Поезда

Я с тобой, чтоб не потухало твое пламя. Крепко держу твою руку, боясь свалиться с угольно-черной колесницы, украшенной цветами. Мне страшно. Страшно от большой толпы, скандирующей наши имена. Мы для них лишь развлечение, тигры в огромной клетке, неотесанные дикари, явившиеся в Капитолий, чтобы убивать. Убивать друг друга. Страшно от одиннадцати колесниц с другими трибутами. Любой из них может стать моим убийцей. Любой из них может стать последним, кого я увижу прежде, чем мое сердце перестанет биться. Страшно от проблеска надежды в твоих глазах, когда ты видишь все это. Ты сможешь победить, я знаю. Я с тобой, чтоб стала ярче наша цветовая гамма. В вечерних сумерках наши лица сияют отблесками синтетического пламени. Мы затмили всех своим огнем. И, мне кажется, я горю внутри, приторно улыбаясь на камеру, приветствуя зрителей и спонсоров. Они должны меня полюбить. Я для тебя остался б самым-самым-самым. Они должны полюбить тебя, как полюбил я. Но снова просыпаться рано. В поту вскакиваю в постели и смотрю на себя в зеркале шкафа. Это был сон. Голодные игры закончились. Мы победили. Теперь у нас есть все — мы сыты, одеты, согреты. Но мерзнем или нет — неважно, нас все равно все узнают, за нами следят. Мы теперь звезды этого шоу под названием «Жизнь». Но иногда я думаю, что жизни после Голодных игр нет. Мне кажется, что я весь стеклянный, меня как будто бояться уронить, разбить. Но я уже разбит. Твоей безразличностью, короткими ответами, убегающим взглядом, молящим не видеть меня, не находиться в одной комнате, не знать, кто я такой. И я стараюсь забыть, но то, что было на арене, забыть невозможно. И, пока ты греешь себя только холодной ванной, убегаешь в лес, чтобы увидеть Его, я пеку хлеб. Горячий, обжигающий хлеб. И в нем я вижу тебя. И мы как будто снова на колеснице, с огнем в глазах и первой надеждой. Моя проблема в том, что я постоянный, я здесь, рядом, но мы прям никак нет. — …среди уже существующих победителей, — доноситься голос президента из телевизора, до меня доходит не сразу, но, когда я осознаю, что сказал Сноу, то сразу понимаю, как поступить. И вновь уходят вдаль последние поезда. Я не знаю, вызвался бы Хеймитч добровольцем или нет, но судьба предоставила мне выбор, и я отважно шагнул в пропасть следом за тобой. Мне снова нужно бежать на встречу в наши места. Мы опять играем на публику и мне кажется, что все взаправду, все искренне, но боюсь ошибиться вновь. И напрасно, ведь, возможно, вижу тебя последний раз, пока железные когти планолета уносят тебя все дальше от арены. Хочется кричать, но из моего рта смог вырваться только тихий шепот: «Ты только не уходи» — прошу тебя в сотый раз. Я очень тебя люблю, ты тоже. Но не сейчас. И вот, мы снова далеко от дома. Хотя какого дома? Его больше нет. Незнакомые люди, незнакомые серые стены. И я возвращаюсь абсолютно незнакомым. Я теперь ненавижу тебя. И даже сам не знаю, за что. Тебе вряд ли обо мне что-то где-то напомнит. Я изменился, словно родился заново, как будто раньше я на все смотрел через розовые очки, но сейчас прозрел. Ты не узнаешь меня, а я не знаю, за что любил тебя. «Двенадцатый сгорел дотла! Из-за нее! Она убила моих друзей. Мою семью. Она переродок!» — кричу, и какая-то часть меня знает, что это неправда, но мне уже не важно, ведь тобой я переполнен. Я снова улыбаюсь на камеру, показывая, что не сдаюсь. Но тебя уже мне не поймать никак и мне неважно. Почти. Я все еще ненавижу тебя, и они боятся, боятся, что ты умрешь, так и не выполнив свою задачу — не объединив дистрикты. Они используют меня, чтобы использовать тебя. Какая ирония. И я снова кричу. Впопыхах глотаю кислород, хриплым. На меня все смотрят, и я не понимаю, жалость это или осуждение. Я вспоминаю ночи в поезде, когда мы не теряли рассудок, просто ощущая друг друга рядом, но ты уже уходишь, Он тебя уводит. Прости из-за того, что не успел воплотить сны, где мы вдвоем в одном вагоне мечты. А ведь я бы мог тебя убить. Правда или ложь? Я умоляю бросить меня. Ты сжимаешь мои руки в своих, и