***
Просыпаюсь уже через какое-то время. Никакой повязки. Никаких часов, никакого саксофона. Никаких людей. Квартира. Глаза открывать не хочется, думаю еще полежать так, но все же расправляю лопатки. Кровать тверже обычного. И холоднее. А вокруг жарко и першение в горле совсем не убралось. Надо за водой сходить. Вот совсем немного полежу и пойду. Точно-точно. «Точно-точно» наступает, когда дышать становится совсем тяжко. Когда легкие просто горят и мне просто необходима вода. И воздух. Слажу с кровати и делаю шаг, проваливаясь. Не вставала. И не кровать то была. Стук. Вот! И еще один, словно кто-то где-то рядом гвозди забивает. Смешно от такого сравнения и хочется смеяться, но легкие отказываются из-за слишком тяжелого воздуха. Резко вдыхаю и открываю глаза. Не квартира. Гроб. Это был чертов гроб, Настя. Моргаю и резко локтем бью в стенку, заставляя человека снаружи, который пытается забить гвозди, остановиться. Кричу. Услышьте меня, пожалуйста. Сжимаю руки, начиная перебирать пальцы, хрустеть ими. Намеренно делаю себе больно, пытаясь успокоиться, отвлечься. Стук становится чаще, но теперь он у меня в голове. Гроб то и дело раскачивается от стороны в сторону и становится понятно, что его опускают в яму. Гул. Нарастающее ощущение гула у себя в ушах не дает мне успокоиться, заставляя вдыхать судорожно и быстро. Начинаю жутко потеть, чувствую огромное количество капель, которые просто катятся по моему телу, разбиваясь о дно гроба. Равно также, как разбиваются грудки земли, встречаясь с крышкой моего гроба. Моего. Гроба. Меня пробирает дрожь от каждого звука, от каждого нового удара землей. Буквально от всего. Я дрожу, ощущая, как холодный пот льется с меня ручьем и слушаю сердцебиение, которое выделяется на фоне общего шума. Дышать становится сложно. Паника. Я не была готова к подобному. Напрягаю мышцы всего тела, пытаюсь пошевелиться, ощущая, как гроб сковывает мои движения. Нет. Нет, нет, нет, нет, пожалуйста, не надо, прошу. Я не хочу здесь умирать. Я не хочу задохнуться, не хочу. Мне нужна свобода, нужен воздух, мне нужно открытое помещение. Руки сдавлены, ноги тоже: гроб просто впритык. Не могу, не могу, не могу. Кричать хочется, но этим ничего не добьюсь. И рыдать хочется. А глаза слезятся, рот открывается как-то сам и я начинаю содрогаться в немом рыдании. Пытаюсь перевернуться, развернуться. Да хотя бы колени согнуть, в конце концов. Но нет. Не выходит. Тишина. Мертвая, как бы странно это ни было. Просто огромнейшая пустота, в которой ощущается мое ужасно громкое сердцебиение. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. И тишина. Снова мертвая тишина, снова давящая на сознание, убивающая, пробирающаяся под кожу — тишина. И ничего более. И сердце не стучит. Оглядываюсь, в панике, все еще пробираясь крупной дрожью. А потом резкий стук. Куда-то в бок, но не такой, как мое сердце. Будто что-то, извне, пытается достучаться до меня. И оно знает, что я здесь. Тук. Над ухом. Отче наш, сущий на небесах. Начинаю молиться, перебирая в памяти все возможные молитвы. И плевать, что не верила, плевать. Просто помоги мне, Боже. Тук. По крышке. Звук совсем другой. Это «что-то» нашло слабое место. Тук. Удар намного громче и сильнее предыдущих. Опять приступ моих слез. Опять не могу успокоиться, повторяя пару слов. Не надо. Не надо, пожалуйста. Ну прошу. Не нужно. Нет, нет, нет. Тук. Кусочки дерева сыпятся мне на лицо, отпадая небольшими кусками. Оно начинает отдирать крышку. Нет, это сон. Это нереально. Это все шутка. Нет, пожалуйста. Я не хочу умирать, не хочу, не хочу, пожалуйста. С огромным треском это «что-то» таки оторвало крышку…Часть 1
8 января 2020 г. в 06:33
Я дергаю рукой, пытаясь устроиться поудобнее, стараясь не обращать внимания на лишние всхлипы и стоны. Тиканье часов, которых в моей комнате, как и в квартире, не было, меня настораживает, но открывать глаза не хочется. Голова валится с шеи, создавая неприятные ощущения.
