will you marry me?

— Ты выйдешь за меня? Станешь моей королевой? Гарри старался. Нет, правда, старался. Залечь на дно, не отсвечивать, не подходить близко, лишь в редкие моменты её визитов издали наблюдать, как слабые лучи солнца играют с фиолетовыми локонами. Как сверкает белоснежная улыбка, как сама она светится так, как не светилась никогда на его памяти. А ещё постоянно оглядывается, словно опасаясь чего-то. И Гарри знал, что боится она его. Не очередной подлянки, не того, что он нападёт, нет. Мэл боится, что не сдался, не отступил, объявится, приблизится и перевернёт всё вверх дном. Зря. Гарри уверен, что бояться нечего. Не настолько он отчаялся, чтобы врываться в её жизнь ураганом, снося всё на своём пути. Был уверен. Ровно до того момента, как экран старого попеременно работающего телевизора будто бы с насмешкой — без помех, — показал в прямом эфире, как этот клоун в обтягивающих штанах встаёт на одно колено и делает его, Гарри, Мэл, предложение. А она счастлива, очень-очень счастлива. Не раздумывает, сразу говорит «да», убивая его, рассекая саблей по живому. Мучительно, медленно. Гарри смотрит на её улыбку, на сверкающие зелёные глаза, и даже разозлиться не может. Ненависть, злоба — всё ускользает, вытекает сквозь пальцы и остаётся только противная, сосущая пустота внутри. Он рычит, не обращая внимания ни на повторяющего его имя Гила, ни на могильную тишину вокруг. Разворачивается и, быстро чеканя шаг, выходит. Он жаждет выйти на улицу, на свежий воздух (если то, чем они дышат на острове, можно им назвать). Чтобы ветер отхлестал по щекам, отрезвил и привёл в чувство. Но единственное, что крутится в его голове — Мэл выходит замуж. А ещё едет сюда, на чёртовом лимузине, со своим новоиспечённым женишком, чтобы забрать ещё четверых счастливчиков в новую светлую жизнь. Ноги Гарри сами несут его на площадь, спешащие туда же люди расступаются перед ним, но он не замечает. Народ уже собрался, дети в предвкушении ждут прибытия, и Гарри тоже ждёт. Он не знает, что именно хочет увидеть. Убедиться ли в том, что телевизор не лжёт и окончательно утопить эти чувства, сжигающие, сжирающие всё внутри него, подминающие под себя все остальные; или найти хоть что-то, хоть намёк на то, что ещё не всё потеряно! Для него… Для неё… Для них… Он прячется за углом этажки, за потрескавшейся стеной и не отводит взгляд от моста, от барьера, — он ждет. Возникшая брешь расширяется ровно настолько, чтобы пропустить на остров фиолетовый, слишком вычурный, слишком претенциозный лимузин. Автомобиль напоминает Гарри его самого, — такой же яркий, бросающийся в глаза, а главное — с номерами, на холодной поверхности которых плавными линиями выгравировано «Мэл». Точно такая же надпись словно сияет на его сердце, Гарри уверен. Не сотрёшь, не закрасишь, только вырвешь вместе с разгоняющим кровь жизненно необходимым органом, но даже когда он перестанет биться, надпись всё ещё будет там. Всё такая же чёткая и нерушимая. Сверкающая дверь открывается, сначала появляется Бен и только потом, опираясь на протянутую мужскую руку (джентльмен, не иначе), мягко и пружинисто, словно кошка, выходит Мэл. И Гарри перестаёт дышать. Замирает, смотрит, не моргая, и слов подобрать не может. А в голове только вертится одно-единственное слово, которое он в жизни не произносил вслух. И которое не слышал в свой адрес сам. Девчонка Фасилье, Диззи и близнецы уже внутри, а Бен, ну, что за принц… нет, король на белом коне, который загружает их сумки в багажник. Мэл стоит в стороне, так близко к Гарри, что он за полминуты может пересечь расстояние, разделяющее их и прикоснуться. Она улыбается, но так отсутствующе, отрешенно, что Гарри прищуривает голубые глаза и всматривается в её, зелёные. Яркие, распахнутые, скачущие от одного лица к другому, словно выискивающие кого-то. Стоит Гарри подумать, что Мэл ищет его, как что-то взрывается. Столпы искр, блики в глазах, а сердце готово вот-вот выпрыгнуть из его груди. Их взгляды пересекаются и застывают. Все вокруг делают то, что делали до этого, ничего не замечая, а Гарри не понимает, как. Неужели они не почувствовали этого землетрясения, почвы, уходящей из-под его ног. Цунами, бушующей волной засунутых в глубину, но не исчезнувших чувств, накрывшего его и, он уверен, её тоже. Она сглатывает и прикусывает пухлые губы, а он делает шаг. Словно загипнотизированный, заколдованный её чарами. Не теми банальными, не работающими тут, на острове, а теми, корни которых оплели его изнутри и, кажется, навсегда остались там ещё со времён, воспоминания о которых причиняют болезненное счастье. И эти же чары отталкивают его сейчас. Одним движением головы, почти незаметным, даже не потревожившим завитые воздушные локоны. Тормозит его, останавливает. «Не надо, Гарри», — просит. И он, ненавидя