я снова слышу твой голос: «Не дай ему разлучить нас. Будь со мной». Он вырывает меня из пелены зова переродков, заставляет подняться и идти дальше. Просто вези меня, куда глядят твои фары. Я пойду за тобой до конца. Каждый вечер в подвале Тигрис, закрывая глаза, я вспоминаю двенадцатый дистрикт. Нашу школу, горелый хлеб, первый одуванчик. Лес, Котел, дом мэра, шахты. Ту самую Жатву, звонкое «Примроуз Эвердин» и более тихое «Пит Мелларк». Вспоминаю первый поезд. Я ловлю все пейзажи, чтобы хоть что-нибудь унести из родного дистрикта на Голодные игры, откуда, скорее всего, не вернусь. Но я возвращаюсь, благодаря тебе. А сейчас дистрикт-12 разрушен, и я уже забываю бульвары богатого района и ветхие домишки Шлака. — Кого она выберет? — Того, кто, по ее мнению, поможет ей выжить. Как это странно — мы с Ним разговариваем, словно старые друзья. Его колкая правда заставляет меня задуматься. Миллионы вариантов путей ведут к тебе и не даром, но твое сердце можно покорить, только пожертвовав всем ради тебя. И мы выходим наружу, везде хаос и суматоха. Неизвестно, кто есть кто. Миротворцы, повстанцы, мирные жители — все слилось воедино. Много мёртвых и раненых. Огромное количество капсул активируется, и мы как будто снова на арене — боремся за жизнь, куда-то бежим, теряем близких. Непонятно, кто позволил Прим выйти на передовую, но исход один — она мертва. И так хочется подойти к тебе, обнять, сказать: «Не волнуйся, я рядом. Как всегда, храню очаг и порядок». Медленно таяли дни и недели твоего заточения. Нет, ты была свободна физически — бродила по дворцу, как по тринадцатому дистрикту. Но морфлинг, струящийся по твоим венам, тугой браслет с надписью «Психически нездорова» и укромные местечки, где ты пыталась укрыться от настоящего, — все говорило о твоей тюрьме разума. Ты живешь желанием убить Сноу, доставить ему столько страданий, сколько он доставил тебе. И, пока я впопыхах меняю берег, бегу, чтобы сказать, что ты не с теми, что новые Голодные игры — не выход, ты ступаешь на этот непрочный, словно канат через пропасть, путь. Ты снова в костюме, снова на публике, прицелилась в белую розу над его сердцем. Но стрела пошла выше. И пусть другие утверждают, что ты сошла с ума, что не ведала, что творишь, но я видел твой взгляд. Это был тот взгляд девушки с колесницы. Взгляд надежды, но местью сестру не вернуть. Тебя признали душевнобольной, сослали в двенадцатый. И я вернулся, чтобы хоть как-то осветлить твою темень. Это помогло, ты перестала пустынно существовать, изо дня в день наблюдая за огнем в камине. Вместе с белой розой ты сожгла ненависть к Сноу, играм и войне. Конечно, ты их не забыла, но смогла отделить прошлое от будущего. Вместе с рыжим котом ты оплакала смерть Прим, так долго тянувшую тебя назад на поле боя. Вместе с книгой ты смогла помянуть всех павших, запечатлеть радугу в дожде потерь. Теперь страницы всегда будут хранить обрывки истории, которую тебе так хочется забыть, но стоит помнить. Ради будущего. Иногда я чувствую себя этим обрывком, тенью твоего прошлого. И мне хочется вырваться из этих оков, принести в твою жизнь нотку счастливого настоящего. А вообще, я бы даже остался бы тенью, но не твоей, а твоего вагона, несущего нас когда-то в загадочный Капитолий, полный ярких огней, шикарных яств и огненных костюмов. Мне бы хотелось остановить тот миг, когда мы еще не знали, что нас ждет впереди, навсегда, чтобы просто быть рядом, без этих гонок. Мы снова учимся наполнять жизнь делами, а дела смыслом. И в какой-то момент кажется, что все, как прежде. Люди возвращаются домой, город отстраивается, я пеку хлеб, ты охотишься, а Хеймитч пьет, пока не заканчиваются запасы, а потом выпивку привозят. И вновь уходят вдаль последние поезда. Но уже без нас. И уже мне снова не нужно бежать на встречу в наши места. И каждое утро я протягиваю к тебе руки. «Ты только не уходи, » — прошу тебя в сотый раз — и ты остаешься рядом. Я очень тебя люблю. Ты тоже, но не… А может… сейчас.

Песня — это игра чувств. Но есть игры гораздо хуже этой.