***
— А я ведь так надеялась, что вы последуете примеру ваших старших братьев! Фред так сильно закатил глаза, что, казалось, ещё чуть-чуть, и он увидит собственный мозг. — Перси в этом году стал старостой школы, не верится! — Правда? — Тут же встрял Джордж. — А я и не знал…. Почему вы мне не сказали? — Согласен, Джо. Перси никогда никому ничего не рассказывает. — Деланно вздохнув, произнес Фред, с особым нажимом произнося слово «никогда». — Прямо как на пятом курсе, когда ты стал старостой факультета и словно воды в рот набрал, да, братишка? Перси, занявший отцовское место, побагровел, но ничего не сказал. Видимо, думает, что таким важным шишкам, как он, нечего обсуждать с такими невежами, как эти двое. Фред весело взглянул на Перси и засунул два пальца в рот, изображая, как его тошнит. Маленькие Ронни и Джиневра сдавленно хихикнули в свои тарелки. Молли метнула рассерженный взгляд на Фреда, и он нехотя замолк, отправляя в рот очередной кусок маминого яблочного пирога. Близнецы любили его сильнее, чем любую другую мамину стряпню. Но он не почувствовал привычного вкуса, потому что брат сидел напротив с непривычно пустым и скорбным выражением лица. Фреда эта разительная перемена в настроении несколько насторожила. Он никак не мог понять, в чём же дело, ведь ещё вчера всё было хорошо… Во-первых, на завтрак был мамин яблочный пирог, который близнецы обожали настолько сильно, что, как только он был готов, ребята сминали его за считанные секунды. А ещё этот дурацкий пирог был редкостью, да и честно говоря, Фред любил его гораздо меньше Джорджа… Во-вторых, семья недавно вернулась из Египта, и близнецы практически осуществили свою давнюю мечту запереть зазнавшуюся задницу Перси в одной из пирамид на веки вечные. Братья сочли это удачнейшей забавой, особенно не зацикливаясь на том, что она не увенчалась успехом. Перси Важная Шишка хоть и кричал без продыху часа три, как и мама, всё-таки выбрался из пирамиды, но ребятам было уже до коликов смешно, как только они открывали рот, чтобы заговорить об этом инциденте. Теперь его братец, такой же весельчак и задира, сидит за столом бледнее бледного, не обращая ни малейшего внимания на огромный кусок своего любимого яблочного пирога. Глаза, обычно утопающие в морщинках от смеха, с каждой секундой расширяются от непонятного страха, который медленно переходит в безнадежный ужас, прямо как у Ронни, когда Фред решил превратить его плюшевого медведя в огромного паука. За столом как обычно стоял шум: кто-то что-то ронял, кто-то ругался, кто-то шепотом тараторил непристойную шутку, даже Сычик увлеченно пил воду из грязных тарелок в раковине, так что на Джорджа не обращала внимания ни одна живая душа. Ни одна, кроме Фреда. Такие же, как у него глаза по ту сторону стола с каждой секундой расширялись всё сильнее. «Ты всегда так выглядишь, когда думаешь, что тебя никто не видит?» — мысленно спросил себя Фред и испугался. Как часто его брат смотрит вот так: страшно, безнадежно, не мигая? «Как часто я этого не замечаю, думая, что знаю своего брата с головы до пят?» Джордж поднял растерянное лицо от тарелки, каким-то шестым чувством уловив его пристальное внимание и, казалось бы — куда больше, но его глаза таки расширились до невозможности. С этой секунды кухня, дом, Хогвартс, а может быть даже целая планета и вселенная перестали существовать, потому что мир сузился до глаз Джорджа, удивительно похожих на его собственные, но все же совершенно других. У него возникло чувство, что если он продолжит смотреть в них, то эта безнадежность пронзит его в самое сердце не хуже Гриффиндорского меча. Живой ум быстро нарисовал картину: два человека смотрят друг на друга огромными тоскливыми глазами до конца своих дней, потому что вокруг больше ничего не существует. Их мир — это бесконечный