Начни день с чистого листа, Питер

             — Начни день с чистого листа, Питер. Как легко сказано. Как красиво притянуто за уши, прилизано лицемерием, оковано ложью. Как просто рассуждать людям, не познавшим боли и страданий. Как смело они вторят ему свои советы, не понимая, что слова — это чёрная пыль, оседающая где-то глубокого внутри на сколотых лёгких. Слова иногда ранят сильнее поступков, и они, просящие Питера начать заново, лишь дробят его почерневшее сердце на кусочки. На полке одиноко стоит фотография — на ней Гвен, улыбается, ещё считает и верит, что жизнь впереди забьет ключом, а сама она — такая молодая и красивая — обязательно найдёт своё место под солнцем. Но… Люди хотят, чтобы он вернулся. Но никто не спросит Питера, хочет ли он того сам. И уж точно никто не спросит жертв, погибших под натиском геройской жизни Паука. Тех, кто совершенно точно умирать не собирался, но такова воля судьбы — жить под руку с наделённым силой Паркером. Раствориться в истории и питеровских слезах, попав под холодную руку матушки Смерти. Той, с кем Питер связался в немыслимые двенадцать лет, когда яд (а по-другому дарованное назвать уже не получается) растёкся по телу мерной субстанцией и зарядил кровь, а его дни вдруг оказались сочтены. Потому что, на чистоту… Разве теперь это жизнь? Разве столь желанный покой в семнадцать лет — это то, чего Питер бы хотел? Боже правый, нет. Он мечтательно бы растворился в подноготной обычной подростковой жизни, когда суета школьных дней засасывает, и ты медленно и аккуратно становишься человеком. Когда проблемы с невыполненной домашкой — это катастрофа, когда бросившая тебя девушка в круг меняет мировозрение, когда юношеский максимализм льётся рекой. И хочется всего этого: больше и больше, вдохнуть полной грудью жизнь старшеклассника и ощутить раскат кайфа по венам. Но Человек-Паук для Питера Паркера — это билет в один конец. В холодные объятья тех, кого он клятвенно обещал спасти. Но не спас.

***

Ричард и Мэри Паркер — первые, кто дали понять Питеру, что к концу надо быть готовым с самого начала. Дядя Бен — первый, кто дал понять Питеру, что желаемое нельзя принять за действительное. Гвен Стейси — первая, кто дала понять Питеру, что любовь убивает покруче ножа. Гарри Озборн — первый, кто дал понять Питеру, что истинной дружбы не существует. Это был их урок, самое важное наставление для юного и некогда горящего сердца, которое стоило жизней. А вместе с ними по дороге из красного кирпича прямиком в небытие ушёл и Человек-Паук. Питер не мог держать смерть стольких людей под сердцем и рваться вперёд, как будто ничего не произошло. Нет, чёрт возьми! Ему было шестнадцать лет, когда старуха с косой задышала в затылок, а сломанных костей уже было не пересчесть. Когда вой сирены звучал под коркой мозга. Когда стук сердца прекратился и растворился блаженной тишиной в ушах. Когда впервые в жизни захотелось залечь на дно. Питеру семнадцать лет, и он открывает бутылку виски. Пьёт жадными глотками и выливает половину в ржавый бак к костюму и коробке картриджей. Смотрит, как вспыхивает вся его жизнь — а в огне видит их. Каждого отдавшего жизнь, только чтобы он продолжал геройствовать. Питер не смотрит, как всё догорает — уходит домой. Как в огне тлеют его мечты о чем-то человечном. Он ведь просто хотел помогать, не брать на себя иллюзий по спасению мира, а жить среди людей, просто существовать рукой помощи для нуждающихся бабушек в беде, или становится тенью правосудия для решившихся грабить аптеки. Всё было предельно легко, пока люди не взвалили на детские плечи целый мир. И это выбило землю из-под ног. Солнце в руках Питера неимоверно быстро тлело, пока не оставило за собой только парочку скудных лучей. Это был последний шанс на спасение — у Питера оставалась тётя Мэй и школьные друзья. То единственное, ради чего он решился бросить спасительную спичку.