себя за это, останавливается. Кивает головой, издает смешок, рваный, надтреснутый. Сжимает зубы так сильно, что скулы заходятся желваками. А затем разворачивается, не смотря на неё, не желая видеть выражение её лица и боясь этого. Уходит, прячется. Туда, где она точно его не увидит. Пусть думает, что у него хватает воли уйти совсем. Не смотреть на неё, следя за каждым движением. А у него не хватает. Ни терпения, ни силы воли, ни-че-го. И Гарри смотрит. На то, как взволнованно Бен трогает её плечо, как она вскидывается и улыбается натянуто, а он, её жених, надо же — замечает. Потом на то, как лимузин отъезжает за пределы барьера, он почти схлопывается, почти оставляет их по разные стороны баррикад. Снова. А затем на появившегося словно из ниоткуда Аида, на их схватку. На Мэл, такую красивую и могущественную, такую преданную близким человеком и сломленную. Его Мэл, с влажными глазами, но с вызовом в них. Когда всё заканчивается, а гости… ну, да, они же теперь всего лишь гости, вольные уйти когда им угодно, в то время, как все остальные вынуждены торчать в этом пропащем месте без возможности узнать мир за барьером. В общем, когда Мэл уезжает, а люди разбредаются по своим домам, испугавшись Аида, Гарри разворачивается и собирается уходить обратно в бар, к друзьям. Если он может их так назвать. Взгляд натыкается сначала на голубой вихрь волос, а затем и на лицо с прикрытыми глазами и стиснутыми зубами. Гарри хочет пройти мимо, но когда он уже почти обходит Аида стороной, тот выставляет ногу вперёд. Крюк останавливается и вздрагивает, чувствуя страх, но ещё больше злость. — Видел? — голос у Аида хриплый и уставший. Он убирает ногу и кивает на ступеньки рядом с собой, Гарри приглашение игнорирует. — Ну, конечно, ты видел. Ты же на ней повёрнут. — Имеешь в виду свой прилюдный позор? Гарри усмехается, выдавливает ухмылку, хотя желания улыбаться в нём нет. Но это привычное дело — скрывать бурю и шторм в душе за иронией, сарказмом или ехидством. Чем больнее, тем шире оскал. — Не скалься, пацан, — хмыкает Аид, прищурившись, — меня не проведёшь. А что насчёт моего позора… Я пришёл увидеть её, как и ты, впрочем, насмотрелся я на ваши гляделки, и я увидел. Почувствовал даже, пусть и через магию. — Да, пусть и причинил ей боль, — цедит Гарри. — Хорош папаша, ничего не скажешь. Аид улыбается широко, кивает, а потом как-то резко и незаметно делает подсечку, и вот, Гарри, растянувшись, лежит на земле и видит тёмные пятна перед глазами — головой ударился крепко, не успел сориентироваться. Мужчина встаёт со ступеньки и перешагивает через Крюка, упираясь ладонями в колени и наклоняясь к его лицу. — Гарри-Гарри, — качает головой, — смелость города берёт, но твоя бравада однажды тебя и убьёт, помяни моё слово. Пока ты не увёл разговор в, несомненно, интересное и опасное для тебя, сопляка, русло, я спрашивал о прямом эфире. Гарри распахивает глаза, хмурится, пытается встать, но Аид наступает на его плечо, давит, с силой пригвождая его к земле. — Видел ли ты, как этот король, — мужчина издаёт смешок, говорит с иронией и не скрывает этого, — преклонил колено перед Мэл и попросил стать его женой? — Гарри рычит, выдёргивает плечо, но сделать что-то не успевает. Аид сам убирает ногу, отходит на шаг и протягивает парню руку. Гарри смотрит с подозрением, ожидая подвох, но бог смотрит безмятежно и чуть устало. Крюк принимает помощь и вскакивает на ноги. — Я должен быть счастлив, наверное. Моя дочь станет королевой и всего этого она добилась сама. Он отводит взгляд в сторону и выглядит как-то потерянно, совсем не кажется счастливым. Скорее наоборот. Аид смаргивает и смотрит на Гарри, прямо в его голубые глаза, кажущиеся ещё больше из-за чёрных кругов — нарисованных и нет. А потом бросает: — Мой зять — король Аурадона, храбрый, добрый и благородный, и, что главное, очень любит Мэл, — словно в пустоту говорит он, но Гарри прошибает. Каждое слово — гвоздь, который вколачивается в крышку его воображаемого гроба. — Но странное дело, парень, я слишком свыкся, что эту роль на себя возьмёшь ты. Аид улыбается уголком губ и уходит. А Гарри стоит на месте, опустошенный, но пустота эта недолгая. Каким-то непонятным образом, по плану этого чёртова интригана, он вновь наполняется смешанными, но чёткими чувствами. Решимостью, надеждой, желанием идти до конца и тем, что он не чувствовал уже давно — азартом. Осталось только подгадать момент, и всё можно будет исправить. Или испортить, что ему больше по душе. Ведь что плохо для остальных, хорошо для них, злодеев. И кто сказал, что это неправильно? Короткое, но в тысячу раз длиннее для Гарри, время спустя он, сидя на байке Джея, смотрит ей прямо в глаза и улыбается. — Давненько не виделись. И знает, что всё ещё впереди. Даже если его поймают. Особенно если поймают.