Подобие кровавого рассвета

Кровь.

Кровькровькровькровькровь.

Возможно за дверью уже собраны слуги, Стелла плачет из раза в раз все сильнее и сильнее, тот же Цурибари читает ей нотации о том, что следует сохранять спокойствие даже в столь отвратительной ситуации, а Сал просто стоит. Стоит в попытке решиться зайти без приказа. Он ведь не хочет оказаться где-то на мусорке после столь длительного подданства бывшей принцессы Синего Моря, просто потому что увидел часть ее оголенного плеча или, к примеру, чего-то похуже. Ох, знали бы они, какая чертовщина творилась с их многоуважаемой дочкой, как она корчилась от боли, наблюдая за гниющими руками и собственным телом, как элементарно звала на помощь рвущим все тело криком от кончиков пальцев на ногах и до головы. И к ней не пришла сестра, что клялась любить до конца своих дней. К ней не пришел отец, что давно покоится на дне морском в непробудном сне. Ее не поняли и более никогда не поймут, ведь ребенку было сложить из членораздельных звуков сложить обычное слово ровно так же, как простить мирному люду войну. - Сестрица, ты слаба и слегка... г-глупа. Только не обижайся, молю! . . . - Милая моя, тебе еще рано всходить на трон. Прошу, поучись хотя бы годик и тогда мы откроем этот вопрос еще раз. Нож в сердце - невидимый. Никогда ранее не приходилось задумываться, а правда ли все те слова были больны душе до неприглядного стыда? А правда ли стоило истребить пол королевства? Стоило ли обижаться, накручивать себя из-за элементарной обиды, подговаривать давно потерянных душ на сотрудничество и оказываться здесь, средь кровавых вод, где солнца никого не бывала, где кровь течет из под крана, где на улице очередная акула решит зарезать тебя и это будет нормой? - Принцесса, я Вас молю, откройте нам. Да, она сейчас поднимется на ноги, позволит лично войти всем гостям, что так беспокоятся о своем единственном правителе в сгнившем мирке грехов. Тут каждый некий черть и готов за все гореть, если не уже. Но ей же кажется, что осталось пару минут и ад с распростертыми объятиями встретит ее, вот только совсем не величавой девушкой без глаза.

Убила многих и убита сама.

Дышит, но захлебывается по горло кровью. Ей так хочется перевернуться и выхаркнуть все из себя на абсолютно сырое и темное дерево, в том числе и надоевшую за последние минуты боль, но тело не подвластно какому-либо контролю, а острые ощущения пронизывают ее подобием электрического тока. В конце концов катана, вогнанная совсем еще ребенку насквозь по самые лопатки, рассекает ее бледную кожу от впадины меж ключиц и строго до середины живота, где заканчивался пояс величественного кимоно. Стекшая венозная, вперемешку с артериальной, кровь, образовывала целую картину позади спины давно потерянного ангела, обрекая ту на смерть пусть и не от раны, то от избыточной потери жизненно ценной вещи. Ей плевать, кто остался из семьи, плевать на виновника кончины, плевать на все. Главное сдохнуть с достоинством и не позволить пустить слезы альбиносу. Тому самому, что постоянно рядом был и обнадеживал, что первым сподвиг на нечто абсурдное.

Он, пожалуй, единственная причина жить.

Тело бьется в судороге, из горла струей течет самый настоящий водопад, ногти на руках впиваются в агониях в свою кожу, а оставшийся глаз подкатывается к верху. Она на пороге и пересекает его, обрывая жизнь вечного мусора. И, к собственному несчастью, последним услышанным звуком был противный скрип двери, а после и отдаляющиеся крики. Преимущественно детей. Тех, кто погибли от рух родителей и безответственных тварей, кто однажды наверняка поднимут еще одну войну за потерянную надежду, кто закончит ровно так же. И теперь, приклонив пред мертвой принцессой головы, они будут молиться ей в наступающих закатах.

Посмертно, блять.