Вечная Зима

      Оповестив своих товарищей по группе об уходе, Сон Хёну быстро выходит за дверь на улицу морозного города.       Сегодня хореограф остался крайне недоволен работой парней. Он заставил их отрабатывать движения к новому танцу снова и снова. И даже когда он, попрощавшись, покинул их, Хёну не мог уйти до своих товарищей. Только с ними или после.       Яркий экран смартфона освещает прикрытое чёрной маской лицо. Время неумолимо приближается к полуночи. Хёну быстро прячет гаджет и, натянув простую вязанную шапку пониже на глаза, направляется к ближайшей автобусной остановке. Никакого такси или личного транспорта — ненормальные фанаты и жадные до сенсации репортёры могут рыскать прямо под окнами их общежития в поисках грязных сплетен и слухов.       Он вставляет наушники, но не рискует включить музыку. Только не когда ему следует быть предельно острожным. В такое время на улицах Сеула немноголюдно. Несмотря на высокий рост, к облегчению Хёну, его мало кто замечает. Люди обращают на него внимания не больше, чем на случайного прохожего. Никто не узнает в нём лидера известной на всю Корею группы.       Хотелось слышать под ногами успокаивающий хруст снега, но улицы слишком хорошо убирают. Ощущая накатывающеюся панику, Хёну прячет руки в карманы кожаной куртки. Его пальцы нащупывают несколько мелких вон. Перебирая круглые монеты, он расслабляется. Они дарят чувство надёжности и защищенности, закрывают от враждебного мира.       Из-за маски в такт дыхания вырывается облачко пара.       На остановке предсказуемо он почти один. Парочка подростков на скамейке и какой-то сутулый старик. Вот и вся компания Хёну на сегодня.       Он ведёт плечами в надежде согреться. Куртка не рассчитана на длительное пребывание на зимней погоде. Хёну украдкой смотрит на парочку подростков, будто его могут поймать за этим делом. Они хихикают и целуются прямо на скамейке. Им повезло, что на город уже давно опустилась тьма, иначе они бы не позволили себе такого поведения. Но сегодня Хёну ненадолго даже задерживает на них взгляд. Не потому что осуждает. В груди возникает давно позабытое чувство, когда рядом есть тот, кому ты дорог. И речь не о его товарищах по группе, которые стали семьей. Есть люди, к которым начинаешь испытывать совершенно другие эмоции. Более глубокие, трепетные, нежные. Глядя на воркующих влюбленных, он чувствует укол зависти и стыдливо отводит глаза. Если бы не маска, то можно было бы разглядеть на его щеках румянец. Хёну знает, что ему — им — никогда не будет доступно то, что делают эти подростки.       Становится немного легче, когда он примечает подъезжающий синий ильбан. Транспортную карточку он благополучно забыл в общежитии, а наличных денег хватит как раз на туда-обратно. Может даже удастся взять горячий кальби тхан, что никак кстати в такой холод.       Он на автомате осматривает салон автобуса, прежде чем занять дальнее место у окна. Дурацкая привычка, выработанная годами, когда из-за каждого угла может выскочить фанат. Автобус почти пустой, не считая его знакомых с остановки и ещё нескольких таких же полуночников, как и он сам. Дорога неблизкая, но Хёну нравится путь, по которому едет автобус. Район Йонсан-гу привлекает его больше других: огромный и суматошный, даже в такое время, сеульский вокзал, красивейший Хёчхан парк, огромное количество кафе и ресторанов, где, кажется, он не везде побывал. Но самое великолепное на пути к его конечно цели — это Ханган. Любимый мост Хёну вопреки ожиданиям отнюдь не знаменитый Панпхо, а Мапхо, через который они сейчас и проезжают. И не только потому что это мост, который он пересёк, впервые приехав в Сеул. Просто за то время, что он ездит по этому маршруту, Мапхо-тэгё стал символом, напоминанием, того, что мосты соединяют не только берега.       