Закатное небо будущего

Семейной вечеринки не выходит. Артур пытается, наверное, правда пытается, но ему сейчас явно не до того. Эта пятница не создана для смеха и шуток, эта пятница, по правде, только толкает его ближе к краю пропасти. Больше напитков, речи громче и отчаяннее... Уэльс, словно ничего не замечая, пополняет стакан и улыбается своим коленкам в подранных джинсах с дьявольским упорством. Шотландия не так мил, увы, его надолго не хватает. Иногда приятно поддержать чужую инициативу к саморазрушению, но, бывает, и у стран настрой меняется, редко, но случается, слетают заводские настройки; а у Англии в последние годы будто одно какое-то сплошное падение, и пропасть под ним всё разверзается и разверзается. Вроде свободное парение, но уже так опостылело. Можно бы и разбиться уже, закончить экскурсию по американским (или всё-таки русским, ага?) горкам судьбы. Конечно, прилюдно Кёркленд себе такого не позволяет. Но разве его братья - люди? Тем более, он и за страны их не считает. Не церемонится, будто со старой одеждой или грязными тапочками - иногда это кажется почти нормальным, но чаще Скотт всё-таки помнит, что ещё недавно он был свободным государством со своими интересами, союзами и союзниками. И, разумеется, моментами взлётов и падений - но личными, а не делёнными на четыре и густо приправленными виски безо льда. С Ирландией всё до сих пор сложнее. Поэтому он сидит на крыльце - точно выставленная за порог шавка или волк, собирающийся утащить младенца. Это почти грустно, на это до рези в глазах неприятно смотреть, даже если Лоркан сложившимся положением вещей вполне доволен. Стюарт не умеет оставаться в стороне - где уж тут, их остров слишком тесен, они налезают друг на друга и без всяких сотрясений литосферных плит/политических потрясений. Для чисто братского вторжения никогда не нужен повод - кто из них не ощутил это на собственной шкуре? Это даже приятно - знать: когда-то были времена, в которые ты поднимал оружие, а не на тебя тоскливо и пошло махали пистолетом из старого, проеденного молью кресла. Ты воевал - и не только против Англии. Шотландия втайне всю жизнь злорадствует - и кается. Он накладывает на большие бумажные блюдца еду со всех уголков праздничного стола. Есть, конечно, настоящие тарелки из прекрасного фарфора, с ними обращаться куда удобнее, а чистые поверхности сверкают отражённой луной; и всё же Скотт, как и Дэниел, предпочитает одноразовые. Если это протест, то не слишком-то вразумительный. Артур этого не замечает. Артур нажирается как свинья во всех смыслах в жалкой попытке заглушить боль, отрубить память - и, куда без этого, засыпает за столом, плавно пикируя лицом в недоеденный пудинг. Чай, не задохнётся. А был бы кофе... кто знает, правда. Но Стюарт только смотрит. А Тюдор, то и дело рысящий в кухню и из неё в процессе уборки (не из жажды чистоты, а скорее по привычке/непривычке к бездействию или приноровившись бояться удара, окрика, скорой казни), и того не делает. Вот уж странный факт: начни Кёркленд в этот момент биться в конвульсиях, ему бы никто не помог в его родовой вотчине. Но ни одной стране не повезёт умереть от вкусного десерта в кругу близких, если рассудить иначе. Уж за это можно не переживать. Шотландия довершает грабёж и с тарелками в руках направляется, еле открывая двери, туда, откуда виднее всего закат. Хотя, в общем-то, для этого можно было избрать любую точку - дом, этот дом, расположен в холмах, так что зрелище открывается просто невероятное. Скотт про себя замечает, что в родных горах всё равно лучше, но это он, разумеется, придирается. На улице довольно холодно, особенно после домашней духоты. Если открыть рот и попытаться подобрать слова, пар вырвется и окутает лицо пощипывающим, точно мыльная маска, коконом. Если бы еда не остыла раньше, это произошло бы теперь - и мгновенно, но Стюарт предусмотрительно никуда не