Ты под кожей

Перспектива защищать Лютика от разъяренных отцов и мужей-рогоносцев совершенно не греет душу. Геральт скорее превратил бы его в несуразный комок и забросил далеко за спину, но парень смотрит так мягко, просительно улыбается и наклоняется над полуголым мужчиной, что отказать становится невозможным. Ведьмаку сложно признаться в собственных мыслях, просеяв порошок искрящихся чувств через сито разумности, отгородившись от надуманной гордой надменности и суровости вида. Он лишь поджимает губы и отирается полотенцем, медленно вылезая из ванны. Геральту сложно избавиться от накатившей лавины цепкого и нездорового воображения. Почему-то, смотря на парня, он отчетливо видит перед собой миловидных девиц и растекается ядом по комнате, окутанной в полумрак. Картинки щедрой фантазии оплетают за горло, неприятно холодят спину, и Ведьмак отчетливо представляет, как Лютика кто-то касался, кто-то шептал в забытьи его имя и был с ним непозволительно близок. Это планомерно и выверено сводит с ума. Появившись из ниоткуда, забирает совсем в никуда, день за днем будоража сознание нездоровыми кадрами полупьяных соитий его человека с кем-то еще. Это делает больно, кромсает и давит к земле, беспочвенно и бессмысленно вынуждая осесть от бессилия и схватиться за голову в понимании, какая глупость может вдруг засесть в голову так, что ее не вытравишь силой воли. Геральт купается в ярком контрасте гнусного прошлого и их общего настоящего, перекрывая и замазывая собственные фантазии, но они продолжают являться, пробуждая посреди ночи и до утра не давая уснуть. Геральт ломает себя в полутьме, сидя на смятой постели. Большая луна скользит по лицу хладным светом, лениво и нерасторопно мажет по бревенчатым стенам и не приносит спокойствия, распаляя опять. Только тихое дыхание под боком несколько отрезвляет, заставляя сомневаться в собственной адекватности. Геральт будто бежит от собственной тени, но та потемневшим пятном все равно наступает на пятки. Собственная былая разнузданность в скопище одноразовых связей почему-то не оседает в душе, не рисуется перед взором и, кажется, даже не беспокоит Лютика, который в моменты душевных терзаний Геральта сонно сопит под боком. Это дурацкая глупость. Геральт злится на себя самого, награждая косвенной агрессией парня, жалясь в досаде, и по непонятной причине ревнует мальчишку к прошлому. Удивительно для себя самого Ведьмак оказывается жутким собственником. Гладит парня теснее, грубее вбирает в себя каждый стон и мотив их совместных ночей, потому что вдруг хочется перекрыть все, что было, и просто стать самым нужным и самым важным из всех. Непонятная ломка сжигает нутро Ведьмака, планомерно растапливая обожженные внутренности, и изрядно выводит Лютика из себя, потому что парень не понимает, что происходит, и беспокоится. Назойливая гонка за чем-то неуловимым накрывает мужчину совсем. Она выливает из нескончаемого сосуда каждодневную скуку, больно ударяя по голове, и сколько бы парень не пытался растормошить Ведьмака и узнать причины его перемены, ничего не удается совсем. Геральт разбивается оземь от ревности и разрушается тут же в стыде за это прогнившее чувство. На смотринах ситуация несколько проясняется. Ведьмак следует по пятам, недовольный, суровый, зачем-то ударяет хлестким осуждением, стоит оскорбленному мужу показаться перед Лютиком с кулаками. Геральт горит будто факел, разъяренной сумятицей сбивая Лютика с ног. Он давится жалом, бодро и без колебания защищая его по-своему, и неизменно выходит из себя — не так заметно для окружающих, сколько кричаще для Лютика, — вдруг посреди разговора с оскорбленным отцом оправдывая незадачливого гуляку: — Видите ли, в детстве бык боднул его по яйцам… И совсем уж обиженное, на подкорке взорванное и выскользнувшее в порыве затаенной обиды: — Теперь ты сам за себя. А дальше — смотрины. Песни и выступления под всеобщий ажиотаж изрядно подвыпившей публики. Дальше — еще одно приключение и сражение, в процессе которого Лютик