Рука не дергается.
Повторяю движение еще раз и снова упираюсь в неприятную ткань. Она чуть влажная, а местами наоборот сухая и противная. Не могу разобраться, что противнее: влага или эта ужасная сухость. Прислушиваюсь. Грохот колесиков, будто от каталки какой-то, не прекращается и следует за мной. Мне кажется, что я хмурюсь. Может, меня похитили?
Судорогой накрывает тело, когда я в очередной раз не могу пошевелиться. Опять начинается паника, но я пытаюсь держать себя в руках. Где я? Может, я уснула в гостях или в машине у родителей? Хорошее предположение, если не обращать внимание на грёбаное тиканье часов.
К несчастью для себя, вспоминаю про тихие всхлипы и стоны. Хотя, стоны погромче будут. На этом фоне слышится приятная музыка годов так… шестидесятых? Это саксофон?
Опять дергаюсь. Я связана? Руки относительно свободны и не сильно связаны из-за чего я могу выпутаться. Даже не прикладывая усилий. Решительно открываю глаза, но опять вижу тупую темноту. Черную такую, пугающую. Я не боюсь темноты. Хочу что-то сказать, но страшно.
А потом как-то неожиданно приходит осознание, что я вовсе не лежу. И далеко не на своей кровати. Что меня, черт возьми, меня, а не кого-либо другого, куда-то везут. Где я? Что я тут делаю? Который час? А дата?
Хочется еще спросить себя, кто я, но ответ приходит сам собой. Я — Настя. Не больше и не меньше. А еще я живу одна. В квартире, где совершенно нет часов. Нет стонущих и всхлипывающих соседей. И совершенно точно нет проклятого саксофона.
То, в чем меня везут, остановилось. Я пытаюсь ощупать его, но не слишком подозрительно. Меня ведь везут? Если эти люди доброжелательно ко мне относятся — они не должны закрывать мне глаза. Не должны ведь? Конечно, нет, о чем я только думаю.
Сжимаю губы, ощущая на лице неприятный холодок. Мы куда-то перешли? Это улица? Хочу предположить, что меня вывезли на улицу, но не могу. Запах затхлый, а воздух слишком тяжелый. Тут все слишком.
— Отпустите, — голос не поддается и противно скрипит. Впервые за все это время чувствую жажду и неприятное чувство… першения? В горле першит, отдавая невыносимой сухостью, — Пожалуйста.
Мою просьбу оставили без реакции, оставляя меня с моими проблемами наедине. Черт. Еще раз: что, мать вашу, происходит? Тиканье пропало, стоны и всхлипы уменьшились, зато саксофон разыгрался на славу. Он то останавливался, то продолжал жалобно завывать, требуя внимания.
Чем ближе мы подъезжаем, тем громче и неприятнее становится звук. Он смешивается с шепотом и гулом. Разговоры. О, как я ненавижу разговоры.
— Дамы и господа, — громкий голос прямо над ухом заставил вздрогнуть. Он обращался не ко мне и явно мне не знаком. Я прислушиваюсь к окружающей меня обстановке. Саксофон затих. Разговоры тоже, — Сегодня я готов представить вам новый способ лечения психически больных людей!
Чьи-то слишком холодные руки тянут за конец ткани, завязанной у меня на глазах. Я знаю это. Я чувствую. Эта самая ткань начинает падать, и руки ловят ее. Позже они опускаются ко мне на плечи, сдавливая.