Хёну смотрит через окно на огни Тонджакку и не видит их. Все его мысли сейчас совершенно в другом месте, с другим человеком, которого он мысленно просит дождаться.       Автобус курсирует по району, проезжая мимо многочисленных магазинов, торговых центров, парков и музеев. Иногда в салон заходят нетрезвые пассажиры и вскоре выходят. Хёну начинает нетерпеливо постукивать ногой, раздражаясь на людей, на остановки, на светофоры. Ему кажется, что они в пути уже гораздо дольше обычного, но знакомые улицы опровергают это. Где-то во внутреннем кармане куртки лежит почти пустая пачка сигарет. Парень успокаивает себя тем, что скоро приедет на место и сможет щелкнуть зажигалкой, потому что нестерпимо хочется почувствовать горький вкус никотина. В открывающиеся двери автобуса проникает холодный воздух, но ему душно.       Наконец, ильбан поворачивает у знакомой часовни и Хёну встаёт с места. В салоне он и тот самый старик с его остановки. Скоро конечная. Они почти на границе с Кваннакку.       На улице предсказуемо так же морозно. Он быстро ныряет в хитросплетения узких улочек тихого и, будто заброшенного, района. На его пути не встречается не единой живой души, но он всё равно оглядывается по сторонам. Его дорогие кеды то и дело попадают в грязные лужи и мелкий мусор, а вокруг стоит отвратительный кислый запах помойки, общественного туалета и ресторанной еды. Но Хёну плевать. Ноги сами несут его мимо домов, складов и сетчатых заборов. Здесь нет шума широких дорог, и единственное, что он отчётливо слышит, это биение сердца и сбитое от быстрой ходьбы дыхание. Хёну вдруг прибавляет шаг, переходя почти на бег. Внезапная паника, что заведение закрылось, что он не пришёл, накрывает с головой, словно массивная волна. Но вот между домами появляется просвет, в котором отчетливо виден ресторанчик Сэнмаггол с блеклой выцветшей вывеской. Парень прислоняется к какому-то автомобилю. Из его рта вырывается облегчённый смех. Ресторан работает круглосуточно. Он хорошо знает об этом.       Хёну стягивает маску. Достав сигарету, он зажигает её и тут же отправляет в рот, делая глубокую затяжку. Когда-то давно, каждый вдох дыма вызывал у него неконтролируемый приступ кашля. Ребята подшучивали над ним, говоря, что он слишком правильный, чтобы заниматься такими делами. Он вообще не знает, как стафф не нашёл эту пачку. Как не нашёл пачки их всех, потому что с таким образом жизни как у них, невозможно хотя бы раз в неделю не потянуть в рот сверток с отравляющим табаком или стакан с виски. Либо они хорошо скрывают свои пагубные привычки, либо стафф, вероятнее всего, делает вид, что не замечает этого.       Хёну уже давно не кашляет. В ночном безоблачном небе постепенно растворяется сизый дым. Хёну задирает голову, чтобы посмотреть на красивое зрелище. Он говорит себе, что сигарета помогает ему расслабиться. Он не хочет признаваться, что нервничает до дрожи в коленях. Как какая-то школьница перед первым свиданием. Эта мысль вызывает у него усмешку.       Выбросив окурок, он понимает, что нужно идти, но специально оттягивает этот момент, будто до этого не подгонял мысленно автобус и не бежал сюда минуту назад. Ему одновременно хочется развернуться и тянет дальше, к низкому, неприметному ресторанчику. Здесь снег не убирают и, сделав шаг, Хёну слышит умиротворяющий хруст под ногами.       Он открывает старую дверь и его с ног сбивает приятный запах приготовленной еды. Несмотря на свой неприметный вид, ресторанчик довольно уютный, светлый, занимает два этажа. На первом расположена кухня и открытый небольшой зал, который сейчас пустует.       