Нуарные детективы вышли из моды (и мы)

Черныш - как много в этом слове сидения в барах до позднего часу, оправдывая себя допросом местных пьяниц и под шумок заказывая пинту за пинтой от головной боли, становящейся, впрочем, только сильней. Ты с усмешкой вспоминаешь, какой крохой себя чувствовал (неудивительно, впрочем) за стойкой, когда ноги не доставали даже до перекладины, а спуск и подъём казались недюжинными испытаниями (но с каждым разом, конечно, становилось всё проще и проще – дело привычки). Призраки не чувствуют всё так остро. Призраки даже здесь не остаются. Поэтому, появляясь на знакомой до боли улице, ты долго стоишь, впялившись в низкое зимнее небо с одеяльной периной, с порывистым снегопадом, тающим, не долетая до земли, смеющимся где-то на уровне верхних этажей, и думая, каким ветром его сюда занесло. И тебя. Но такие вещи даже мёртвые не забывают надолго. Прямо как в сказках. Мытарства, скатывание в самую яму, попытки выудить сведения из бомжеватых личностей, всё чаще переходящие в обход собутыльников. Эти неверящие (и правильно, наверное) насмешливые взгляды, прожигающие спину в участке, чувство, что каждый раз всё сложнее и сложнее становится утром (и днём, и вечером) без стаканчика. Мистер Спейд был так хорош и всю жизнь прекрасно умел стоять прямо, даже если смотрят косо. Поэтому ты никогда и представить себе не мог, что это когда-нибудь случится с тобой - обмочиться на промежутке от фонаря до фонаря, этого не заметив, продолжать свой бесцельный путь в поисках того, чего, скорее всего, не существует, что ты сам себе выдумал. Из чего следует, что и жизнь свою ты испортил собственными руками. В базах, которые тебе со скрипом, но предоставили копы, не было на тот момент ни единого упоминания клички "Черныш". Возможно, потому что это тоже стало не более чем навязчивой идеей. Или же такие нежные прозвища не принято выносить за пределы личной беседы. Ты не знаешь до сих пор, хотя нет, теперь сможешь спросить. То ужасное чудовище, беспрерывно кричащее от боли, становится немного тише, превращаясь обратно в высокого гибкого мужчину в потёртой водолазке и чёрной маске, без которой его узнать попросту невозможно. Внешность Роберта не запоминается хоть ты тресни, нет, правда, даже если бы он сам треснул вас по лицу, не жалея сил, в следующий миг вы бы уже не смогли выбрать его из десяти подозреваемых. Возможно, он именно поэтому всегда предпочитал выдавать себя так явно, выражать свою заметность - и даже вроде как чувствовал себя некомфортно, оголяя кожу. Даже когда вы сидели на крыше, попивая дешёвое пиво и кидая окурки вниз, Черныш был в полном облачении. Возможно, он не хотел, чтобы ты был единственным, чувствующим себя странно, единственным не-таким. Он и сейчас всё тот же - и ты нелепо удивляешься тому, сколько облегчения тебе это приносит. Два призрака в безнадёжно устаревших костюмах, почти такие же, как были в молодости, юные и окрылённые (американской) мечтой. И четверо парней в ещё более странной форме, настороженно наблюдающих за происходящим. Зелёные и бестолковые, ты не знаешь, злиться ему или радоваться, он давно уже не чувствовал ничего так сильно. Нет, конечно, это тоже не назовёшь нормальными человеческими эмоциями, но и этого много, когда сорок лет работал наполовину выкрученной лампочкой, а потом вдруг зажёгся от мощной современной электросети. - Ты спас меня, Фил, - ужасно удивляется Роберт. Как будто ты мог поступить иначе, в самом деле, какой же он всё-таки дурачина, как только мог хоть какое-то время держаться в преступном бизнесе! И ты опровергаешь (следственную) теорию: у призраков тоже сохнет горло и руки тянутся обнимать. Смерть была облегчением, кто спорит, - но сколько лет до этого приходилось шляться теми же переулками от бара до бара в темноте, покупать вечно барахлящие металлодетекторы, шастать по беспрестанно разваливающимся зданиям? О, лучше не вспоминать, тем паче, что это не так уж плохо выходит. Лучше, чем плакать над другом, у которого нет и могилы, над другом, которому, может, пары очков не хватило, чтобы стать чем-то большим, но он доберёт их сейчас, непременно, если обнимет тебя покрепче или хотя бы пожмёт тебе руку, раз уж старомодно стесняется на людях. Он тебе это, право, должен - хотя бы потому, что никто кроме тебя не помнит, да и не помнил, смешного чудака Роберта, пытавшегося украсть все деньги мира и почему-то избравшего тебя своим заклятым врагом. Или это произошло как-то иначе? Правила нуарных детективов вами обоими здорово позабыты. И больше не придётся учить их заново. Теперь вы и вовсе стали историей – хорошей или плохой, ещё есть всё время мира, чтобы решить. Впереди только небо, парни в смешных костюмах остаются где-то внизу, а вы идёте по воздуху, бок о бок, средь бела дня, как никогда не бывало раньше. Черныш хочет послушать про небо - не обязательно про Рай, край вечного блаженства. Он так много времени провёл под землёй, что совсем забыл, какой бывает глубокая посередине и выцветающая на краях синева, если прощупать глазом от угла до угла. И как выглядит ладонь в ладони, и что такое человеческая речь - от чудовищных стражей гробниц никто вовек не требовал таких изощрённых навыков, но ты строгий судья, ты продолжишь спрашивать, пока не удостоверишься, что всё на месте. Всё в порядке. Всё как раньше. И даже лучше. Может, на небе и говорят лишь о море, но пока вы набираете высоту, Роберт ещё успеет тебе рассказать про пустыни, шорох песков, который он искал, зарываясь всё глубже в нью-йоркскую землю; про звон монет, про тишину подземелий, про долгий тяжёлый сон, который никто не в силах был потревожить, над которым ничто и никогда не имело власти. Это был ужасно долгий и нелёгкий путь, не правда ли? Но покой ожидает вас в конце, словно то самое утверждение, ключевая улика, которой стоит поверить; точно золотой слиток, который дождётся ловких рук.