звучанием

Натянутый на глаза капюшон слегка ограничивал обзор, сжимая всю таверну до размеров кривоватого треугольника, в основании которого теснилась разношерстная толпа местных завсегдатаев, на верхушке потрескивали тусклые огни, а в центре расположился предмет всеобщего внимания. Бард, окружённый сдвинутыми в спешке лавками и столами, согреваемый удачно оказавшимся прямо за спиной камином и прижимающий к себе верный инструмент, казалось, ещё немного и засияет от счастья, вмиг решив все проблемы заведения со слабым освещением. В существование таких моментов Геральту раньше верилось с трудом. Точно само время взяло и с ювелирным сосредоточением, с нестественной заботой обтесало этот вечер, чтобы потом поставить на полку и любоваться как своим лучшим творением. И вопреки всем ожиданиям, ему не предшествовала запутанная цепочка событий, череда случайностей и совпадений и прочие тернии, ревностно охраняющие свои звёзды. Конечно же, всё было намного, намного проще. В занесённой снегом крошечной деревушке, где они остановились на ночлег, Лютик вдруг обрёл небывалый успех. То ли жители оказались такими исключительными ценителями искусства, то ли настолько разочаровались в своем забытом всеми мыслимыми богами уголке, что готовы были долгими вечерами с разинутыми ртами сидеть перед вычурно одетым гостем и внимать каждому слову песен его сочинения. Геральт, однако, не утруждал себя попытками докопаться до истины, слишком уж выгодным оказался такой расклад событий. Лютик был занят весь день напролёт, да и местным не было до ведьмака никакого дела, если только какая-нибудь нечисть не лезла на рожон. Одиночество среди людей — двуликий зверь, увернувшись хоть раз от его ядовитого дыхания, можешь смело брать вожжи в свои руки и нестись куда глаза глядят. И Геральт пользовался всеми преимуществами этого нехитрого мастерства, пока перед глазами мелькали узкие улочки, хитросплетения деревьев и сталь меча, на столах шуршали контракты и звенели монеты. А вечером проспать бы хоть несколько тревожных часов, впервые не на подернутой морозом земле и колючих ветках, но Геральт остаётся на первом этаже таверны, забившись в самый дальний угол, закутавшись в плащ, точно преступник, бегущий от правосудия, и смотрит. И — в чём труднее всего было признаться самому себе — слушает. Лютик, когда играет, точно забывает обо всём на свете. Он прикрывает глаза, позволяя эмоциям бежать вперёд, выхватывая звуки из сомнений, из страхов и тайных желаний. Улыбается совсем невпопад, наивно так и по-детски, словно в его власти струны обратить в прочные нити и перекроить, исправить всё, что в этом мире холодно, жестоко, несправедливо, спрятать за яркой вышивкой из проговоренных чувств и согревающих слов. Ведьмак почему-то вспоминает, как Лютик сосредоточенно хмурился, скользя пальцами по грифу и первые, несмелые аккорды новой песни немного погодя взмывали в воздух, точно выпавшие из гнезда птенцы, которые вдруг осознали, что имеют крылья. А сейчас летят, летят бесконечным клином, и люди тянут к ним руки. Геральт слушает, и смотрит, и борется со странным чувством собственной значимости, причастности к тому, что зажигает огонь в глазах простых людей, вселяет надежду и вытирает слёзы касанием нежной мелодии. Впервые магия была не внутри него, не ломала кости, не разрывала знакомый мир на лоскутья и не пожирала потом их разрастающимся пламенем, а протягивала руку откуда-то извне, точно позволяя стать своей гармоничной частью. И Геральту начинало казаться, что именно этого он хотел всё это время. Перед началом каждой песни, Лютик бросал быстрый взгляд в его сторону, первое слово всегда звенело немного тише, вкрадчивей остальных, как будто делясь секретом. Геральт обычно не удосуживался отводить глаза, потому что внимание барда вмиг переключалось на кого-нибудь из народа, расположившегося вокруг него на лавках, но в этот раз Лютик точно забыл об этом, так же просто, как бы выкинул слова из припева. Его взгляд был направлен прямо на Геральта, достаточно долго, чтобы люди, сидящие в самых первых рядах, начали с интересом оборачиваться назад, а ведьмак успел заметить, что в слабом свете одинокого камина и догорающих свечей, глаза Лютика казались почти серыми. Умиротворение зимнего неба. И время совсем забывает о том, что должно куда-то идти. Время теперь — это возвращённые взгляды, это неуловимое движение уголков рта, это прикрытые веки и несколько фальшивых нот, искуссно затерявшихся в не ставшей от этого менее прекрасной мелодии. Геральт знает, что если легко сжать в ладони длинные пальцы, дрожащие от холода, то можно почувствовать грубые мозоли от струн. Что уверенный, звенящий высокопарными словами голос, может быть тихим и надломленным, вкрадчивым и успокаивающим, исцеляющим ночные кошмары, а перед лицом опасности может срываться на крик, до краев полный боли и отчаянной смелости. И что после концерта где-то над встревоженным скрипом ступенек, эти руки, которые ещё несколько мгновений назад ткали мелодии между ладами и воспоминаниями, тронут его запястья в осторожном понимающем жесте. И в этом знании — необыкновенное спокойствие.