Desire

Тим разглядывает Джинджера с первого дня, с момента, как они впервые встретились. Что-то в нём неуловимо цепляет и интересует его. Ему хочется подружиться, и он даже пытается, но дальше совместных перекусов дело не идёт, даже когда Тим окончательно становится частью группы. Даже когда они всё-таки сидят рядом, пережёвывая пищу, разговаривает в основном Тим, и он не знает о чём говорить, ему кажется, что он несёт какую-то хуйню, и это не то чтобы привычное для него ощущение. Он не помнит, чтобы когда-нибудь раньше он чувствовал подобную неловкость. Поначалу он даже не понимает природу этой неловкости, а когда до него начинает доходить, то легче совсем не становится. Становится сложнее, ещё как, и он окончательно прекращает попытки подружиться, потому что ему явно нужно нечто качественно иное, и он вряд ли когда-либо сможет это получить, а вот нечаянно обидеть сможет запросто, и лучше просто не вводить себя в искушение лишний раз. Лучше не думать. Не думать получается из рук вон плохо. Стоя однажды вечером в душе под струями прохладной воды, и пытаясь снять дневное напряжение самым верным и, скорее всего, самым древним способом, Тим помимо воли вспоминает косоглазую физиономию Джинджера, и почти мгновенно кончает, испытывая целую гамму эмоций, среди которых определённо превалирует стыд. И раскаяние. И напряжение только усиливается, в конечном итоге, так что он пьёт снотворное, чтобы уснуть. Потом это едва не входит в привычку, и он заключает с самим собой договор, который следовало бы подписать кровью, если бы он существовал в физической реальности. Он разрешает себе представлять. Разрешение выходит такое себе, внутренние границы никто не отменял, и уйма времени, потраченная на их укрепление, не прошла совсем уж впустую, так что фантазии его тоже весьма скромные. Максимум, что он там себе позволил, это представить Джинджера, отсасывающего ему. После того, как указанная фантазия выполнила своё прямое назначение, Тим сполз на дно ванны, чудом не расшибив свою тупую башку, потому что ноги его не держали. И ещё минут десять сидел в слезах, не особенно замечая их. Его голова в тот момент была пуста, как барабан. Потом случилась непонятная сцена на афтерпати. Афтерпати — это часть жизни, вроде тоже работа, а вроде и нет, не особенно объяснимые вещи для тех, кто не является частью шоу-бизнеса. Но там, как правило, можно немного расслабиться, и именно так Тим в конце концов и поступил. Алкоголь и самый тёмный угол — вполне подходящие атрибуты для расслабления. Неподходящей оказалась компания Джинджера, вообще не вылезающего из самых тёмных углов. У Скольда просто не было особого выбора, и он решил, что ничего не случится, и он же не настолько ебанутый, чтобы избегать кого бы то ни было. Зато, как выяснилось, как раз настолько ебанутый, чтобы спустя несколько порций чего-то, содержащего этиловый спирт в достаточном количестве, задуматься над тем, что у Джинджера очень привлекательные губы. Спустя ещё пару порций тяжёлую голову Тима посетило озарение, что Джинджер тоже пьян. Спустя ещё одну — вот она абсолютно точно была лишней — Тим дотянулся до него, и быстро поцеловал, после чего испарился со скоростью пули, выпущенной в неизвестном направлении. Джинджер не без сожаления подумал, что Скольд его с кем-то перепутал, и убежал он именно потому, что осознал свою ошибку, так что никаких последствий происшествие не возымело — ну, если не считать страданий Тима, которому естественно нихуя не полегчало. Одно дело просто представлять, и совершенно другое — точно знать, что именно представляешь. Потом Скольд встретил девушку по имени Миа. Она попросила автограф, и он взглянул на неё, как обычно, мельком, но что-то заставило его задержать взгляд, а потом и вовсе спросить, нет ли у неё планов на вечер, и не хочет ли она провести его в хорошей компании. Предложение она приняла, конечно, и разумеется оказалась в его постели. Дурной тон, но… Она была слишком похожа, и в отличие от Джинджера вполне доступна, Тиму просто не хватило ни воли, ни мотивации сдержаться. Уже уходя, Миа улыбнулась ему, сочувственно и