взгляд, тянущийся от одного к другому. Фреду захотелось вскочить, встряхнуть брата, закричать на него, защекотать, рассмешить, сделать хоть что-нибудь, чтобы эта безнадежная тоска исчезла. Но он просто не успел. Спустя доли секунды Джордж вскочил и стремительно побежал по лестнице вверх, будто уличенный в тяжком преступлении, с криком «Я наелся! Спасибо!». Фред, как и вся семья Уизли, повернул голову ему вслед, но спустя пару секунд остальные вернулись к горячему обсуждению какой-то очень неоднозначной темы, что сулило долгую и громкую перебранку, Сычик напился грязной воды и прикорнул на подоконнике, а он по-прежнему смотрел на лестницу и странная пустота стремительно разрасталась в груди.***
«Черт. Черт. Черт». Он бежал изо всех сил. «Черт». Джордж захлопнул дверь ванной комнаты так сильно, что Нора противно заскрипела всеми своими ветхими половицами. Он оперся руками о раковину, быстро включил холодную воду и подставил голову ледяной струе. Сегодня его тошнило все утро. Несмотря на слабость и тошноту, он нашел в себе силы перекинуться с братом парой колкостей, пошутить над Перси и даже насладиться запахом яблочного пирога. Но стоило ему подумать о Том Сне… Ужасные ночные видения, до этого момента будто бы сдерживаемые неведомой силой, всё же прорвались в его голову темным мутным потоком. Коридор. Руины. Пыль. Безжизненное тело, заваленное камнями. Отвратительное чувство засело внутри. Джордж несмело подошел к телу, отбросил один кирпичик, затем второй, дальше — уверенней… Показалось тело. Ноги, такие же длинные, как и у него, тонкие пальцы. Неужели он сам? Сейчас он видел собственное мёртвое тело, но его это совсем не пугало. Когда он приходил на зельеваренье без сделанного домашнего задания, то уже ощущал себя трупом. Подумаешь, большое дело. Он очищал лицо от завалов и, убрав последний камень, схватился за шею и притянул безжизненное тело к себе, вглядываясь в лицо, пальцами пытаясь нащупать родинку на шее; кожа была мягкая, холодная, но родинки там не было. Много времени ему не потребовалось, чтобы понять: это не он. Это Фред. Его Фред. Для кошмара всё вокруг было слишком отчётливо: пыль в глазах, в носу, запах гари и крови, крики на заднем фоне, и какой-то безнадежный отчаянный вой раненого животного вдалеке. Пространство внутри черепной коробки наполнилось не просто страхом, а первобытным ужасом — таким глубоким, что он был способен разъесть мозги и душу. Он попытался выкричать из себя эти уродливые чувства, но вместо этого не издал ни звука. По щекам потекли теплые слезы, капая на пыльное лицо брата, прочерчивая соленые дорожки на грязной коже. Джордж наклонился ещё ближе. — Нет-нет-нет… Фредди… Очнись… Он заключил холодное лицо в ладони, прошелся тонкими пальцами по лбу, по губам… На них застыла тень улыбки, словно пару секунд назад брат смеялся. Ему было страшно, как никогда. Ощущение безнадежного отчаяния пропитало всё его существо, словно тот, кто убил Фреда, убил и его самого. Черт возьми, так и было. Ведь ясно, как день: родится Фред — родится Джордж, умрет Фред — Джордж умрет следом. Жить без этого человека ровно несколько минут — вот его предел. Он прислонился ко лбу брата и крепко прижал его к себе, погладил пальцами губы. Как в сказках говорится? Поцелуй вечной любви? Он же способен победить смерть, так? Спустя мгновение он решительно наклонился ещё ближе, коснулся холодных губ, поначалу целуя невесомо, почти неощутимо, но с каждой секундой увеличивая напор, захлебываясь в слезах. Он верил: чем сильнее целует, тем скорее Фред откроет глаза, в которых оживут смешинки, отстранится, вытрет слезы, пошутит какую-нибудь неуместную идиотскую шутку, затем поцелует его в ответ — также нежно, невесомо, а его руки прижмут крепче к себе и никогда не отпустят. Но этого не происходило. Губы под его губами были