You Miss Rose

Иногда это невыносимо. В некоторые дни ты не покидаешь своей комнаты. Ты пропускаешь миссии и надеешься, что Гранат и Аметист могут позаботиться об этом без тебя. Ты остаёшься в Храме и играешь со своими мечами – и ты думаешь о её мече; ты задаёшься вопросом, что с ним стало. В другие дни ты посещаешь все памятные места своих чувств. Все те места, где ты и она когда-либо разделяли что-то особенное. Ваши разговоры. Что-то большее. Потому что ты была её Жемчужиной. И ничьей больше. У неё никогда не было никого, хоть каплю похожего на тебя. Только эта мысль раньше поднимала тебе настроение в плохие дни, когда одиночество достигало апогея. Но теперь это не так. Не с тех пор, как Стивен привёл домой льва. Льва Розы. Но это не лев Розы; это просто розовый лев, и это, вероятно, даже не тот оттенок, что принадлежал ей. Ты настаиваешь на этом. Ты повышаешь голос. Ты сжимаешь кулаки. Почему никто не может понять? У Розы просто никогда не было льва. Если бы был, она бы показала его тебе. Она бы упомянула его. Ты бы знала что-то об этом, потому что она делилась всем с тобой, всем… Не всем. Это знание похоже на то, как её меч пронзает твоё сердце: Роза делилась с тобой не всем. Ты снова и снова понимаешь, что ты была не единственной особенной вещью в её жизни – вообще. Ты смотришь на Стивена. Её сына, Стивена. Ты смотришь на него то чересчур пристально, то недостаточно. Иногда ты разговариваешь с ним не как со Стивеном. Ты говоришь с ним как с Розой. Ты спрашиваешь его– её, ты спрашиваешь её: “Роза, ты там?” – и он любит тебя– он любит тебя как мать, которой у него никогда не было; он видит, когда тебе больно, и он хочет сделать тебя счастливой, так что он веселит тебя. Он спускается к пирсу со своими карманными деньгами и возвращается чуть позже. Он вытаскивает из пачек розовую сахарную вату, берёт всё в кучу и встаёт напротив её портрета, потому что он не знает Розу – он даже не знает, как выглядят её волосы, без необходимости смотреть… он прикладывает сахарную вату к голове и пытается сделать из неё несколько завитков. Он надевает большую белую майку, потому что у него нет платья, и вырезает бледно-жёлтую звезду вокруг его– её самоцвета; потом он намазывает клубничный джем на губы и пытается выпятить их вперёд, складывая уточкой. Он преподносит себя с довольным “та-да!”, и его лицо озаряется улыбкой, будто он ожидает, что ты будешь смеяться, или скажешь, как сильно он на неё похож, даже если это всего лишь шутка. Или признаешься, что ценишь его старания. Он просто хочет, чтобы ты перестала быть такой грустной. Ты не отвечаешь слишком долго, и не двигаешься. Он спрашивает, хорошо ли он выглядит. Похож ли он на его мать. Ты говоришь ему, что он отвратителен. Ты хватаешь его за плечи и пытаешься вглядеться через него, в неё. Ты спрашиваешь: “Где Роза?” “Где Роза?” – спрашиваешь ты снова. Ты спрашиваешь его снова, и снова, и снова, пока он не начинает плакать, и Гранат не забирает его у тебя; пока Аметист не начинает кричать на тебя о том, что ты ужасный самоцвет, и ты должна стыдиться себя, и всем стыдно за тебя, и Розе было бы за тебя стыдно– И тогда ты тоже плачешь. Он не похож на неё. Иногда ты думаешь, что он похож, но ты просто ошибаешься. Ты слишком сильно хочешь надеяться. Он совсем не похож на неё; в нём гораздо больше от Грега. Грег. Тот, с кем тебе удавалось сохранять спокойствие и вежливую отчуждённость все эти годы. Даже после того, как Розы не стало. Ты никогда не понимала, что Роза видела в нём. Для того, кто называл себя Мистер Вселенная, он был самым непривлекательным человеком, что ты встречала. Весь… неуклюжий, растрёпанный, заросший и неряшливый. И этот его скулящий, визгливый инструмент. А его пение было просто.. ужасно. Ты не видела ничего из того, что видела Роза, когда ты смотрела на него, когда сопровождала её на его концерты, потому что больше не чувствовала, что проводишь с ней достаточно времени. Исходя из того, как вела себя Роза, можно было подумать, что вы смотрите на совершенно разных людей. Она смотрела на него, словно… Словно ты – на неё. Она наверняка объясняла тебе сотни