***

Она засмеялась, запрокинув голову, взмахнув мокрыми волосами, оголяя ряд белых зубов. У Питера сердце забилось в горле от осознания, насколько восхитительно выглядела Гвен. А она хохотала над ним — без тени злобы, просто умилялась паркеровской непосредственности, бессовестно смеясь. Паркер заразился этим: сам непроизвольно улыбнулся, хотя сложившаяся ситуация смеха не предполагала. Питер раскрыл глаза. Грудную клетку сдавило, и он тяжело проморгался. Не помогло — в темноте снова кружились силуэты чернее ночи, шептали на ухо, заманивали в глубь. Питеру так хотелось поддаться этому чувству лёгкости и безмятежности. Всё было просто, как на ладони, только решись... Но на душе стало бы ощутимо колоть, а боль волнами прокатилась по телу. Питер тяжело задрожал и спрятал лицо в руках.       — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Прошу, хватит. — Хаотично зашептал он в пустоту, и пустота потянулась навстречу.       — Питер? Питер, успокойся, всё в порядке, это всего лишь сон. — Тёплые руки легли на лицо, и в кромешной тьме он увидел проблеск солнца — её волосы. Гвен стояла рядом, растрёпанная светом луны, аккуратно обнимала его и целовала в лоб. — Всё закончилось, это просто сон, я с тобой. Ты не один. По его лицу полились горячие слёзы. Внутри всё всколыхнуло огнём, и острая боль вдруг сменилась едкой пустотой. Гвен стояла в комнате, улыбалась ему, стирая большими пальцами влагу с щёк. Такая красивая, словно излучающая свет и чувство покоя. Питер обхватил её руками, как можно сильнее прижимая к себе. Пока еще мог видеть и чувствовать кончиками дрожащих пальцев разливающееся от её тела тепло. Ощущение скоропостижного умиротворения накрыло с головой. Питер обнимал её за живот, целовал кожу сквозь шёлковую ткань и всё не мог заставить себя отпустить наваждение.       — Питер, Питер, Питер, — как бы ему хотелось поверить, что всё это было взаправду. Что Гвен стояла тут, в его комнате, гладила нежными руками голову и клялась, что он никогда больше не останется без её поддержки.       — Ты же ненастоящая, — слова прозвенели ножом в грудной клетке. Так тяжело было произнести, так сложно было признаться самому себе. Гвен молчала, но, продолжая тихо улыбаться, кивнула.       — Питер, но это не значит, что я тебя оставила.

***

Перед глазами — на долгие-долгие годы вперёд — она. Только она, снова и снова уходящая в темноту, под локоть с мёртвыми, с оборота протягивая Питеру руку, с каждым разом заставляя кричать всё сильнее. Она — навечно молодая, умная, цветущая жизнью, так не хотевшая умирать. Она — некогда заменившая воздух, заставившая поверить в лучшее. Она — до последнего вздоха любимая Питером Паркером. До его последнего вздоха. Гвен поплатилась за свои старания, а с рук Питера потекла кровь. Он отдал Стейси всё, что было внутри, а с её смертью Питер Паркер оказался пуст. И пустота эта ознаменовала конец не только детства, но и жизни. Ушедший в забытьё Человек-Паук оказался со временем оплотом памяти, и даже Питер уже сомневался в его действительности. Только бесконечные разговоры людей и рисунки на стенах говорили об обратном. Они верили в Паука больше, чем Паук верил в себя. Жители Квинса сердцем считали, что их Дружелюбный сосед — это непобедимая сила духа, это стойкая надежда на мирное небо над головой. Знали, что это несломленный тяготами жизни человек. Знали и очень сильно ошибались.       — Начни день с чистого листа, Питер. Питер просто однажды сказал «нет». Когда солнце над ним окончательно потухло, но лучи света ещё пробивались сквозь чёрные тучи. Когда в числе живых и близких ещё оставались не тронутые Смертью души. Когда в его руках ещё покоился последний шанс на собственную жизнь, без окончательно разбитого сердца и с целыми костями. Хотя на проверку, Питер бы не отказался умереть однажды: красивой смертью героя. А может… … Он уже?