доброжелательно, так, что он ощутил себя бездомным котёнком. — Скажи ему. — Что… кому? — Джинджеру. У меня есть зеркало, Тим. Я в курсе, как я выгляжу. И ты называл меня сейчас совсем не моим именем. Я сомневаюсь, что ты его даже помнишь. Скажи ему. — Я не могу, — сдался Скольд без боя, глядя в огромные косящие глазища, так похожие на другие. Она говорила без малейшей обиды, с явной заботой о его, Тима, благополучии. — Он не… Он не поймёт. — Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть — сам знаешь. Я просто дала совет. И она ушла, тихо прикрыв дверь, а Тим остался наедине с её невыносимым советом и её именем, которое он всё-таки запомнил — возможно, именно из-за этого короткого разговора. Джинджер тоже встретил кое-кого, кто не был похож на Тима, но носил такую же дурацкую причёску, и разговаривал с похожим акцентом. Парень явно не имел понятия насчёт того, чем Джинджер занимается, но ему это было и не нужно, ему просто нужна была компания на вечер, и Джинджер, кажется, просто подвернулся ему под руку, удачно или не особенно. Джинджер согласился идти куда угодно и делать что угодно, кроме незаконных вещей, но отказался целоваться, пробормотав какое-то неразборчивое объяснение. И ему понравился итоговый результат, но его ещё долго не покидало чувство, что это было вроде соевого мяса или сладостей для диабетиков. Цельнозерновые конфеты на фруктозе, заменитель чего-то настоящего, хотя и гораздо менее безопасного. И ему, к счастью, не досталось никаких невыносимых советов, так, небольшая рекомендация уяснить, что он вообще-то красивый, и перестать пытаться это спрятать. Рекомендацию он списал на окружающий полумрак, и заснул без всяких таблеток. В отличие от Тима. Таблетки всё-таки входят в привычку, потому что ему всё ещё нужно быть эффективным, и сон является неотъемлемым атрибутом этой эффективности, пусть даже и химический, к тому же, работа тоже неплохо отвлекает от лишних мыслей. Эта самая привычка в итоге и приводит к некоторым неприятным последствиям, или побочным эффектам, или… Надпись на упаковке таблеток, которую Тим читал, и неоднократно, гласила, что нельзя употреблять алкоголь во время курса лечения. Курс слегка затянулся, и даже не слегка, хорошо так затянулся, так что он игнорировал проклятую надпись довольно долго. Именно поэтому он оказался в очередной раз в туалете в обнимку с унитазом, и именно поэтому он не закрыл дверь, и именно поэтому он потерял сознание. Его находит и приводит в чувство именно Джинджер — и вот это уже точно не из-за продолжительного игнорирования надписи на упаковке снотворного. И то, что Тим ему говорит, тоже не имеет такого простого объяснения, да и никакого не имеет, он просто говорит — то ли потому, что он не в себе, то ли потому, что устал мучаться в одиночестве, то ли потому, что решает всё-таки последовать невыносимым советам невыносимой девушки, которая каждый день видит в своём зеркале нечто совершенно невыносимое. — Знаешь, — говорит он, морщась от привкуса желчи во рту. — Я однажды переспал с девушкой, которая была твоей ёбаной копией. Как будто она твоя сестра-близнец. Именно поэтому и переспал. Джинджер вздрагивает и ничего не отвечает, не зная, как реагировать, но никуда не уходит, продолжая сидеть с Тимом на полу возле унитаза. — И я называл её твоим именем. Она так сказала. Думаю, даже твоим именем по документам. У Джинджера медленно отвисает челюсть, но он всё равно никуда не уходит, так что у Тима есть возможность сказать ещё больше ужасных вещей, и он даже не думает от неё отказываться. — Она дала мне совет, — кисло усмехаясь продолжает он. — Она сказала, что лучше что-то сделать, и пожалеть об этом… --…Чем не сделать и пожалеть, — рассеянно заканчивает за него Джинджер, и прижимается губами к его рту, от чего Тим окончательно теряется в пространстве. Они оба окончательно в нём теряются. Они целуются как подростки, сидя на полу возле унитаза, и возможно, кто-нибудь о чём-нибудь и пожалеет, но точно не прямо сейчас, и это уже неплохо. Той ночью Тим впервые заснёт безо всяких таблеток, и даже не в одиночестве, и это вообще уже даже хорошо.