***
В целом, разные версии Библии — даже печатные издания с преднамеренными ошибками — сходились в одном: после того, как дьявол показал Иисусу все царства мира, тот отогнал его ясными жестами и предупреждениями, которые не могли быть неверно истолкованы, а дьявол ускользнул, как только ангелы приземлились на легкие, как перышки, ноги. Однако в реальности Кроли потратил уже слишком много энергии на то, что изначально считал бесплодным поручением. Он не собирался никуда ускользать. Пришлось приложить немало усилий, чтобы брать вместе с собой человека во время перемещений из одного места в совершенно другое, даже несмотря на то, что этот человек был сыном Божьим. Его кости были благословенно тяжелы. Возможно, что-то из этого отразилось на его человеческом-но-не-совсем лице, потому что Иисус сказал: «Ты выглядишь усталым, мой друг», как будто все сегодняшние действия были замысловатыми песнями-и-танцами, где они оба играли только роль, а не самих себя. — Это не так просто, как кажется, — Кроли уселся на ближайший удобный камень. — Обычно я не заставляю людей таскаться с собой. Иисус же сел на землю. По непонятным причинам это заставило все внутри Кроли сжаться от дискомфорта. — Нам нужно немного отдохнуть, — предложил Иисус, — перед тем, как мы спустимся с горы. — На самом деле, возможно, тебе стоит поторопиться, — Кроли прищурился на него сверху вниз. Сорок дней голодания — ничто для демона, но они превращают человека в нечто ужасное, скелетообразный кошмар с едва держащейся кожей. Лучше даже не пытаться описать волосы. — Найди что-нибудь поесть по дороге вниз. — Я подожду, — миролюбиво ответил он. Итак, Кроли сидел в обиженном молчании, пока, так сказать, восстанавливал дыхание. Иисус закрыл глаза, подставил лицо прохладному горному ветру, и, насколько понимал Кроли, начал молиться. Внутри вспыхнула старая зависть — язва, все еще едва затянувшаяся. — Я не собираюсь спускаться с горы пешком, понимаешь, — объяснил он. В другом местечке — проще это не описать — его крылья уже не болели так сильно. — Нет? — спросил Иисус, не открывая глаз. Голодный, грязный, отвратно пахнущий, но его рот искривил намек на улыбку. — Значит, тебе не нужна благодарность за то, что ты мне показал? Не заинтересован во взаимности? — Не понимаю, как спуск с горы может быть взаимностью, — сказал Кроли скорее настороженно, чем насмешливо. — Ты наблюдал более грандиозные виды, — сказал Иисус. — Позволь мне показать тебе и тот, что поскромнее. Кроли рассмеялся, потому что это было смехотворно. Он уже видел каждый вид, в конце концов. Он видел прикосновения и Ее любви, и Ее жестокости в тысяче, миллионе, больших и маленьких проявлениях. Он видел, как тонут дети, как великолепные создания навсегда теряются в потопе. Он более, чем насмотрелся. Когда он показывал царства этого мира, он отводил взгляд. — По крайней мере, — Иисус, ничуть не испугавшийся приглушенного шипения смеха Кроли, продолжил, — это позволит тебе собраться с силами. Он посмотрел вверх, встречаясь с глазами Кроли. В них было что-то ужасное и знающее, что-то бездонное, чему не место на человеческом лице. Это было видение агонии, выносливости и страдания. Это было больше, чем то, что человек может по праву в себе вместить. Кроли не мог отвести взгляд. — Тебе это пригодится, — тихо сказал Иисус. Это не было ни предупреждением, ни угрозой: его голос, его острое лицо были полны сострадания. Ветер сменился от прохладного к холодному, и Кроли подавил вопрос, подступивший к горлу, хотя и задавался вопросами: «Что? Для чего мне это понадобится? Ты знаешь или ты такой же неопределенный и недоступный, как Она?» Но, когда Иисус встал, Кроли последовал за ним вниз по горе, двигаясь в темпе более слабого человека. Они готовили еду из жилистых кроликов, пойманных в хитроумные