безжизненными — ответа не последовало. Джордж заплакал так отчаянно, как никогда в жизни. Ему казалось, что он застрял в этом ужасном сне навсегда. Он верил, что это сон. Это не может быть реальностью. Ни в одной из сраных вселенных не может быть так, чтобы у человека забрали душу и оставили жить плоть. — Я люблю тебя. Люблю, слышишь? Больше всего на свете. Он снова затряс тело брата в надежде разбудить его. Только вот от смерти не просыпаются, так ведь? Но какая-то тупая надежда по-прежнему настойчиво пыталась пробить грудную клетку. Сердца там уже не было, потому что оно лежало у него в руках, прибитое камнями насмерть. — Прости, что не успел. Прости меня, слышишь? Но он не слышал. Фред был мертв.***
Джордж вскочил с кровати, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха, но вместо этого лишь открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба. Подушка была мокрой от пота и слёз. Перед глазами все ещё отчетливо стояла картина в пыльном коридоре, но она не была и в половину такой же реальной, как ужас в груди, заставляющий задыхаться, и застрявший в горле крик. Он спешно вышел из спальни и направился в ванную неподалеку и после пяти минут тупого стояния над раковиной, всё же решил, что он в порядке и это просто сон просто сон просто глупый сон глупого Джорджа нечего бояться просто сон да всего лишь кошмар каких было сотни, наспех вытерся и вернулся в спальню. Глаза, отвыкшие от темноты, не сразу разглядели Фреда под одеялом, и за несколько секунд страх вновь схватил его за глотку своими скользкими руками. Мозгом он прекрасно понимал, что брат спит в своей кровати, но его иррациональная, нелогичная и отчаянно любящая часть уже рисовала серую могильную плиту и рой вопящих родственников. Он решительно подошел к кровати и уселся рядом. Мягкий лунный свет падал на лицо Фреда – непривычно спокойное и отрешенное. Нет-нет-нет. Не успев осознать, что делает, он приник к губам Фреда. Тепло и… приятно. Нет, не просто приятно. Это было лучшее чертово чувство на всем чертовом свете. Через минуту он поймет, как дико то, что он сейчас делает, что вообще-то неправильно целовать своего родного брата, да ещё и когда он об этом не знает, но это будет через минуту… а пока что он просто растворился в этом ощущении счастья и покоя, которые дарили губы Фреда. Они чуточку приоткрылись, позволив мягкому языку скользнуть внутрь. Нет-нет-нет, это не то, чего он хотел! Или наоборот, прошептал тоненький голосок сознания, это единственное, чего ты когда-либо хотел? Уловив легкое шевеление под одеялом, Джордж резко вскочил с кровати и испуганно посмотрел на брата, понимая, что тот сейчас ему врежет. И поделом ему, придурку. Он мог стерпеть подобное и даже считал, что это будет правильно. Мозг живо нарисовал страшную картину: Фред бросается на него с кулаками и кричит «Что ты сейчас сделал, идиот! Ты сейчас целовал меня? Мерлин, блять, это отвратительно! Может ты ещё и захочешь трахнуть меня, когда я сплю, больной ублюдок?!». Фантазия была настолько реальной и убедительной, что Джордж зажмурился и опустился на колени рядом с кроватью, страшась гнева брата, хоть он и был слегка больше и сильнее Фреда. Он никак не ожидал, что теплая рука ляжет ему на затылок, поэтому вздрогнул, когда это все-таки произошло. — Джо? — Только он один на всем белом свете называл его так, потому что как-то раз он пожаловался, что имя «Джордж» звучит слишком грубо и похоже на отрыжку тролля. — Мерлин тебя побери, что случилось? Слишком много всего свалилось на него за эту ночь — тяжелые, страшные, противоречивые чувства переполнили его юношеское сознание, чего раньше с ним не случалось. Возможно, он просто взрослеет, но, черт возьми, как же это тяжело. Раньше всё было легко и просто — до того самого момента пока он не ощутил вкус гари, крови и смерти на родном лице.***
