Я жизни видел лишь начало

Из города *** они выезжают около полудня. Погода чудесная, лишь слегка ветрено: широкие просторы лугов, ясное небо, равномерный, бодрый стук копыт, тарантас порой потряхивает на случайном ухабе. Первые часа полтора Евгений небрежно окидывает взором окрестности, но обстановка очень уж мирная — говорить не о чем, и ближе к середине пути он надвигает шляпу на глаза, быстро засыпает, развалившись на сидении, и как бы вжимается в Аркадия, притесняет его к краю. А Аркадий и рад тому: всё это время он терпеливо, но тщетно изображал заинтересованность в красоте здешних видов — когда взгляд манило только определенное резкое лицо по соседству. Теперь-то можно, не скрывая улыбки — да еще и мечтательной, наверное — наглядеться всласть. Пока Евгений не проснется. Потом — снова выжидать, притворяться, вспоминать, спохватываться, выслушивать насмешливые замечания и пытаться упрекать в ответ — только совсем не по тому поводу, что вызывает недовольство. Любого рода знакомство с Евгением — тяжелая работа, а такое, как у них — не то ближайшее из возможных, не то настолько маловажное, что неволей задумаешься, явью всё было или сном — и вовсе рабский труд. Евгений отрицает сантименты, да и Аркадий, в сущности говоря, давно с ним согласился, однако в последнее время согласие это получается всё более похожим на смирение: чаще и чаще он сталкивается с мыслью, что не понимает, почему должен умалчивать о собственных чувствах и ограничивать себя в том, что хочет сделать. Разумеется, бессмысленно — всё, но именно это — всего бессмысленнее. Так или иначе, а осадок на душе остается, и Аркадий сникает, хотя и храбрится, не желая того показывать. Тогда Евгений всегда еле заметно поджимает губы, одним стремительным шагом подходит к нему вплотную, и выспрашивает, хмуро прищурившись, с высоты своего роста: — Ты ведь за мной — куда угодно? Так же ты говорил? — и утягивает за собой в первую же свободную комнату. Дверь запирается с оглушительным стуком, и больше ничего не остается, кроме требовательных прикосновений Евгения, упрямого отблеска в глазах и взлохмаченных темно-белокурых волос, щекочущих кожу. Словно он тоже лихорадочно желает что-то доказать, только считает, что облекать это в слова — ниже его достоинства. А Аркадию жутко хочется разозлиться и встряхнуть его изо всех сил, чтобы добиться хоть чего-нибудь, но получается лишь вцеловывать эту маленькую, невнятную злость в тонкий рот Евгения и утыкаться под конец, задыхаясь, ему в плечо. Становится легче. Дорога всё тянется, Евгений спит и понемногу кренится на Аркадия, и у того появляется шальной замысел податься чуть вбок и неожиданно разбудить его торопливым поцелуем. Очнется, вспылит, выругнется — смутится, быть может? Впрочем, едва ли: Аркадию не верится, что можно надолго нарушить его невозмутимость, особенно при свете дня. И поэтому Аркадий дожидается, пока Евгений не наклонится еще немного, сам осторожно пристраивается так, чтобы голова Евгения оказалась у него на плече, и обращает взгляд к далекому горизонту, полуулыбаясь. Скоро они приедут.