торопился. Даже удивительно, что Ирландия здесь себя чувствует вполне комфортно - разве что пальцы забил поглубже в рукава, подогнув, а так ничего, сидит и смотрит на солнце, как будто это никем не запрещено. Не так просто понять, где закат, а где рыжие пряди с каёмкой стремительно темнеющего неба. Ветер неистово играется ими - кажется, пытается сплести косу, но никогда не выходит. И ни у кого. Шотландия не думает, что ему пристало любоваться, но, начав, остановиться сложно. Еда на деревянной, поскрипывающей под тяжестью тела ступеньке похожа на робкое подношение дикому древнему божеству. Что ж, внешне Лоркан и впрямь всё тот же, непокорный и неистовый, только в глазах давно уже поселился затаённый страх перед ударом с любой стороны. Где-то на дне, осторожно припорошенный пылью времён и укутанный настилом из бурелома; и всё же он там, уже никуда не денется. Скотт осторожно садится рядом, не произнося ни звука. Это правда лишнее, пока небо от края до края пылает, ярится и бурлит. Все духи, прежде будившие обоих по ночам, теперь напоминают о себе лишь короткой приветственной пляской время от времени. Шлют письма нежно-оранжевыми росчерками поперёк небосвода. Увы, Ирландия давно уже католик до зубовного скрежета, ему не пристало такое читать. Стюарт мог бы, он не настолько правилен, праведен и прав; только одному совершенно не интересно. Они так и сидят, застыв, точно сфинксы на руинах древних храмов, в союзническом, заговорческом, заговорённом безмолвии, пока небо не истаивает до толщины слюдяной пластинки и не становится цвета мокрого пепла, погаснув. Когда от него отводишь глаза, они, привыкшие уже к тёплому свечению, мгновенно слепнут. Шотландия достаёт из кармана зажигалку, щёлкает, освещая ладонь подрагивающим, едва заметно греющим пламенем. Лоркан наблюдает за этим меланхолично, почти не поднимая тяжёлых от прохлады век. - Голоден? - Не до холодной еды. - Радуйся, что тебе хоть это досталось, - грубовато смеётся Скотт. - Артур сегодня разошёлся, как будто этим он может заполнить пустоту внутри. Ну уж нет, я так скажу: не пройдёт и двадцати лет как от Британской Империи ничего не останется. Все покинут его, может быть, даже мы. Ирландия подносит к зажигалке, словно к походному костру, толстоватую сигарету, пахнущую дешёвым табаком, и наклоняется чуть ближе, чтобы неторопливо закурить. На нём кожанка, но с тёплой подкладкой; коротко стриженные волосы слегка растрёпаны (клювы стрижей, готовые излиться песней), ногти на пальцах, насколько можно заметить в почти полной тьме, желтоватые от курения. Между губами, плечами и бровями стелется, словно в Бермудском пятиугольнике, едва уловимый запах перегара, недавнего похмелья. - Может быть? Не надо даже смотреть в эту сторону. Думать, гадать - все они видели маленькую девочку, выросшую за два года у Лоркана под крылом. Может быть, он даже сам дал ей имя Морриган - не могла же она быть с рождения независимой и никому не покорной? Появление страны - невероятная редкость, мало кто знает, как это вообще происходит, а случай Ирландии и вовсе выбивается из колеи, но вряд ли он сам расскажет, как это получилось. А то придётся ещё признаваться, проигрывая в давнем споре, что народец из-под холмов всё ещё жив и готов при случае прийти на помощь своему неблагодарному старшему сыну. Старшему - теперь. Или всё же девчонка не их плоти и крови? Кто осмелится спросить? - Она уйдёт, - Стюарт, конечно, не спрашивает. В свитере нет карманов, поэтому приходится коситься на брата просящим взглядом - к счастью, он достаточно догадлив, чтобы достать ещё одну сигарету, невежливо ткнуть ей прямо, зажав между кончиками пальцев – похоже на выпад шпагой, так мог бы сделать и Франциск (мимолётное чувство тоски по Парижу, дождю и едва уловимому аромату свежей выпечки от ржаных зарослей на груди). Раньше такой жест можно было бы счесть за доказательство дурных намерений