Фред ждал ответа. Он чувствовал, как дрожит брат и, зарывшись рукой в его отросшие за лето волосы, погладил по голове. Даже в темноте и спросонья он видел, что с ним что-то не так. — Джо, что-то случилось? — прошептал он едва слышно. — Что-то плохое? Брат помотал головой, все ещё сжимаясь в комок у подножья кровати, и издал тихий умоляющий стон. Это стало последней каплей. Никогда ещё Фред не видел его таким перепуганным, но ещё хуже было понимать, что он не знает ни одной блядской причины, почему его брат так напуган. Фред потянул его к себе в кровать. Они были очень высокими для их возраста и все ещё чуточку нескладными, но Джордж с легкостью прильнул к брату, укладываясь вместе с ним под слишком плотное для лета одеяло. Старая кровать уже была не в пору для двоих, но уместиться на ней было можно, если поплотней прижаться друг к другу, что они и сделали. Прошло много времени с тех пор, как они перестали вот так открыто выражать свои чувства. Повзрослев, они поняли, что объятия, прикосновения, совместный сон и прочее были уделом взрослых людей. Они негласно решили, что теперь их могут неправильно понять. Они не говорили «я люблю тебя» или «ты моя жизнь», потому что знали: такие слова говорят друг другу люди, когда их связывает нечто интимное — то, что они делают за закрытыми дверями. Обнаженные. Люди не сумели бы их понять и остерегались бы этих «странных рыжих близнецов», что спят в одной кровати, постоянно обнимаются и прикасаются друг к другу просто потому, что хочется. Иногда даже им самим казалось, что они слишком близки. Но все эти веские доводы растаяли под теплыми ладонями Джорджа на его спине, под лицом, уткнувшимся в шею и мягким дыханием на коже. Фред ощутил следы слёз, но не стал ничего говорить. Придет время, и брат сам расскажет. Вдвоем им всегда было по-настоящему хорошо и спокойно; они проваливались в сон, переплетаясь длинными конечностями, уткнувшись, кто в шею, а кто в волосы другому брату. — Спокойной ночи, Джо. Расскажешь мне все завтра. — Прошептал Фред поверх его головы и легонько поцеловал рыжую макушку.***
«Расскажешь мне, ага! Хрена с два, да, Джордж?» — возмущался Фред, стоя на пороге ванной комнаты и готовясь выломать дверь. Ночное происшествие прочно засело у него в голове. Утром он проснулся в надежде увидеть рядом брата, но Джордж уже лежал в своей кровати и читал книгу. На лице не было и тени того страха, что ночью бил из него фонтаном. Фреду на минуту показалось, что это был всего лишь сон, шальная фантазия, но он украдкой повернулся и ощутил на той стороне, где спал Джордж, его запах — молока и меда. Он вздрогнул всем телом, когда вспомнил, что его амортенция пахла так же. Что бы сказал Джордж, узнав об этом? Посмеялся или назвал бы его грязным извращенцем? Больным ублюдком? Именно из-за этих мыслей он никогда бы не обмолвился, даже под страхом словить Аваду. За дверью лилась вода. Пытаясь побороть желание выломать эту ветхую деревяшку, Фред осторожно занес руку для стука, когда вдруг услышал сдавленные рыдания. Да что за хрень? Он похоронил свои благие намерения оставить дом в сохранности и затарабанил в дверь со всей силы. — Джордж? Джордж? Открой дверь сейчас же или я вынесу её бамбардой! Резко стих шум воды. Спустя невероятно долгую минуту ванная всё же отворилась, и Фред бесцеремонно ворвался в небольшую комнатку. — Джо, что происходит? — Брат сидел на полу, прислонив голову к стене и прикрыв глаза. Фред в два шага пересек пространство и как вкопанный остановился перед ним. — Ты пугаешь меня с самой ночи и не перестаешь это делать! Объясни сейчас же, что с тобой происходит! В этой ситуации ему не нравилось всё. Он ни разу за всю их долгую, бурную и полную подвигов пятнадцатилетнюю жизнь не видел Джорджа таким: тихим, беззащитным и