силки, которые смастерил Иисус, любых плодов и корней, которые могли добыть с почти голых деревьев, из пригоршней воды из ручьев, что текли слишком низко. Кроли в этом не нуждался — он оставил слишком горькие ягоды Иисусу и съел только кусочек от одного из кроликов. Они едва ли были настоящими, в любом случае. То, что проживает так высоко в горах, должно быть поощрено, чтобы показать себя. После одной ночи, проведенной в слишком редкой траве у размытой обочины дороги за очередной практикой во сне, Кроли нашел в себе силы идти. Ступни Иисуса потрескались и кровоточили, он двигался с шарканьем гораздо более старого человека, но он дойдет до конца. Разумеется, Она не позволит Своему сыну умереть в безвестности после того, как его похитил демон. Этого не могло быть в непостижимом плане. Но на случай, если было, Кроли остался. Время от времени он усмехался с маленьких чудес, которые Иисус предлагал на осмотрение, — этот цветок, распустившийся сильно позже сезона, та птица, поющая после давно минувшего заката, узоры этих облаков, спускающихся низко к горной вершине, — но в основном молчал и держал глаза открытыми. Когда их пути разошлись в деревне у подножия горы, Иисус сказал: — Добро пожаловать в мой дом, если когда-нибудь окажешься тут. Кроли недоверчиво посмотрел на него, приподняв бровь. Иисус улыбнулся, уходя.***
В Капернауме было не так уж много дел. Кроли слышал что-то, — просто шепот — звучавшее похоже на Азирафаэля, и разве не было бы забавно взъерошить эти перья снова, но сейчас происходило много фантастических вещей. Мир сложился сам в себя, чтобы вместить сына Божьего. Это могло быть какое-то из старых чудес. Иисус мог сделать это сам. И Иисус был где-то неподалеку, без сомнений, — там, у низкого фонтана на этой крошечной площади, где время от времени плескались босоногие дети. Обычно его окружали не менее четырех человек; Кроли еще ни разу не видел его одного после того похода с горы. Но сегодня, впервые за все это время, его глаза — эти ужасные глаза — скользнули по площади, отыскали тень и безошибочно остановились на Кроли. Тот справился с инстинктом скрыться из виду и исчезнуть. Он весело помахал рукой из-под развевающегося темного рукава, сопровождая ухмылкой, как бы говоря: «Да, Искушение продолжается вечно; выбери то, что я предложил, и все будет хорошо». Вряд ли. Но Иисус улыбнулся своей странной легкой улыбкой, попросил своих спутников подождать и направился к Кроли. — Хорошо, что ты здесь, — сказал он безо всякой иронии. — Мы собираемся отремонтировать крышу. Поможешь? Странный человек этот Иисус. Может быть, внизу ошиблись, и произошла какая-то путаница. Сострадание и доброта — это все хорошо и прекрасно, но, конечно же, такая оливковая ветвь не предназначалась для демонов. По крайней мере, так было раньше. — Я слышал, что плотничное дело — это больше по твоей части, — сказал Кроли. — Этому достаточно легко научиться, — ответил Иисус, — такому старому существу, как ты. Он подозвал, и Кроли, бесконечно любопытный, последовал за ним. Они провели вторую половину дня под палящим солнцем, по очереди балансируя на балке, которая должна была поддерживать крышу, укладывая решетку из соломенных циновок, которые затем разглаживались глиной. Друзья Иисуса передавали материалы, а Кроли в основном переправлял их между точками, наблюдая. Иисус объяснял, как накладывать циновки, куда наносить глину, как в этой и этой точке балка поддерживала вес, и Кроли слушал. Он попросил Кроли разгладить еще один участок циновки и глины и тогда наконец поздравил с хорошо проделанной работой. Ощущение было такое, словно он обхватил руками туманность и вытащил ожерелье из звездной пыли, а Она стояла за его спиной и предлагала указания и поддержку. Солнце сияло так, как будто Богиня не исчезла из этого мира — или, по