и глубокое оскорбление, но сейчас Шотландия только кивает и тоже прикуривает, силясь не показать, как его всё это задело. - Но какое мне, собственно, до неё дело? - Она сестра и тебе тоже, - Лоркан непроницаем. К чёрту спорить - хотя, конечно, у Скотта всегда найдётся, что возразить. Он глубоко затягивается, позволяя дыму проникнуть в ноздри, с ярым щипанием выгрызть посторонние запахи, теплом ошпарить лицо, хоть ненадолго отвлечь от неприятных мыслей. - Что ты будешь делать, рыжий? - Где Ирландия, - тихо смеётся он, - там и я, - исчёрпывающе, спору нет. Сзади, за их спинами, слышится тихое погрохатывание мисок, похожее на отдалённый гром. Знать, дикие звери (или деревенские кошки) нашли сносной пищу, от которой решительно отказался брат, но оборачиваться не хочется. Толку глядеть назад, когда впереди расстилается дорогой тканью послезакатное небо будущего? У Стюарта мёрзнут руки, ветер безжалостно проносится мимо, так и норовя заглянуть под свитер. И только щёки подозрительно тёплые, да в сердце что-то бурлит и плавится, готовясь жечь, неумолимо надвигаясь, точно лава. - Но ты уже не просто Ирландия. Ты - лишь её северная часть. То есть та, которая... - И ты думаешь, что я этого не знаю? Или, ещё хуже, предполагаешь, что я не сбегу в окно? - Лоркан с наигранным разочарованием морщится. - Плохо же ты меня знаешь. Ноги моей больше не будет в этом доме. - Сильное заявление. - У меня есть все основания его сделать, - без лишнего хвастовства замечает ирландец и, поддавшись какому-то неуклюжему порыву нежности, запускает тёплые табачные пальцы в чужие волосы, беспощадно их взъерошивая. - Возможно, иногда я буду добираться до лондонского особняка. Там хотя бы появляться интересно. Не думай, что я вас брошу, но иногда надо уметь расставлять приоритеты, так? - Ты мог бы нас бросить, - с излишней, пожалуй, мрачностью замечает Шотландия. Сигарета подозрительно быстро кончается. - Мы не столько братья, сколько страны. И все бы знаем, что свои интересы ближе к сердцу. Я тоже руководствовался этим, помнишь? Ирландия не ведётся. - Ты нарываешься. Какого чёрта нам драться? Иногда ты меня злишь, но ты всё-таки лучше, чем Англия. - О, вот уж польстил. - Это лучшее, что я могу тебе предложить. Не устраивает - катись в дом. Нет у меня сегодня настроения махать кулаками, - Лоркан делает до странности миролюбивые пасы руками, но от этого не лучше. Скотт всё равно взрывается. И дело не в том, что он неженка или истеричка, но это дело привычки, консервативных устоев и чего-то такого, что... - И даже скучать не будешь? - Дурная голова, - жадные, жаркие от сигареты губы, одурительно пахнущие дымом, лезут ему в лицо, сбивают со скрипом колёс. В следующий момент Стюарт уже ничего не соображает - потому что не хочет соображать. Он цепляется за ирландца, будто потерпевший кораблекрушение - утешает лишь то, что чужие пальцы так же отчаянно комкают свитер, пытаясь не сорвать его прямо здесь и сейчас. - Дурная голова, - повторяет Ирландия (уже Северный), и, в общем-то, они оба знают, что будет, что он не сдержит своё обещание, утешаясь лишь тем, что Шотландия - всё же не Англия, а братский кельтский народ. Некоторые границы, вопреки всему, просто не существуют. Не умеют существовать. Вся еда достаётся кошкам и бугименам. Двое, кое-как укутавшись в одну куртку, бегут по холодным пустынным улицам с невиданной скоростью километр в минуту, силясь найти какой-нибудь открытый допоздна бар (желательно с комнатами на ночь или хотя бы на пару часов), а Уэльс, протирая тарелки, смотрит им вслед, гладит по тяжёлой голове уже с тихим треском готовящегося разорваться на части Англию и, пожалуй, немного завидует. Ведь он же, помилуйте, тоже кельт, но его почему-то раз от раза забывают взять с собой. Может быть, дело просто не только в крови. Но об этом могли бы рассказать лишь давно забывшиеся сном эльфы из-под холмов.