раз то, что она чувствовала к нему, – но ты никогда не слушала, и потому – не понимала. Ты ненавидела то, как её глаза просто загорались каждый раз, когда она говорила о нём, и– вот и всё, ты уже отключилась. Ты решила ничего не говорить, чтобы не выглядеть такой мелочной и ревнивой, и просто ждать, пока Грег не исчезнет из поля зрения. Потому что все человеческие жизни мимолётны, тривиальны и глупы, и ты была так уверена, что в любой момент она снимет с себя его футболку, перестанет играть его мерзкую «музыку», заставит его уйти и двигаться дальше, и оставить её в покое. Но не он ушёл. Ушла Роза. Ты гораздо добрее к нему, чем тогда. Но это заняло годы. Иногда он так похож на неё. Он видит хорошее во всём – во всех. Даже в тебе. И ты спрашиваешь себя, она ли это. Но иногда ты обнаруживаешь, что злишься на Стивена. В любой другой день ты бы умилилась и была очарована тем, как он шумит, плохо подражает тебе, делает тебе еду, которую ты не ешь, нуждается в постоянном спасении и говорит, какая ты потрясающая, за выполнение даже самых простых задач. Но сегодня ты вовсе на находишь это очаровательным. Сегодня ты ненавидишь это. Ты ненавидишь то, какой он громкий, какой грязный, какой… какой… Раздражающий. И ты знаешь, что ты бы никогда не сделала этого – конечно, ты бы не стала, пока Роза всё ещё внутри и, быть может, наблюдает за тобой. Но ты думаешь об этом. Ты развлекаешь себя этой мыслью – совсем чуть-чуть. Ты думаешь поднять на него руку – и ты должна напомнить, поймать её и спросить себя, что с тобой не так. Ты думаешь о Розе. Ты думаешь о том, как сильно она бы возненавидела тебя, и этого достаточно, чтобы подавить импульс. Когда ты не занята – когда ты не истощена тем, как сильно ты скучаешь по Розе, – ты скучаешь по Родному Миру. В то время как воспоминания о Розе приходят внезапно и болезненно, тебе достаточно только посмотреть в ночное небо, чтобы вызвать мысль о том, где бы ты могла быть прямо сейчас. Где ты предпочла бы быть. Тебя не так сильно заботила война. Тебе всегда было плевать на неё. Ты не возражала против того, каким идеально разрушительным был твой вид в погоне за колонизацией ещё одной планеты с примитивными, неразвитыми формами жизни. Люди всё равно были на пути к своей гибели и уничтожению Земли. Самоцветы бы просто ускорили процесс. Всё было обречено с самого начала. Так же, как и Грег, ты никогда не понимала, что Роза видела в человечестве в целом. Но она видела красоту во всём. Так она была устроена. Ты же видела красоту только в ней и в том, чего она касалась. Это не было секретом – по крайней мере, не для Розы, – что, если бы она не была рядом с тобой, ты выбрала бы Родной Мир. Роза знала это. Другие самоцветы – тоже. Но Стивен не знает. Он не знает, что ты бы скорее предпочла Розу, чем его. В один день ты задыхаешься от всего этого, и тебе приходится бежать. Он делает только хуже. Он следует за тобой; он зовёт тебя. Всё, что ты делаешь, это говоришь ему, чтобы он оставил тебя в покое. Он бежит за тобой всю дорогу до места, с которым он не имеет ничего общего. Ты прыгаешь с камня на камень, думая только о себе, только о Розе, и ты расстроена, потому что отчётливо помнишь, как говорила ему быть осторожным в последний раз, когда приводила его в подобное место. Но тебя уже тошнит от того, что тебе постоянно нужно напоминать ему об этом. Он никогда не слушает тебя, и это не меняется – даже сейчас. Он начинает прыжок, который, ты уже знаешь, он не сможет совершить. Ты поворачиваешься как раз вовремя, чтобы увидеть, как он вздрагивает в воздухе и падает, и ощущение падения охватывает тебя тоже– оно тонет в твоём животе, и с твоих губ слетает его имя, как будто кто-то его из тебя выбил. Он падает. Он кричит. Но в этот единственный раз тебя там нет. Ты не ловишь его. Ты не спасаешь его. Ты даже не пытаешься. Всё, что ты делаешь, это сидишь наверху и хочешь– О, ты хочешь, и ты надеешься, что Стивен умрёт быстро и безболезненно; как будто это делает тебя менее ужасным самоцветом. Как будто это делает твоё желание менее сладостным. Ты желаешь, чтобы он упал и сломал что-то или порвал нечто