крайней мере, как будто Богиня не исчезла из мира Кроли. Но то же самое солнце уже садилось ко времени, когда крыша была готова, и все собрались на ней для простой трапезы, включая семью, что жила здесь. Некоторые косо смотрели на Кроли, задерживая взгляд на его глазах, прежде чем уйти, но ничего не говорили. Раньше это редко было проблемой, но он почувствовал приближение перемен. Мир, сужаясь в одних вещах, расширяется в других. В конце концов, все вернется на круги своя. Иисус подошел к краю крыши, чтобы предложить ему хлеб, который тот взял скорее из вежливости, чем из желания что-нибудь съесть. — А как тебя зовут? — спросил Иисус, как будто продолжая разговор, который у них уже был. Кроли открыл рот, чтобы ответить, и снова закрыл его. Казалось глубоким позором сказать сыну Божьему имя, которое ему навязали после того, как его крылья сожгли; это казалось слишком большим унижением, чтобы его можно было вынести. Соль втерлась в великое множество ран. — А какое бы ты выбрал? — сказал он, кусаясь словами. — Имя, которое Она мне дала? Или имя, на которое я откликаюсь, когда зовет мой новый хозяин? Иисус прожевал хлеб, проглотил и запил глотком густого вина. — А что выбираешь ты? — он ни на дюйм не приблизился к тону Кроли. Кроли начинал думать, что терпение сына Божьего было на самом деле Адским. Раздражало достаточно, чтобы быть таким. — Ни то, ни другое, — ответил Кроули, и хотя это прозвучало рефлекторно, он убедился, что это правда, при более тщательном обдумывании. Старое имя — и он действительно помнил, помнил, как святая вода оставила шипящий ожог на его изуродованной благодати, — теперь не подходило. Может, не подходило никогда. И правда. Кроли. Вообще никакого воображения, первое, что пришло в голову в имя несчастной змее. — Пожалуй, тебе следует сообразить новое. — Нет вариантов? — спросил Кроли, слегка усмехнувшись. — Нет предложений, чтобы помочь мне начать все сначала? Чтобы спасти мою бессмертную душу? — А у тебя разве есть душа? — с долей юмора возразил Иисус. Кроли издал очень слабый, очень тихий смешок. Это удивило даже его. — Мир меняется, — произнес Иисус, глядя туда, где солнце скрылось за горизонтом. — Мир не меняется, — проворчал Кроли просто для того, чтобы поспорить. Иисус искоса взглянул на него. — У тебя будет достаточно возможностей начать все заново. Ты должен выбирать из них сам. Кроли фыркнул, но Иисус только встал без обид, чтобы вернуться к другим людям. Кроли попробовал кусочек хлеба и оставил остальное на краю крыши, а сам спрыгнул обратно на землю.***
— Знаешь, дорогой мой, я и не знал, что у тебя есть опыт работы плотником. Кроули, с полным ртом шурупов, оценивая полку, рухнувшую под очередной безмерной стопкой книг Азирафаэля, пожал плечами. Прилагая все усилия, чтобы убедиться, что случайно не проглотил ни одного кусочка металла во рту, он сказал: — Однажды я помог Иисусу починить крышу. — Что, прости? — проронил Азирафаэль, думая, что ослышался. — У меня не было никаких других дел, — ответил Кроули более оборонительно, чем хотелось. — А он попросил. Крыши и книжные полки — это совершенно разные вещи. Он не должен был даже упоминать об этом; он мог бы указать на любой другой пример глупой человеческой штучки, которой понабрался за столетия. Он мог бы солгать. Но они с Азирафаэлем пробовали эту новую штуку, когда вы абсолютно честны друг с другом, еще с того момента, как получили на это свободу, и его инстинкт заключался в том, чтобы не испортить это. Даже если был риск обнажить такую гнилую рану, как эта. — Он никогда не просил меня помочь починить крышу, — пробормотал Азирафаэль. — Ты тогда не был по-настоящему близок с людьми, разве нет? Он вообще знал, кто ты такой? Кроули смахнул часть опилок, осыпавшихся после вкручивания одного из шурупов. — Сомневаюсь, — сказал