Глаза

      Три часа ночи. Или четыре? Трип не знал, потому что не смотрел ни на одни часы, а на улице было темно — конец ноября, светало поздно. Знал только то, что в восемь утра он и Вирус должны быть у Тоуэ.       «Режим ни к чёрту».       Он слонялся по служебной квартире, бесцельно мерил шагами комнаты, ходил мимо олмейтов, перешагивал через них, думал о чём-то, но в то же время не думал ни о чём. В голове неприятная, колючая пустота. Мучился от дикой скуки и постоянно глушил пустой кофе, выпитые кружки даже не считал.       Трип мог бы выйти на улицу и пойти куда угодно, найти развлечение там, куда бы его занесло. Как лет десять назад. Как пять лет назад. Как всегда. Всё что угодно, какое угодно занятие, только не сходить с ума от тишины и темноты квартиры, по которой он ходил уже которой час. Который час, который час... Трип посмотрел на запястье — коммуникатора не было. Он мог быть только в кабинете, наверняка остался там, когда мужчина читал там документы вместе с Вирусом.       «И Вирус там, чёртов трудоголик», — хмыкнул, глянув на блеск в окне. Мидориджима никогда не спал, ни один район, ни один квартал. Там, где они жили, по ночам спасали только окна с шумоизоляцией. — «Заберу коммуникатор и растолкаю его, пусть спит у себя».       Сон Вируса вне комнаты всегда был чреват тем, что Херша выходил на поиски своего хозяина и искал его везде. Первым делом в спальне Трипа — в самом неподходящем для поиска месте. Тупая змеюка. Так его совершенно не беспокоило, где спит напарник, его беспокоил только чужой олмейт по утрам.       Дверь в кабинет беззвучно отъехала в сторону. Антикварная лампа источала мягкий рыжеватый свет — Вирус почему-то любил всякое старьё, особенно если оно было дорогим. Лампа нелепая, инородная в этом минималистичном кабинете, дурацкая, с зелёным стеклом, словно бутылочным, с мутными белыми вставками. У Трипа было импульсивное, крайне сильное желание выкинуть эту лампу из окна. Он никогда не обращал на неё внимания, но вдруг она резко стала его бесить. Нестерпимо жутко раздражала. Мотнул головой — злиться на вещи, тем более на предмет мебели, глупо. Трип давно перерос этот возраст. Он сам так думал.       Сжал ладони в кулак. Разжал. Успокоился. Резко и шумно выдохнул.       Подошёл к столу, посмотрел на Вируса. Крепко спит, не обращает ни на что внимания, не просыпается, уткнувшись лицом в сложенные руки. Очки не снял. Трипу померещился тихий хруст очечных дужек, когда Вирус немного повернул голову. Он аккуратно подцепил очки напарника за мост и стащил их, положил на стол. От висков к глазам — тонкая линия шрама, немного кривая, с островатыми краями, но почти зажившая. Рядом с ушами ещё один шрам, намного заметнее. На другой стороне лица тоже самое. Всё это ежедневно скрывали очки, никто не видел, никто не знал, кроме самого Вируса и Трипа и, возможно, тех хирургов, которые проводили им операции. У Трипа были такие же шрамы когда-то очень давно, но они быстро заживали сами, потом их зашлифовали. Со шрамами Вируса не произошло ничего из этого. Эти шрамы были всегда.       У них были самые разные шрамы, их было много, не сосчитать. А если и приняться считать, то это займёт очень много времени. Это не украшения, это не боль, это не неприятные воспоминания — это данность. Жизнь в лаборатории не могла быть иной, они это понимали. Потом их в какой-то момент просто стали готовить к «особой, важной миссии», которую они выполняли и по сей день. Слух не подвластен голосу Аобы, зрение не подвластно иллюзиям Сэя.       Трип аккуратно отодвинул волосы с виска Вируса — открыл бледный шрам ещё больше, чтобы рассмотреть под мягким рыжим светом бестолковой раритетной лампы.       После операции по замене глазных яблок ему было непривычно сначала не видеть, а потом непривычно видеть совершенном иными глазами. Эти глаза видели больше, чем старые, даже лучше, но от этого чувства первое время было немного дурно. Со временем привык.       Трип тогда не жалел ни о чём, кроме глаз Вируса, их цвета. Ещё помнил, что они были тёмно-синими, яркими, выразительными. В детстве он смотрел прямо в глаза Вируса не потому, что был невоспитанными или наглым, нет, ему просто нравились его глаза, синие-синие, немного напоминавшие бутылку с антисептиком или одноразовые хирургические перчатки.       Его глаза, кажется, были тёмно-карими с какой-то яркой, но грязной примесью. Собственные глаза ему было не жалко, ему было жалко глаза Вируса.       Трип качнул головой — перестал думать о прошлом, потому что от этого становилось странно паршиво где-то внутри. Он не любил это чувство также сильно, как и скуку.       Грубо потрепал напарника за плечо, чтобы разбудить.       — Иди к себе и Хершу забери, — ответил на сонное бормотание Вируса, — если твой олмейт утром будет у меня, то ты найдёшь его позже на помойке.       Кажется, проснулся, открыл глаза. Ярко-голубые, неестественно яркие и красивые. Но Трип по-прежнему видел вместо них тёмно-синие.