Владелец улыбается и молча кивает. Он не знает, кто такой Сон Хёну. Он никогда не слышал о группе MONSTA X и понятия не имеет, что Хёну и Шону один и тот же человек. Парень кивает ему в ответ, снимает обувь, кладёт наушники в карман и быстро поднимается по боковой лестнице.       Третья дверь слева. Хёну едва замирает перед ней, прежде чем открыть. В крохотной комнатке стоит полумрак. Большой низкий стол заставлен наполненными тарелками, но еда кажется нетронутой. Хёну просачивается внутрь, стягивает куртку, шапку, наконец-то избавляется от маски и садится на плоскую подушку напротив Хосока. Тот ни разу не посмотрел на вошедшего. Всё его внимание сосредоточено на столе. Хосок работает палочками так быстро, будто впервые видит еду.       — Прости, что опоздал, — решил начать Хёну, неуверенно беря палочки в руки. — Не смог раньше вырваться.       — Ничего, я и сам недавно только пришёл.       Палочки Хёну замирают над тарелкой с кадича. Он непроизвольно улыбается, слыша голос Хосока, спустя две недели после того, как они виделись в последний раз. Прошло всего лишь две недели, а Хёну скучал так, будто расставание длилось годами. С Хосоком всегда так. Его постоянно не хватает. Даже если целый день провести с ним, таскаться по магазинам, ресторанам, зайти в его студию — Хёну всё равно слегка удивлялся, когда смотрел на часы, понимая сколько времени провел со своим другом и нисколько не устал от его общества.       — Что-то случилось?       Негромкий голос выводит Хёну из задумчивости. Он мотает головой, хотя Хосок до сих пор даже не поднял на него глаза, и берёт кусочек свинины.       Этот небольшой ресторанчик почти на краю района они нашли уже давно. Ещё в то время, когда существовала группа NUBOYZ. Им выбили небольшое выступление в одном из клубов Тонджакку. Тесное, прокуренное помещение, куда еле втиснулись их немногочисленные поклонники, но ребята были рады и такому. Закончив выступление и получив на руки свои первые гонорары, они собирались отметить где-нибудь это событие, но неожиданно на Сеул обрушился дождь. Он застал их по дороге к остановке. Ган и Чжухон быстро добежали до почти уходящего автобуса. Хёну с Хосоком подобной прытью не обладали и потому остановились на пол пути, явно понимая тщетность попытки догнать шустрых рэперов.       — Что будем делать? — Хёну старался перекричать ливень, прикрывая голову спортивной сумкой с вещами. — До метро далеко, а искать такси долго.       Хосок молча потянул его куда-то в сторону сомнительных переулков. На нём хотя бы был капюшон с худи, который, правда, промок уже насквозь. Пока они брели в то место, о котором знал только один Хосок, Хёну смотрел больше не себе под ноги, а на руку друга, которая вцепилась ему в рукав так, словно Хосок не собирался больше его отпускать. Он не знал этот район, не понимал, куда они направляются, и что Хосок задумал, но у него не было не единого сомнения. В конце концов познакомились они не вчера.       Вдруг Хосок резко куда-то завернул и Хёну не успел опомниться как оказался под крышей. С неба больше не капало. В спину упёрлось ледяное стекло и Хёну вздрогнул. Они стояли под небольшим навесом какого-то заведения. Рассмотреть его название он не успел, да и волновало его это сейчас меньше всего. Хосок так и не отпустил его. И оказался непозволительно близко. Он положил одну ладонь рядом с лицом Хёну, буквально нависая над ним. Несмотря на разницу в росте, Хёну никогда в своей жизни не ощущал себя таким маленьким и беспомощным, как именно в тот день, оказавшись зажатым между холодным стеклом витрины ресторана и телом своего друга. Глаза Хосока смотрели иначе. В них не было той лёгкости и усмешки, что привыкли видеть окружающие. В них отражалась решимость, несвойственная парню. Хёну слушал как по навесу барабанит дождь и ничего не предпринимал. Он чувствовал, как начинают краснеть щёки и ускоряется сердцебиение. Не понимал, что задумал Хосок. Что на него нашло? Почему он себя так ведёт?       