Азирафаэль и вздохнул так же, как когда устраивался в кресле за своим столом; Кроули не нужно было оглядываться или расширять восприятие, чтобы точно знать, как он сейчас выглядел, с кружкой какао, зажатой между ладонями и слегка балансирующей на животе. — Вокруг него приходило и уходило так много ангелов, сомневаюсь, что я выделялся. — Ты всегда выделяешься, ангел. Он оставил открытым вопрос о том, было это хорошо или плохо (ответ — и то, и другое), но все же мог чувствовать, как Азирафаэль улыбнулся в ответ; сила этого согрела всю его спину. Немного от этого успокоившись, он вернулся к своей работе. Когда дрель окончательно умолкла, а Кроули для поддержки полки закрепил на концах какие-то хитроумные маленькие резиновые заглушки, — на самом деле, плотницкое ремесло продвинулось далеко вперед за две тысячи лет, Иисус был бы впечатлен, — Азирафаэль спросил: — Каким он был? Кроули задумался, возвращая полку на место. Места, где дерево вышло из-под старых шурупов, были полностью замаскированы, и полка снова стала крепкой; он начал перекладывать книги. — Непостижимым, — сказал Кроули с легкой иронией, и Азирафаэль протестующе рассмеялся на это. — Нет, он был… странный. Терпеливый. Я спустился с горы вместе с ним, потому что он попросил. Я помогал с крышей, потому что он попросил. Вот таким человеком он и был. Он не держал зла за все эти Искусительные штучки, как будто думал, что я просто играю роль. Никогда не хватало духу сказать ему, что все не так просто. — Кроули, — произнес Азирафаэль так тихо и с такой болью, что Кроули пришлось на мгновение прислонить стопку книг к полке, прежде чем продолжить. — О, точно, — добавил Кроули, стараясь казаться безразличным, — смена имени. Я никогда не упоминал об этом. Его идея. У меня так и не было возможности сказать ему, на чем я остановился. Азирафаэль спокойно обдумывал это; Кроули возился с книгами, пытаясь расшифровать, в каком порядке они должны были располагаться. — Я предполагал, что он мог быть важен тебе, — сказал Азирафаэль. — Но я бы никогда не догадался.… — А с чего ты должен был? Я сам никогда не мог этого понять. Почему он был таким… хорошим… по отношению к демону. Совсем не так, как Наверху, — Кроули произнес следующую фразу практически робко, почти боясь услышать мнение Азирафаэля. Недостаточно боясь, впрочем. — Думал, возможно, с ним точно что-то не так. — Нет, — печально ответил Азирафаэль. — С ним все было в порядке. И они вообще ничему не научились. — Ну, — этот разговор становился для него слишком сентиментальным; он отошел от книжной полки, чтобы полюбоваться своей работой. — Я кое-чему научился. Азирафаэль тоже встал, чтобы посмотреть на полку; его рука скользнула в руку Кроули, и Кроули ответил на прикосновение, крепко сжав. — Ты всегда был более открытым к новому, чем все мы, — сказал Азирафаэль; нежность в его глазах была слишком яркой, чтобы смотреть на нее в лоб, так что Кроули восхищался ею со стороны. — Это низкая планка. — Я знаю, — ответил он, а затем уже более серьезно добавил: — Спасибо. За то, что рассказал мне. А теперь, могу я угостить тебя ужином в качестве благодарности за сохранение моего книжного магазина? — Если бы ты просто немного расширился, то у тебя было бы достаточно места для всех книг, и этого бы не произошло, — сказал Кроули, с комфортом возвращаясь к привычной беззубой перебранке. Но за ужином он рассказал Азирафаэлю все, все, что мог вспомнить о тех кратких мгновениях двухтысячелетней давности. Азирафаэль, как всегда был идеальной публикой, шокированной и восхищенной во всех нужных местах, и Кроули, как всегда, любил видеть его немного больше шокированным, чем восхищенным. Они переборщили с алкоголем, как это обычно и бывало, и к последнему бокалу подняли тост за Иисуса. Кроули надеялся, что тот узнает.