напуганным. Ему было не по себе от внезапной нежности, впрыснутой в вену, как наркотик посреди ночи с этим его жалобным стоном. И, черт его дери, он всё ещё был под кайфом, потому что ему хотелось сжать брата в охапку и часами не отходить от него. Он ненавидел, когда к нему вновь возвращалось ощущение того, что он какой-то не такой, что он неправильный. Ему хотелось залезть в душ и смыть с себя самого себя. Мерлин, как ему хотелось оказаться в другом теле! Для него быть братом такому человеку, как Джордж — одновременно самая большая удача в жизни, и самое злобное и жестокое проклятье из всех существующих. Лишь сейчас до него дошло, что он смотрел на брата сверху вниз, упрямо и немного воинственно и, понимая, что эта поза не располагает к доверию, Фред опустился вниз, присел по-турецки, достал волшебную палочку, наспех наколдовав заглушающие, затем вовсе откинул её и повернулся к Джорджу. Никто и никогда не понял бы, насколько сильно тот измучен. В Хогвартсе на братьев-близнецов Уизли смотрели всегда вскользь. А чего тут, собственно, рассматривать? До этого Уизли в школе было целых трое. Образцовые представители рыжеволосой семейки отличались тем, что были шумные, громкие, бойкие, веселые, всегда приносили с собой смех и радость, были упертые донельзя и доводили все свои пакости если не до конца, то до умеренной стадии вредности для объекта их шуток. Ах да, эти Уизли всего лишь были в двух экземплярах. Людям сложно ломать голову и строить догадки даже над одним человеком, а тут их было целых два, поэтому то, что было характеристикой одному — непременно характеризовало и другого. А думали люди о них просто, даже предельно просто. И правда, близнецы Уизли вместе были той ещё гремучей смесью, но по отдельности они были совершенно разными. Проблема заключалась лишь в том, что они почти никогда не находились по отдельности. Если бы Фреду сказали написать сочинение «О брате Джордже», то он бы писал до самой ночи, а, возможно, и до самого утра. И если бы учителя оценивали его писанину лишь по одному критерию — «Необъективность» — Фред получил бы высший бал, потому что как можно с объективностью говорить о самом родном и любимом человеке, с которым ты пятнадцать лет не разлей вода? Если бы кто-нибудь когда-нибудь спросил Фреда: «Каков же Джордж на самом деле?», Фред бы ответил «Он лучше». Нет, не только лучше него, а лучше всех: лучше умного Чарли, дерзкого Билла, ответственного и прилежного Перси, маленького, но храброго Рона и забавной Джинни. Лучше, чем мама с папой. В мире Фреда не было кумиров или идолов, но был номер один — Джордж. Он был таким же веселым забавным проказником, как и Фред, но было в нем что-то абсолютно необыкновенное — что-то, что он просто не смог бы описать, даже если бы очень сильно захотел. Навскидку Джордж был более сфокусированным, более ответственным, более усидчивым, более вдумчивым и способным решать даже самые сложные проблемы. Если Фред был огоньком, который искрился новыми идеями, то Джордж был бензином, превращающим этот огонек в бушующее пламя — именно брат подсчитывал риски и устранял нежелательные последствия, в то время как Фред просто делал то, что в голову взбредет и был готов броситься в любой омут с головой. Джордж был незначительно младше брата. Временами ему казалось, что за те ничтожные пару минут, когда его отлучили от матери, чтобы не мешать появлению Джорджа на свет, к ней успела прилететь фея мудрости и ударить в живот заклинанием со словами «Вот это будет славный малыш!», а затем презрительно пролететь мимо Фреда и умчаться восвояси. Но была ещё одна вещь. Самая главная. Фред был злым. Нет, не как Волан-де-пошел-ты-на-хрен, а как любой другой человек. Временами он злился на своих родителей, что денег в семье становится все меньше, а детей все больше; злился, что ему