Государь

– Вы всё сделали правильно. Бенкендорф смотрит на высокую фигуру императора, темнеющую на фоне тяжёлого зимнего неба в окне дворца, и ему кажется, что через пару секунд это небо придавит всех в городе, кроме Николая. Романовская кровь. Упрямство отца и сила прапрадеда. Он неподвижно стоял, устремив взгляд больших голубых глаз в сторону Петропавловской крепости. Утром верёвка была накинута восемь раз на шеи заговорщиков. Казнили пятерых. Троих повторно. Николай Павлович молчал с того момента, как белые одежды на приговорённых перестали трепыхаться от судорог. – Они были против законной власти. Вашей власти. Александр Христофорович до конца не мог понять, зачем он всё это говорит. Говорит сбивчиво и громко, будто силой голоса может снять оцепенение государя. Его старший брат был другим. Более жеманным, менее прямолинейным, блестящим кавалером на балу. В нём отсутствовала та военная прямота Николая, способность стойко переносить любые превратности судьбы, не показывая никому, как сложно приходится. Николай старался всегда быть сильным. Находясь на площади 14 декабря и наблюдая за тем, как проливается кровь его народа, тихо повторяя «повесить» после того, как с виселицы сорвались трое, да даже сейчас, будучи скрыт от глаз многочисленных подданных, он всё ещё не позволял себе лишнего слова, лишнего движения. Александр Христофорович смотрит на силуэт в оконном проёме, пытаясь сказать ещё что-то, но мыслей так много, что каждая из них кажется неправильной, подобранной не к месту. Да, Николай всегда старался быть сильным. Но Бенкендорф чувствовал, как ему тяжело. Тогда, на Сенатской площади, он пытался верить, но не верили ему. Он хотел принять, но его не принимали. А Александр Христофорович принял. Принял почти сразу же, как увидел, привязавшись, как бездомный пёс, ждавший хозяина. Глупо, безумно глупо, и какой-то частью своего сознания начальник Третьего отделения это прекрасно понимал, но не мог отказаться от неподвластной разуму связи, перекрывавшей рационализм его натуры. – Государь… Резкий разворот. Пронзительный взгляд голубых глаз. Глубже, чем воды Невы. Молниеносный шаг навстречу. Бенкендорф чувствует, как каштановые кудри Николая касаются шеи, и он в исступлении думает о том, что вся пролитая кровь должна быть на нём и только на нём, что ни одна её капля не должна ассоциироваться в памяти потомков с образом государя. Голова императора на плече генерала от кавалерии едва заметно подрагивала. Он плакал? Этот невероятно сильный человек, прошедший практически ад в начале своего правления, сейчас изо всех сил пытался сдержать всю накопленную боль, не справляясь с этим. Александр Христофорович инстинктивно поднимает руку, всего лишь секунду замешкавшись, но в следующий момент уже прижимая Николая к себе. Они стояли вместе, пока последние лучи закатного солнца мелькнули на шпиле Петропавловской крепости и унесли с собой память о произошедшем. Единственный приказ Николая, который Бенкендорф не сможет выполнить, – это отречься от него.