Жмурюсь от света, прикрывая глаза. Обжигает и печет. Хочу закрыться от солнца руками, но при попытке ими пошевелить чувствую боль в плечах. Пальцы, холоднее, чем ветер, бьющий по оголенным ногам и предплечьям, сжимают невероятно сильно. Пытаюсь осмотреться.
Люди. Очень много людей, стоящих в толпе. Журналисты, операторы, простые люди. Хотя на «простых» они смахивают мало. Некоторые из них в военных мундирах, очень старых, точно не из моего века, а другие в официальных костюмах. Оборачиваюсь и вижу огромное здание.
Само оно бежевое и ужасно огромное. Просто невероятно большое! Но, если приглядеться чуть внимательнее, можно заметить возраст постройки. Ему, наверное, не меньше ста лет. Весь в трещинах, с облезлой штукатуркой, потекшими пятнами, огромным количеством пыли этот гигант стоит непоколебимо. Он смеется надо мной, превосходит в тысячи раз.
Здание наблюдает. Смотрит на меня своими темными глазами-окнами, запутанными в решетке. Смотрит и не собирается останавливать. Словно шепчет, словно говорит со мной через ветер и трещины. Через насекомых, ползучих тварей и пауков, которые в нем обитают. А потом в лоб заявляет о своем существовании:
— Смотри на меня, дрянная девчонка, — смеется с издевкой, — Смотри.
И я смотрю, смотрю, смотрю. На окна смотрю. На людей в них. Поехавших, как и сам дом. Безумных, спятивших, совсем чужих. Людей, которые там. Людей, которые далеко. Но черт, как же близко!
И сразу осознание: психбольница. Причем древняя, как мир. Боже, куда я попала? И снова оборачиваюсь, снова пытаюсь понять смысл происходящего. Они понимают, что я здорова? Я не сумасшедшая. Я — нормальная.
Мужчина в белом халате, подходит ко мне и только сейчас, когда он отошел, я вижу гроб. И яму рядом. А гроб пустой. И крышка рядом. Кого-то будут хоронить? Мужчина смотрит на меня презрительно, а я заглядываю ему в душу, пытаясь отыскать там верный ответ. Не выходит.
— Ну что? — он обращается к рукам сзади. Те, на удивление, очень мягко отвечают:
— Ваша пациентка, сэр. Острая форма клаустрофобии, — и улыбается. Точно улыбается. Я в его голосе это чувствую. И в воздухе рядом. Только не искренне улыбается, не так, как все люди.
— Какая форма клаустрофобии? — я теряюсь. Клаустрофобия? У меня что ли? — Пациентка?
— Анастасия, здравствуйте. Я ваш лечащий врач. Вы не помните меня?
Он смотрит холодно. Даже не имитирует теплоту, радость или что-либо еще. Просто открыто меня презирает. Молчу. Принципиально и слова ему не скажу!
Он подхватывает меня на руки, будто вешу совсем немного. Успевает учтиво кивнуть присутствующим, — видимо я прослушала половину речи, когда отвлеклась на дом, потому что вид они имеют очень сознательный. Думают, что понимают, что происходит. Мне бы так.
Он подносит меня к гробу, укладывая в него, прося меня не сопротивляться. Серьезно? Пытаюсь встать, резко усаживаясь, из-за чего гроб жалобно скулит раскачиваясь. А доктор шипит, укладывая меня обратно, не обращая внимания на мои попытки отбиться.
А я бью старательно. Мне нельзя дать им похоронить себя. Нельзя, нельзя, нельзя. Бью всех, в кого попадаю, потому что позже прибегают еще двое. Один успевает вколоть мне что-то прежде, чем я бью его в нос. Неумелые попытки отбиться кончаются, когда я чувствую невероятную слабость. Глаза прикрываются, пока меня не оставляют одну.
Сон. Просто сон.