приходится донашивать за старшими братьями вещи и быть нянькой для малышей Ронни и Джинни; злился, что, будучи не в настроении, он все равно был для всех шутом и ненавидел эти обращенные к нему глаза, которые просили «Давай, Фред, сделай отменную проказу». Какая-то злость мигом улетучивалась, но какая-то сидела в нем постоянно. Но Джордж… В нем не было ничего злого. Никогда. Совсем. Фред никак не мог понять, как же можно жить в таком мире, в такой эмоциональной семье, бок о бок с таким взрывоопасным братом, как он и… не быть злым? Казалось, ничто плохое не могло прокрасться к нему в душу и оставить там свой след. Как человек может жить, не позволяя миру оставить на его душе уродливые шрамы? А шрамы от злости, ненависти, презрения были именно такими. Уродливыми. А Джордж был прекрасен. И ничто на свете не могло убить это в нем, и убедить Фреда в том, что он, возможно, слишком идеализирует брата. Где-то глубоко внутри он понимал: он прав насчет Джорджа, и по-другому о нем не рассказать. Он именно такой, как Фред его описывает. Не меньше, а может даже и больше. Глядя на родное лицо, уставшее и измученное, сердце саднило так, как когда смотришь на то, что любишь больше себя. Больше жизни. Это пугало до чертиков. Когда он повзрослел, то понял, что на свете нет того, кого нужно было бы любить больше, чем себя. Он усвоил, что люди встречаются и расстаются, приходят и уходят, рождаются и умирают. Если ты здоровый человек, говорила мама, то нужно уметь отпускать и жить без кого-то. Она бы рассудила, что Фред смертельно болен. Чем взрослее он становился, тем дороже становился для него брат. Он не допускал и мысли о том, что они когда-нибудь расстанутся, обзаведутся семьями с детьми и будут видеться несколько раз в месяц или только на семейных праздниках. Он не понимал, как можно проснуться утром и не увидеть лица, так похожего на твое собственное, не промямлить «доброе утро, задница» и не завалиться дальше спать под «сам ты задница» с соседней кровати. Под конец традиционного новогоднего бала ступеньки Хогвартса притягивали к себе стайки девчонок, которые, заливаясь горькими слезами, до позднего вечера сидели на лестнице и рассказывали подружкам истории о своих несбывшихся мечтах и рухнувших надеждах. «Да как этот гад только подумал о том, чтобы бросить тебя?» «Ну ты и глупая, Мариэтта, он же просто позвал тебя на бал, а ты уже напридумывала себе что-то!» «А я в любовь не верю. Совсем-совсем не верю!» «Как можно было оставить такую красотку, как ты? Он что, совсем рехнулся?» «Мы встречались, целовались, и все было хорошо, понимаешь, мне казалось, что никто и ничто не сможет разлучить нас… а вот как все вышло....» Фред бы посмеялся, если бы мог. Но когда он думал о том, что им с братом предстоит неизбежная разлука и жизнь по отдельности, ему хотелось также глупо разрыдаться кому-нибудь в плечо и поведать о своих разбившихся надеждах. «Я ведь так любил его… Думал, мы всю жизнь будем вместе» И уткнулся бы в чье-нибудь маленькое плечо, под понимающие взгляды девчонок и уже не сдерживал бы себя. Брат не смотрел на него, и Фред изо всех сил пытался держать хорошую мину при плохой игре. Все эти чувства… они неправильные. Как же хочется залезть в горячую ванну, чтобы начала отходить кожа и стянуть её с себя. — Джо? — очень тихо, почти неслышно. После нескольких минут молчания, которые брат провел, собираясь с мыслями, он наконец-то выдохнул: — Кошмар приснился. И всего-то? Фред неожиданно расхохотался. — Тебе приснился кошмар, а ты все утро ходишь с лицом, как будто кого-то убили? Джордж, ну ты даешь, хуже маленького Ронни! Но он не рассмеялся в ответ, а только побледнел ещё сильнее. Веселье как ветром сдуло. Неужели приснилось что-то действительно настолько страшное, что брат все утро ходит сам не свой? — Что тебе