жизненно важное, а потом просто прекратил своё существование после того, как он освободит её самоцвет, оставляя его на мягкой подушке из пышной травы (или изорванной плоти), пока она восстанавливается. Пока она набирает силы. И ты думаешь, что, может быть, скоро увидишь её снова. Ты хочешь всего этого, а потом осознаёшь, что крик остановился. Ты смотришь вниз и видишь, что Стивен всё ещё жив, держась за– буквально вися на корнях на нижней части камня, и он смотрит прямо на тебя, будто он ожидает, что ты спустишься и спасёшь его, как ты всегда делаешь. Но ты не делаешь этого. Не сейчас. Ты отстраняешься от него и отворачиваешься; ты желаешь, чтобы это было случайностью, и сейчас он потеряет равновесие, и соскользнёт, и упадёт снова– только так тебе не придётся смотреть ему в лицо и объяснять, почему ты… просто… Ничего не сделала. Он подтягивается наверх, и ты уже плачешь в свою руку, чувствуя себя мерзостью, будучи мерзостью, и ты прикрываешь рот, думая, что ты можешь закричать в любую секунду, и ты действительно можешь. Каждый удар твоей сердцевины ощущается так, словно её вырвали из твоего тела и зажали в стальных тисках, сокрушая её для тебя, потому что какая-то часть тебя просто сдалась, и ты больше не хочешь быть здесь– ты хочешь пойти домой, ты хочешь Розу. Но у тебя не может быть ни того, ни другого. Ты пристально всматриваешься в галактику – твои глаза так наполнены слезами, что теперь она кажется просто размытым звёздным пятном, – ты шмыгаешь носом, ты смотришь, и ты желаешь. Ты наполовину ожидаешь, что Стивен подойдёт к тебе сзади, пока ты всё ещё уязвима, и причинит тебе боль, потому что ты бы заслужила это, но– Он не вредит тебе. Не физически. Эмоционально? – он разрушает тебя. Так же, как и почти каждый день, когда ты мельком ловишь её улыбку на его лице. Или – когда он рассказывает тебе что-то фантастическое о Земле и всех существах на ней, что заставляет твоё сердце трепетать так же, как это делала раньше Роза. Он прощает тебя. Он прощает тебя до того, как ты скажешь ему «прости» и правда будешь иметь это в виду. Он даже не говорит, что прощает тебя, но ты знаешь в своём жалком, порочном, больном сердце, что он просто делает это. Потому что он её сын, и он просто… так сильно похож на неё. Он обхватывает тебя руками и сжимает, и прижимается щекой своего тёплого, мягкого лица к твоей спине. Он держит тебя. Чувство, словно он сковывает, но это не так – он держит тебя на земле. Он держит тебя в здесь и сейчас. Он пытается заставить тебя чувствовать себя лучше. Он говорит, что ты хорошая, и на одно резкое и терпкое, обжигающее мгновение ты задаёшься вопросом, знает ли он вообще, что это слово значит, потому что ты не хорошая, ты ужасная, ты– Ты не заслуживаешь жить в мире, который она спасла. Он не отпускает тебя. Он остаётся с тобой и сидит тихо, и просто обнимает тебя – даже несмотря на то, что твои слёзы падают на его кожу, даже когда ты продолжаешь смотреть наверх и отчаянно мечтать о доме, который давно уже им не является. И он позволяет тебе оставаться там столько, сколько тебе нужно, чтобы успокоиться и снова начать думать рационально. Ты говоришь ему позже, что любишь его, и ты искренна в этом. Ты действительно имеешь это в виду. Потому что он сын Розы, он часть Розы, и он так старается, даже когда ты даёшь ему так мало. Ты опускаешься на колени и кладёшь руки ему на плечи и говоришь ему, что тебе жаль, ты просишь прощения, и ты выдыхаешь это слово так, будто оно последнее, что когда-либо произнесёшь. Ты так сожалеешь. Он улыбается тебе. В глазах у него звёзды. Он говорит, что тоже тебя любит, и добавляет ещё “ноу проблемоу” – что бы это не значило. Он быстро меняет тему и болтает что-то о том, как он провёл свой день, но это заставляет тебя дрогнуть. Потому что он не понимает. Потому что он всего лишь ребёнок, и он такой добрый, такой наивный, и чистый, и так легко прощает, и так похож на неё, и это просто нечестно. Ты снова начинаешь плакать. Но берёшь его в свои руки. Ты притворяешься, что счастлива. Но ты не была счастлива с того самого дня, как он родился. И ты ненавидишь себя за это.