Лицо Хосока стало ещё ближе. От него пахло потом, дешевой туалетной водой и мятными леденцами, которыми их угостили на выступлении. Хёну не любил запах мяты, но тогда он вдруг перестал быть неприятным.       — Что ты делаешь?       Он сам удивился, насколько тихо и жалко прозвучал его голос. Просто Хёну нужно было избавиться от этой неопределённости, которая сводила его с ума. Он надеялся, что это ему всё снится или друг просто решил странно пошутить. Он заметил, как глаза Хосока метнулись к его губам, стоило ему только открыть рот. Мятное дыхание стало ещё ближе. На мгновение он перестал дышать. Хёну закрыл глаза.       С того дня проходит много лет и время вымывает из памяти последующие мгновения. Ему кажется, что это было лёгкое, почти невесомое прикосновение. Пока они вот так сидят друг напротив друга в мирной тишине, он порывается спросить, помнит ли об этом сам Хосок. Произошло ли тогда то, о чём им даже думать нельзя. Хочет, но боится. Боится, что Хосок поднимет на него свои тёмные, полные удивления, глаза, и тогда мир Хёну рухнет как карточный домик от порыва ветра.       Он жуёт говядину, которую судя по всему Хосок пожарил уже давно, и не чувствует её вкуса. Хёну не ел с самого утра и в обычных обстоятельствах, он бы уже зачистил весь стол, но сегодня ему кусок в горло не лезет. Он тянется к салату в пибимпапе, который стоит прямо рядом с Хосоком и только сейчас замечает, что тот тоже мало ест. Вся работа палочками лишь имитация деятельности — он просто ковыряет всё, до чего может дотянуться: переворачивает овощи, перекладывает их в другие тарелки, кое-что отправляет себе в рот. Хёну успевает заметить и пустую, стоявшую за его другом, зелёную бутылочку. Такая же наполовину полная стоит у них на столе.       — Тебе налить?       Хосок впервые за всё время поднимает голову и смотрит прямо в глаза Хёну. У того перехватывает дыхание от этого взгляда. Глаза Хосока будто выбивают из него весь воздух и одновременно заставляют краснеть.       — Давай.       Соджу наполняет стопку Хёну. Он кладёт на все этикеты — пьёт залпом. Хосок удовлетворённо хмыкает.       Прозрачная жидкость протекает по горлу, огненным сгустком падает куда-то в желудок. Хёну думает, что для сегодняшней встречи этого мало. Хосок будто читает его мысли, потому что, не спрашивая, он снова заполняет стопку Хёну. На этот раз соджу не опаляет, а приятно согревает, хотя в комнате и так жарко.       — Сколько там?       — Больше тридцати.       Хёну с сомнением смотрит на Хосока.       — За тобой пустая бутылка, а ты связно говоришь.       Хосок пожимает плечами.       — Чудеса тренированного организма.       Хёну не хочет проверять насколько хватит его собственного организма. Поэтому он начинает спешно закусывать. Он чувствует на себе пристальный взгляд.       — Я видел вчера ваше выступление, — нарушает тишину Хосок спустя короткое время. — Вы молодцы. Отлично справились.       Хёну отвечает, не отрываясь от тарелок:       — Да, Мину пришлось разучивать новые движения, а Кихён постоянно ворчал, что много текста…       — Нет, ты не понял, — прервал Хосок. — Вы отлично выступаете. Вместе. Вшестером.       Зажатый в палочках дайкон замирает у раскрытого рта Хёну. Его брови слегка хмурятся.       — Что ты такое говоришь?       Желваки Хосока отчётливо выделяются на его впалых щеках. Он отводит взгляд и запускает пальцы в свои волосы.       — Ты сам прекрасно понимаешь, что ничего не выйдет.       — Заткнись!       Хёну и сам не знает, откуда в нём вдруг столько раздражения и злости. Он тыкает палочками в сторону Хосока.       — Не смей даже заикаться об этом.       