приснилось? Можешь соврать, но если ты это сделаешь, то будешь самой большой задницей на свете. Джордж закрыл лицо руками, отчаянно краснея, и тысячи догадок сошлись на одной — самой похабной и очевидной. — О Мерлин, Джо, это был ЭРОТИЧЕСКИЙ СОН? — Слава всем богам, что на двери заглушка, Фред! В кой-то веки додумался поставить! — Ну ты даешь, братец! Мог бы просто подрочить, а не ходить, как инфернал по дому, пугая меня все утро! Кто же тебе снился? Кто эта счастливица? Анджелина Джонсон? Кэти Бэлл? Кэти Белл, да? Она с тебя глаз не сводит! Или с меня? Не важно! Алисия Спиннет? Риона О’Нил? Парвати Патил и её сестричка с Когтеврана? Северус Снейп? — Ты. — Едва слышно произнес Джордж. В ванной стало оглушительно тихо. «Ну что, повеселился, Уизли?» — ему резко захотелось сделать кое-что другое на букву «п» — повеситься, например. — Какой же ты, придурок, Фред. Мне снилось, что ты умер. Погиб под завалами. До Фреда медленно доходила очередная реплика брата, потому что ему стало чертовски жарко, а в штанах, как оказалось, было слишком мало места. «Так вот как, значит. Джорджу приснилось, как я умер и всего-то…». Ему срочно захотелось окатить себя ледяной водой. С этим беспределом в штанах нужно было как-то разобраться. — Должен сказать тебе со всей серьезностью, Джо: ты правда придурок. Я здесь, видишь? Здесь! И никуда от тебя не денусь, так что ты даже будешь мечтать, чтобы тот сон оказался реаль… — Заткнись. — Голос ледяной, как и глаза. — Не смей говорить что-то подобное. Никогда. Больше. Ему вдруг стало грустно от того, что косвенно Джордж страдал по его вине. Ему было трудно представить, что на брата такое впечатление произвел всего лишь сон, но он тут же поставил себя на его место и даже приблизительно не смог сказать, как он повел бы себя, если бы ему приснилось что-то подобное. Наверное, ревел бы до конца своих дней, не переставая. — Прости меня. Придурок я, а не ты. — Сказал он просто. Если бы это был любой другой человек, то Фред никогда бы не признал себя виноватым, но Джордж — не любой другой человек. — Не знаю, зачем сболтнул такое. Просто хотел повеселить тебя. Если он посмотрит на него таким же холодным взглядом, как несколько секунд назад, то Фред скорее всего расколется на миллион кусочков прямо перед ним. Но Джордж неожиданно рассмеялся: — Шутка про Снейпа была то, что надо. Фред с облегчением рассмеялся в ответ. Это уже рефлекс — смеяться тогда, когда слышишь смех брата. Веселит даже если ты вот-вот готов сдохнуть. — Мерлинова борода, ты действительно подумал, что если бы мне приснился эротический сон, то я бы ходил по дому, как инфернал? Можно подумать, мне раньше такие сны не снились! — Иди ты к черту со своими грязными фантазиями! Мне не обязательно это знать. — К слову, это ты минуту назад сгорал от нетерпения, желая услышать, с кем я развлекался во сне! Или мне послышалось? — Считай, что у тебя проблемы со слухом. — Знаешь, даже если бы мне снился ты в этом контексте, то я бы вряд ли превратился бы в инфернала — дрочить я научился ещё года три назад. Ты. В этом контексте. Дрочить. Все в одном предложении. «Всё, крыша, прощай. Кажется, ты съезжаешь». Фред захлебнулся воздухом, пытаясь ответить какой-то колкостью, но попытка выглядела достаточно жалко. — Ооо, малыш Фредди смутился. Что, кажется, ты сам не научился? — На губах Джорджа плясала издевательская ухмылка. — Преподать мастер-класс? — Твой юмор понравится первокурсникам, а я из этого дерьма давно вырос. — «Черт, зачем ты это делаешь? Черт, зачем заставляешь меня думать… О чем думать, Фредди? Нет-нет-нет. Прочь из головы». — Меня не смутить этими пошлыми грязными шутками. Я же не Перси. Тут они оба взорвались смехом. — А ты знаешь, что наша благопристойная староста школы обзавелся подружкой? — Сквозь смех проговорил Джордж. — Ещё бы, в