в который раз убеждается в том, почему именно Геральт, почему именно этот Ведьмак так покорил его сердце. Все дело, наверное, в доброте. Да, именно так. Его доброта одуряет. Она будто взращивает за спиной крылья и раздирает легкие, давая чистому воздуху полностью заполнить нутро. Лютик плетется за ним по выцветшим коридорам, чуть вздрагивая от проступившего холода, и вдруг замирает на месте, ненадолго потупив взгляд и с улыбкой решаясь на разговор. Слыша, как за спиной затихают шаги, Ведьмак останавливается и поворачивается к парню лицом, медленно подходя ближе. Мальчишке произнести это сложно. Фразы вертятся в голове, магмой съедая подкорку, катаются на языке и не выползают наружу под суровостью взгляда напротив. Лютик продолжительно мнется, опуская голову в пол, скользит взглядом по собственной обуви, а потом все же решается, нервно почесывая затылок. В конце концов, не убьет же Геральт его за это: — Все твое поведение в последнее время… Ты ревнуешь меня? Ведьмак напрягается и застывает, внезапно чувствуя себя малолеткой, пойманной за кражей конфет. Лютику удалось так глубоко пробраться ему под кожу, расслоив застенки и тайны, что непризнанная им самим до конца постыдная ревность к кому-то из прошлого парня слишком хорошо понята этим мальчишкой и впервые озвучена вслух. Геральту тяжело что-то на это ответить. Наверно, немногословный и скупой на эмоции, сейчас он слишком много и остро чувствует, так что фразы и реплики застревают внутри бесперебойным потоком энергии. Он только лишь притворяется, нарочито небрежно схватившись ладонью за лоб и устало закатив глаза к потолку, мол, чушь городишь опять, глупый бард. Но бард-то уже под кожей. Ведьмак поворачивается к мальчишке спиной, и его размеренные шаги по безлюдному коридору отдаются в ушах набатным салютом. Лютик нагоняет в пару-тройку быстрых шагов, бегло хватая за локоть: упустить момент и не разобраться сейчас кажется глупой ошибкой. Геральт замирает, так и стоит спиной, не оборачиваясь, пока Лютик мягко обвивает его за талию, утыкаясь носом в могучую спину. Парень шепчет поспешно, словно опасается не успеть — хотя Ведьмак бы в любом случае уже не сдвинулся с места — и говорит так искренне, сорвано и на выдохах, что не верить — целое преступление: — Геральт, послушай… Как бы тебе сказать. У детей бывают игрушки. Разные, которые кто-то подарил или сам где-то нашел. Играешь ты с ними, перебираешь, а потом теряешь или ломаешь, или они просто надоедают… И ничего. Просто выбрасываешь и получаешь следующие, а потом еще и еще, много, но как-то без особого сожаления недолговечно, — он вдруг затихает на короткое время, отлипая от его тела, быстро становится у Геральта перед лицом и обхватывает щеки ладонями, глубоко и чувственно заглядывая в глаза. — А потом вдруг находишь то, что вроде как не искал и не просил у родителей. Просто вдруг видишь и понимаешь: ну, вот оно — самое ценное, самое важное. Не надоест никогда. И другу не подаришь, потому что твое, собственное. А все другие, с которыми раньше играл, к ним интерес сразу теряешь, потому что… зачем, когда есть такое сокровище? Лютик отходит на пару шагов, отводя взгляд, сминает губы и заторможено ждет, пока сам Геральт стоит неподвижно, прожигая его до нутра проницательным и нечитаемым взглядом. Лютик, наверно, ждет слов, Но Ведьмак же немногословен. Геральт вдруг подходит вплотную и нарочито мягко врезается в волосы на макушке, а потом грубовато и собственнически берет за руку, уводя за собой. Вроде бы ничего необычного. Вроде бы нет ответа и нет отчета о понимании, но Лютик уже под кожей, все понимает и должно осознает. Это за руку значит куда больше, чем любой набор слов, потому что за руку раньше никогда не было. Потому что так — именно то, прицельно и в самое сердце. Кажется, Геральт выбирает лучшую из возможных реакций, вот так скрещивая пальцы в замок и мешая тепло на коже. Угадывает Ведьмак или же заранее знает, как нужно и как лучше всего. Потому что он сам у него под кожей.