Но резкая вспышка агрессии с его стороны не пугает и даже не удивляет Хосока. Тот будто ждал подобной реакции, потому что усмехается и, сузив глаза, выдаёт:       — Когда захочешь, ты можешь показать свою истинную натуру. Жаль, что не так часто, как хотелось бы.       Хёну мигом остывает. Он смущённо опускает глаза и переводит тему.       — Как твоя мама?       Он видит краем глаза, как Хосок меняет позу — сгибает ногу и ставит её ближе к себе, чтобы опустить подбородок на колено.       — Смотрит все выступления по телеку. Всё спрашивает о вас. Интересуется, когда увидит меня рядом.       — А ты?       — А что я? Не хочу кормить её пустыми обещаниями. Ты же знаешь, у неё слабое сердце.       — Слушай, — Хёну смотрит прямо в глаза Хосоку, — если вам нужны деньги, ты только скажи.       Хосок не отвечает. Просто машет рукой, призывая Хёну не продолжать. Для него финансовое благополучие семьи стоит на первом месте. Хёну как никто знает, сколько Хосок работал для того, чтобы обеспечить свою семью всем необходимым. Сколько не спал ночей, сколько доводил себя до нервного истощения, потому что чёртов Ли Хосок привык выкладываться на все 200% и взваливать на свои, пусть и широкие, плечи неподъёмные задачи.       — А вот теперь, я не хочу даже слышать это от тебя, — серьёзно заявляет Хосок и наливает соджу вначале Хёну, а затем и себе.       Он тоже сегодня кладёт на этикет.       С того дня и до следующего случая прошло немало времени. Хосок и Хёну уже как полтора года стали участниками новой группы, и за этот час они ни разу не обмолвились о том, что произошло под навесом Сэнмаггола. Словно они приняли негласное правило делать вид, будто ничего не случилось. В их отношениях точно ничего не изменилось. Они вели себя так же, как и до этого. Так же общались, спорили, смеялись. Со временем, это событие начало меркнуть и, возможно, навсегда исчезло бы на задворках памяти, если бы не ещё один случай, что достал из воспоминаний Хёну тот далёкий, дождливый день, который незаметно, но всё же смог посеять сомнения в его душе.       На этот раз они отмечали день рождение Чангюна. Так случилось, что он совпал с их пребыванием в Японии. Чтобы после выступлений и съёмок не искать заведение, они решили устроиться прямо в гостинице, в одном из номеров. Заказали много еды и выпивки. Когда собрались расходиться, оказалось, что время было за полночь. Отмечали они в номере Кихёна и Минхёка. Последний быстро опьянев, давно спал в широком кресле. Главный вокалист начал разгонять остальных, грозя им утренней головной болью. Поднять еле сидящего Хосока мог только Хёну. Он и сам выпил достаточно, но Хосоку досталось больше. Из-за плотного графика, они были совершенно вымотанными, и единственным поводом расслабиться стал день рождения их макнэ. Чем Хосок без стеснения и воспользовался, напившись по самую макушку. Хёну не с первого раза, но всё же поднял немаленькую тушу друга. Перекинул его руку себе через плечо и медленно отправился в сторону их номера, стараясь по возможности, не опрокинуть по дороге декоративные дорогие вазы. Благо комната их находилась на том же самом этаже. Пока они шли, а точнее, шёл Хёну, таща за собой едва перебирающего ногами Хосока, того совсем развезло. Хосок беззастенчиво водил рукой по груди друга, что-то бормоча о современных сложных пуговицах, хотя на Хёну была футболка. Он понимал, что поведение Хосока всего лишь издержки алкоголя, но всё равно хотел поскорей оказаться в номере и сбросить с себя жмущегося друга. Хосоку быстро надоело гладить ткань, и он, уткнувшись в Хёну, сделал глубокий вдох, проводя носом по всей линии шеи до челюсти.       — Хочу тебя, — опалил ухо Хёну жаркий и удивительно отчётливый голос.       