Одиночество

      В глазах — тёмная пелена облаков высокого неба, бесконечная гладь моря. И никаких ответов. Нет ответов ни в шёпоте сивилл, ни в криках начальства, ни в безмолвных книгах, которые Юн читает в часы спокойствия. Вероятно, чтобы получить ответ, нужно знать вопрос.       Где-то далеко, у самой кромки неба, красное марево, будто пожар. Это не рассвет, это война, и очень скоро лететь туда, к кровавым солнцам взрывов. Каждый день нужно быть готовой к тому, что из боя вернутся не все. Каждый день нужно быть готовым к тому, что и ты сам можешь не вернуться.       Почему всё это происходит?       Новая пара едва ли не каждую неделю, привыкнуть не успеешь к партнёру, а её лицо уже в крови, и пальцы намертво вцепились в штурвал. Стараться не думать о том, почему смерть минует её, Юн всё труднее, в свободное время она только и плетёт корзинки-ладьи для ушедших душ. Быть может, Темпус Спатиум всё ещё укрывает её своим крылом, бережёт от гибели. А может быть, она просто проклята.       В конце концов, Юн остаётся одна. Складывает ладони и душу в молитве, опустошённая и одинокая, внутри у неё лишь ненависть к войне, тихая, холодная. Ненавидеть врагов — солдат, таких же людей, как и она, Юн не может. Никто не хочет сражаться. Юн провожает всех умерших, и своих, и чужих, одинаково, с молитвой на губах, просьбой к Темпус Спатиуму пощадить тех, кто только выполнял жестокие приказы. Юн не хочет убивать, но и бежать не может.       Как это остановить?       Юн смотрит в глаза своей нынешней паре — изумруд на самом деле слишком хрупок, и под амбициозным блеском холодности нутро мягче лебяжьего пуха. Их поцелуй сухой и официальный, им не хочется привязываться друг к другу. У этой девушки, Мамины, свои цели, Юн молится, чтобы её новая аурига не погибла. В остальном она смиренно привыкает к одиночеству.       Краем глаза Юн следит за своими соратницами, но не может позволить себе приблизиться, скрывается за книгой и собственными мыслями. Не страшно быть одной. Одиночество сделало Юн такой, какая она есть — стойкой, спокойной, цельной. Иной раз она думает, что быть одной — всё равно что быть в тюрьме, но это не значит, что она бессильна.       Что можно сделать?       Юн видит Онашию, загадочную и величавую, но в то же время бледную, слабую, рассыпающуюся в сверкающий песок, словно неумолимо и безвозвратно текущий из одной половины часов в другую. Потерять силы и распадаться на части в цвете лет — жестокая, но разумная плата за юность длинною в жизнь. Знала ли Онашия, на что шла, когда решила не взрослеть, не выбирать пол, не покидать Источник?       Юн видит Онашию и понимает, что должна делать, к чему готовила её жизнь. К чему готовил её сам Темпус Спастиум, укрывая от смерти. Знала ли Онашия, на что обрекла себя, когда решила стать одинокой? Юн точно знает.       Ненависть утихает и на душе становится спокойно, когда Онашия разлетается пылью в ладонях Юн. Наконец она чувствует, что всё делает верно, чувствует, что смогла спасти хоть кого-то, такого же одинокого человека, как и она сама. Пусть ради этого ей придётся оставить всё, Юн готова.       И всё же, когда в Источник входят её подруги, боевые соратницы, бывший хор Бури, она чувствует, как сильно ей хочется плакать. От сочувствия к тем, кто оставляет в её руках свою юность. От грусти, что здесь, в этот момент, она окончательно вступает на свой собственный путь, холодный и пустынный, где нет больше никого, и повернуть обратно уже невозможно. От радости, от знания того, что она поступила правильно. Быть может, от всего сразу.       Когда-то давно Юн твёрдо решила, что выйдет из Источника мужчиной. Но она его не покинет. Она останется там, одна, до конца, пока не начнёт рассыпаться в сверкающую пыль, пока её саму не сменит такая же как она, мужественная, сильная девушка, готовая быть в одиночестве.