут. В это он уверен даже больше. Когда к зданию подъезжает хромированная машина, Джефф щурит глаза. Не от дыма, что разъедает расширенные зрачки. От предвкушения. Он вновь спускается по ступенькам и вспоминает, как в первый раз для него это было дорогой на голгофу. Сейчас привычно. Ничего странного. Ничего страшного. Дверь распахивается, и он ныряет в тепло машины, внутри которой уже знакомый запах никотина. И углекислый газ. Привычная среда обитания. Ничего странного. Ничего страшного. Когда сильные пальцы зарываются в его волосы, и слышится звук растегиваемой ширинки, Джефф лишь ухмыляется. Он даже не оборачивается по сторонам, чтобы проверить, есть ли кто-нибудь на территории в такой поздний час. Окна наглухо затонированы, в машине играет музыка. Никто не заметит. А если заметит - Джеффу похуй. Джеффу похуй, его уже нагибают над пахом и он привычно глотает. Никакого рвотного рефлекса. Минус на минус дает плюс. Желание проблеваться внутри и желание проблеваться чисто физически - сочетание - дает спокойствие. Только лицо Ника перед закрытыми глазами встает слишком ярко. И за это хочется себе врезать. Когда всё заканчивается, и Джефф сидит на кожаном сиденье, прикрываясь джинсой своих брюк, он абсолютно ничего не чувствует. Ловит губами чужой дым и углекислый газ, и нервно глотает. В машине пахнет сексом - потом, спермой и почему-то дорогим одеколоном. С каких пор, запах дорогих духов стал для него аналогом секса, он не помнит. Просто чувствует. И не смотрит в глаза. Никогда. Как конченная шлюха. Хотя, почему как... Он забирает свои пятьдесят долларов. Когда Джефф выходит из машины, полностью одетый, и вытирает рот тыльной стороной ладони, ему хочется рыдать. Когда он поднимается по ступенькам, ему хочется блевать. Когда зажигает сигарету, хочется, чтобы углекислый газ стал его убийцей. Когда тушит бычок о внутреннюю сторону ладони, он не морщится и не шипит. Просто смотрит на то, как огонек обугливает по-детски нежную ладонь. Заходит в двери школы - не чувствует холода. Лишь отвращение к пафосу обстановки. Поднимается по широким, каменным ступеням - в груди разливается тепло. Противное, липкое тепло. Скоро он увидит Ника, его правильного, уже спящего в своей постели, Ника. И плевать на то, что они поссорились, и от него пахнет спермой и дорогими духами. Он примет душ и залезет под одеяло к лучшему другу. Когда он открывает дверь комнаты, он понимает, что не может этого сделать. Он не может осквернить своего лучшего друга собственными прикосновениями. Он не может прижиматься к нему телом, об которое несколько минут назад обтирался чужой, засаленный живот, и грубые, шершавые ладони шарили по его спине. Он не доходит до душа. Он заходит в ванную и падает на пол перед унитазом. Его рвет собственной кровью, а по щекам текут слезы. Он сжимает пальцами белый фаянс, и задыхается, а рвота всё не прекращается. И он понимает, что теряет сознание. Медленно. С безумием. И одной мыслью: "Всё-таки, среда обитания не привычна"...