Он резко остановился, ошарашенно глядя на серьёзного Хосока. Если бы Хёну сам не видел, сколько за вечер выпил его друг, то никогда бы не поверил, что он сейчас пьян, потому что его голос и взгляд говорили об обратном. Их лица снова оказались слишком близко друг к другу, как несколько лет назад. И опять Хёну не знал, как реагировать. Ему вообще тяжело довались любые недосказанности в отношениях. Он не понимал этих игр. С Хосоком всегда было легко. Он говорил, что думал, и это устраивало Хёну. Всё предельно ясно и открыто. Но дурацкое дежа вю всё портило. Они словно оказались под навесом ресторанчика, и Хёну должен был что-то сделать, только он никак не мог взять в толк, что именно. Взгляд Хосока метался от его губ к глазам.       — Ты пьян, — только и смог выговорить Хёну, посильней перехватывая друга за талию. — Несёшь всякую чушь.       Он прекрасно чувствовал, как краснеют его уши, шея, но решительно отвёл глаза от лица Хосока.       Хёну достал ключ от номера и принялся ковыряться в замке. Хосок молчал. Он больше ничего в тот вечер не сказал, а как только Хёну довёл его до кровати, упал на неё и тут же уснул.       После этого в голове Хёну всплыло то самое воспоминание. Он пытался неоднократно сложить эти два события, найти в них ниточку, что смогла бы указать ему на существующую связь между ними.       Он знает, что она есть. Она реальна так же, как и сейчас Хосок перед ним. Их игра в молчанку перешла на второй уровень. Но теперь Хёну отмечал всё то, что не видел или не хотел видеть. Их будто случайные прикосновения, когда в этом не было совершенно никакой необходимости, красноречивые взгляды, слова и интонация. Всё встало на свои места, стоило ему посмотреть на их отношения немного под другим углом. Оно всегда присутствовало между ними. Эта забота, желание защитить и утешить. Нечто, выходящее за рамки привычного понимания концепции дружбы между мужчинами.       Иногда на Хёну накатывают сомнения. Прямо как сейчас, после то ли четвёртой, то ли пятой стопки крепкого спиртного. Он не знает, помнит ли Хосок о своих словах. Он иногда думает, что все эти якобы отношения он придумал себе сам, чтобы хоть как-то оправдать свои чувства, влечение, к своему лучшему другу. Была ли это игра в одни ворота, ведь Хёну недостаточно проницателен для таких задач?       Они оба приходят сюда каждую пятницу. Хёну готов ехать в Сеул даже с другого конца мира в этот день, но никто не собирается подстраиваться под их личный график. Он просто бросает накануне Хосоку, «прости, не приду» и выключает телефон, чтобы не написать ему ещё что-нибудь. То, о чём он впоследствии обязательно пожалеет.       Почему они вообще приходят сюда? Эта странная традиция образовалась спустя несколько дней после того, как Хосок покинул группу. Им запретили любые контакты с ним. И Хёну лез на стенку оттого, что не мог увидеть друга. Он старался держать себя в руках, быть тем лидером, которого в нём видели ребята и поддерживать их в сложное для всех время. Он хотел быть их опорой. Но без Хосока что-то в нём сломалось. Дало трещину в фундаменте. И с каждым днём, нет, каждой минутой, проведенной в вакуумном неведении о его состоянии, Хёну физически ощущал, как она разрастается, становится больше и грозясь обвалить фундамент в пропасть.       