Возвращение домой

Майки устал. У него не осталось сил бродить по опустевшему городу в поисках еды и оружия. Все давно украдено и съедено. Люди выбегали из полуразрушенных магазинов, поедая сырое мясо на ходу, скорее всего давно уже сгнившее, а если оно падало на землю, заглатывали куски вместе с пылью и грязью. Ему надоело дышать, в воздухе витал запах сгоревшей плоти. Люди все равно продолжали возвращаться в свои дома, трудно расстаться с воспоминаниями, вещами, принадлежавшими родным и любимым. А снаряды все падали, под тяжелыми конструкциями погибали невинные жители и так каждый день, без остановки. Огонь пожирал всё, треск обвалившейся крыши заглушал предсмертные крики. Майки в первые дни катастрофы пытался помочь, разбивал окна и врывался в помещения, однако умирающие сами отталкивали руки мутанта и опускали головы себе на грудь, принимая участь, как дарование. Микеланджело никогда не возвращался домой. Он пересек бы порог, снова открыл бы тайник с комиксами, коснулся бы папиного кимоно, но потом так и не решился бы покинуть райский уголок. Только здесь пахло уютом… Кажется, Сплинтер выращивал у себя в комнате цветы? Образы наслаивались друг на друга и воспоминания о семье ограничивались потускневшими непонятными картинками из прошлого. Рафаэль из темно-зеленого пятна почему-то принимал светло-желтый оттенок, может облился краской тогда? Но Микеланджело не помнил подробностей той истории. Тогда даже Лео смеялся и играл с Донни в карты, причем в его же очках. Майки вернулся в свое убежище под покровом ночи. Обветшалые стены, дырявый пол и отсутствие окон — можно ли таким хвастаться? А Майки мог. Он похвастался только одному существу в этом городе. У нее было забавное имя — Мико. Оно было выдуманным, в этом он даже не сомневался. Во время войны каждый называл себя по-другому, словно так какая-то часть останется с тобой, и никто не сможет отобрать ее или уничтожить. — Это все, что у меня осталось, Майк. У нее были совершенные темные глаза, похожие на саму ночь. Микеланджело виделся с ней, когда солнце заходило за горизонт. Мико говорила, что каждая их встреча — еще одно воспоминание, которому суждено потускнеть и исчезнуть точно так же, как и цветовой гамме братьев из рассказов Микеланджело. Все станет серым: и его грязная оранжевая маска, и ее темные глаза. — Я красива? Мико открывала консервную банку ножом совсем неуклюже, будто делала подобное впервые. Отчасти это было правдой. Из еды в состав постоянного рациона девушки входили дохлые крысы и остатки мало чего похожего на то, что было принято называть едой. От недостатка нормального питания у нее начали выпадать зубы, поэтому она никогда не улыбалась. — Я знаю, что сейчас нас это должно волновать в последнюю очередь, но… — Мико, я не знаю, что значит «красота»... Может раньше знал… Но во всяком случае… Мне хочется назвать тебя красивой… И тогда она ему улыбнулась, странно исказила лицо и ненадолго прикрыла глаза. А Майки понял, что значение забытого слова он определил правильно. Она расспрашивала его о братьях, но запрещала ему говорить об их гибели, ее интересовали подробности их детства, тренировки с мастером Сплинтером и много всего остального, о чем Майки давно еще успел забыть. Он выдумывал истории и проживал каждую заново. Мико совсем немного оттягивала губу и смеялась вместе с ним, когда в рассказе проскальзывала тень шутки. Над их головами взрывались снаряды. Но казалось, они оба находились там, в выдуманном мире Микеланджело, где никогда не бывает грусти, где братья радостно приветствуют новых гостей и приглашают присоединиться к семейному ужину. На следующее утро Микеланджело увидел ее в окне практически целого дома, она сидела на стуле и еле заметно улыбнулась ему, наверное, знала, что он захочет попрощаться… Приближались бомбардировщики, девичья головка аккуратно опустилась на грудь. Рафаэль с трудом оттирает ненавистную краску, кто ж знал, что розыгрыши Микеланджело перестанут нести гордое звание «безобидные» и перейдут в нечто более серьезное. — А я говорил, Раф, надо осторожнее открывать дверь, — Лео со смехом кладет карты на стол и с лицом победителя надевает очки Донателло на себя. — Эй, так нечестно, Лео! — Честно, если не умеешь играть, тогда не надо было соглашаться… Правда, Майки? Микеланджело не может поверить своим глазам, вот же они стоят живые и невредимые. Неужели все, что происходило с ним все эти долгие годы оказалось просто сном? — Ну что, ребята? Вы уже без меня начали? Майки видит, как слезятся совершенные глаза, как подрагивают плечи и то, какой красивой может быть простая улыбка. — Мико… — Шелли, Майки, меня зовут Шелли.