прошлом году он ходил не просто как важный индюк, а как важный индюк, которому в задницу прилетела стрела Купидона. — С трудом проговорил Фред, срываясь на отчаянный хохот и радуясь, что им удалось уйти от взрывоопасной темы. «Взрывоопасно только у тебя в штанах, мудила». — Знаешь, учитывая сколько нас развелось, я предполагаю, что родители не слишком доходчиво объяснили Перси, что такое контрацепция… — … Поэтому ты хочешь… — … Преподать маленькому Перси… — … Небольшой… — … Но очень эффектный… — … Урок полового воспитания? — Верно подмечено, братец! — Осталось только пронюхать, кто его подружка, так? — Дело за малым, Фредди. Понаблюдаем за ним денёк и когда увидим, что Перси похож на помесь индюка и павлина, разыщем девчонку, которая имела несчастье запасть на это… — И отправим им небольшое послание! — Надеюсь, это не будет что-то масштабное, потому что мне надоело выколачивать унитазы… Фред посмотрел на него, как на прокаженного: — Ты сбился с пути, сын мой. Видимо, силы добра в виде тебя серьезно обеспокоены тем, что заблудшие души Хогвартса не смогут справить нужду. — Черт, ты убедил меня! Это же что-то вроде нашей фишки. — Отличительная черта слабоумия. Они смотрели друг на друга, глупо улыбаясь. «Нет, тот сон никогда не станет реальностью». — Вдруг решил Джордж. — Я люблю тебя. Поклянись, что никогда не умрешь? Кто-то в мантии-невидимке стоит в ванной сейчас и непрестанно кидает в него «Остолбеней»? Фред готов был поклясться, что это так. Как иначе объяснить то, что все тело покалывает? Где-то точно стоит этот придурок в мантии, потому что здесь слишком много того, на что он не может ни повлиять, ни объяснить, ни избавиться от этого. Фред был готов искать кого угодно, чтобы скинуть ответственность за всё происходящее с ним: чувака в мантии, высшие силы, да он даже готов был признать, что это сам Волан-де-Морт возродился и колдует в этой крошечной ванной, злобно хихикая. Он бы отдал всё самое ценное, лишь бы не признавать, что это идет из его собственной головы. А Джордж, не зная совсем ничего и едва ли чувствующий хотя бы толику того, что чувствовал он, против своей воли подогревал весь тот пожар, который Фред старательно тушил. Он бы всё отдал, но ему нечего отдавать. Потому что самое ценное сидит сейчас перед ним и ждет непонятно чего. Надо же, по глазам видно: он ведь действительно верит, что Фред сейчас пообещает не умирать и не умрет. Джордж более чем умен, но, наверное, даже самым умным людям планеты нужно иногда верить во всякую чепуху. — Я тоже тебя люблю. — С каким трудом даются эти слова, когда пытаешься не вложить в них все свои чувства без остатка. Иначе бы даже Крэбб с Гойлом или Филч поняли бы, что дело дрянь. — И я клянусь, что никогда не умру. Ладно, никогда уж прям слишком громко звучит. Могу я хотя бы умереть после твоей кончины? — Я хочу, чтобы ты жил вечно. — Джордж улыбнулся ещё шире и ему казалось, что комната посветлела. «Или это только у тебя внутри, Фредди?». — Но такое условие тоже сойдет. — Договорились? — Договорились. Они протянули друг другу руки, чтобы завершить обряд рукопожатием, но так и застыли, глядя друг на друга и держась за руки. Фред хотел было вернуть руку обратно, но отказывался отпускать первым, да и Джордж в свою очередь не спешил освобождать его широкую кисть. «Мне тоже не очень-то и хотелось» — подумал Фред и с замиранием сердца сильнее обхватил тонкие пальцы брата. Это действие ощущалось естественней, чем дыхание. — ДА КТО ТАМ ЗАКРЫЛСЯ В ВАННОЙ?! — Голос Джинни звенел от ярости. — ПЕРСИ МНЕ УЖЕ ПЛЕШЬ ПРОЕЛ СО СВОИМ «ХОЧУ СДЕЛАТЬ ПРИЧЕСКУ ХОЧУ СДЕЛАТЬ ПРИЧЕСКУ»! ВЫХОДИТЕ УЖЕ!!! Парни, по-прежнему глядя друг на друга и не расцепляя рук, оба рисовали в воображении одну и ту же картину, и если бы не заглушающие, дом бы снесло от порыва хохота близнецов Уизли.