Хосок будто знал об этом. То ли чувствовал, то ли, чёрт его знает, творческие люди обладают сильной интуицией. Когда Хёну думал, что больше так не может, ему на телефон пришло сообщение с незнакомого номера. Координаты и дата. Больше ничего. Хёну сразу понял, от кого оно было, стоило ему ввести цифры на карте. То была первая пятница, когда они встретились. Нет, их встреча не была похожа на счастливое воссоединение влюблённых, скорее, на двух ветеранов войны. Как потом понял Хёну, Хосок прождал его целый день. Он не назначил время и оставил выбор за своим другом. Сам Хёну вырвался только ближе к вечеру. Они заказали много еды и сидели в этой самой комнате практически в полной тишине, нарушаемой только стуком палочек. Им не нужно было говорить, потому что они слишком хорошо друг друга знали. Просто нахождение рядом с Хосоком придавало Хёну сил. Он до этого дня даже не думал, насколько ему важно присутствие друга. Чтобы Хосок был всегда на расстоянии вытянутой руки или в поле зрения. Они оказались в одной лодке и понять их состояние могли только они сами.       Он думал, что не выдержит. Уйдёт, как сделал это Хосок, но не для того, чтобы благородно защитить группу, а, чтобы самому не сойти с ума от того, что происходило в его жизни. Вот тогда и появился Хосок. Сидел напротив. У него был такой же безжизненный взгляд как Хёну и запомнил, осунувшееся за несколько дней нервотрепки лицо, поникшие плечи. Ему досталось больше их всех, но он всё равно из последних сил спас Хёну. Одним своим существованием.       Хёну думает, что Хосок был бы лучшим лидером, чем он сам.       Они сидят долго. Пьют, едят. Иногда разговаривают. Больше они не поднимают тему последних событий и группы вообще. Эта ночь закончится, они снова разойдутся на неделю, а может, и больше, каждый в свой мир, каждый на своё поле боя, чтобы встретиться потом снова. Здесь. В небольшом ресторанчике Сэнмаггол, что на границе с Кваннакку.       Вибрация в телефоне Хёну отвлекает его. Не спящий до сих пор Чангюн беспокоится, всё ли с ним в порядке.       Скоро в Сеуле наступит рассвет.       Они не поговорили о том, что постоянно хочет сказать Хёну, но он не рискует. Не ситуация в группе, а их отношения. Именно их с Хосоком чувства. Им когда-нибудь придётся это обсудить, но, видимо, снова не сегодня.       Хёну поднимается на затёкшие ноги и подтягивается. Он чувствует лёгкое, приятное головокружение. Внизу он оплатит часть стола, благо здесь принимают банковские карточки.       Пока он разминает конечности и одевается, Хосок не спускает с него глаз. Хёну тоже хочет смотреть в ответ. Он хочет запомнить каждую морщинку, каждый изгиб лица друга, будто видит его в последний раз. Знает его лицо наизусть, но этого мало.       Надев шапку, Хёну открывает двери и, не оборачиваясь, спрашивает:       — Ты помнишь, как мы сюда пришли впервые?       Он тут же закрывает рот, потому что алкоголь развязал ему язык, и он мгновенно жалеет о сказанном. Этот вопрос не стоило задавать, когда он уже одной ногой стоит на выходе.       Секунды в тишине складываются для него в минуты. Напряженная тишина будто физически давит на плечи Хёну, заставляя пригибаться к земле. Он ждёт, какой вариант выберет Хосок. Поймёт ли, что стоит за вопросом Хёну? Или просто вспоминает, потому что никогда не задумывался об этом?       — Нет. Это было так давно, что я уже вряд ли вспомню.       Хёну смотрит прямо перед собой в закрытую напротив дверь. Горечь подступает к горлу, и он хочет развернуться, чтобы посмотреть на Хосока. Взглянуть в его глаза, узнать, есть ли там ложь. В глазах щиплет и Хёну вскидывает голову вверх, чтобы предательские слёзы никогда не появились на его щеках. Большую боль ему причиняют не слова Хосока, а интонация, с которой он их произнёс. Он так долго молчал, чтобы ошарашить Хёну совершенно равнодушным и незаинтересованным голосом.       Последняя ниточка рвётся. Хёну понимает, что виноват во всём только он сам. Но он придёт сюда снова через неделю или в любой день, когда Хосок позовёт. Потому что не может по-другому. Потому что не хочет по-другому. Хосок нужен ему как воздух.       Он молча выходит и, не оборачиваясь, закрывает за собой двери. Ему кажется, что в секунду, когда щёлкают створки, он слышит, как ломаются бамбуковые палочки.