Каменный ты

Лютик мельтешит где-то сбоку, мешая сосредоточиться. Геральт старается не обращать внимания, выдыхает нарочито устало, недовольно косясь на него. Полупустая кружка осевшего пива не помогает, вышибая из головы грузные мысли, оставляет бестолковые и ненужные, дополнительной тяжестью оседающие на могучих плечах. Мальчишка тараторит без умолку, трогает за запястье, привлекая к себе, и Ведьмак безустанно отмахивается, возводя глаза к потолку. Погоня за монстрами — занятие утомительное. Но, кажется, бард вовсе не выдыхается, разносясь по округе трелью чистого голоса. Геральт в последний раз машет ему ладонью, заставляя без слов замолчать, грузно поднимается со скамьи и проходит к двери, случайно и грубо толкая в плечо незнакомца. Мужчина, сокрытый под тканью плаща, не показывает лицо, прячась в матерчатом капюшоне, но его ядовитый голос раздражает и без того нервозного Ведьмака до предела: — Смотри, куда прешь, громадина. Геральт останавливается и замирает, сжимая руки в кулак. Настроение — нанести вред и, скорее всего, уничтожить, потому что даже сейчас несносный мальчишка о чем-то зудит под ухом. Немалых усилий стоит взять себя в руки и издевательски мягко качнуться на незнакомца, внезапно сильно боднув его в грудь. Большее было бы неуместно, и после такой косвенной агрессии на не так уж и виноватого человека в плаще, который вообще-то отхватил от него уже дважды, становится несколько легче. Улица чавкает склизкими лужами и наплывами влажной грязи, собирая на небе грузную сеть облаков. Они тяжелыми гнездами нависают над носом, норовя в любую секунду прорваться на землю залпом ледяного дождя. Ведьмак накрывается капюшоном, увеличивая шаги, шлепает по прокисшей тропинке и замирает посреди безлюдного поля чуть поодаль от деревни, оставшейся недалеко за спиной. Лютик также стоит на месте, по инерции жмется к нему и с любопытством смотрит на незнакомца, перегородившего им путь. Все тот же мужчина медленно одергивает капюшон и смотрит на Геральта без злобы или упрека. Скорее, с затаенной хитростью или игривым настроем. Он топает из стороны в сторону, словно проверяет Ведьмака на прочность — инцидента в баре ему, кажется, не хватило, — и когда Геральт явственно закипает, незнакомец делает первый шаг сам, с кривоватой ухмылкой бесшумно и неуклюже щелкает пальцами. Ничего не меняется. Мужчина — по сути, уже в летах, с поседевшими прядями и выцветшими голубыми глазами — стыдливо одергивается, прорываясь усмешкой, топает каблуком и произносит с толикой задорного смеха, обращаясь сразу к двоим: — Ой, палец скользнул. Сейчас, подождите, пожалуйста, я попробую снова, — он снова щелкает, и на этот раз что-то определенно меняется. По крайней мере, незнакомец — и, очевидно, человек совсем не обычный — довольный собой, улыбается, прямо смотря на мальчишку. Лютик дрожит и шарахается, тут же пригвожденный к земле, замирает, испуганный, с приоткрытым ртом в мгновение ока превращается в точную копию себя самого — каменное изваяние. Геральт хватается за меч, но мужчина его тормозит, примирительно и с усмешкой выставляя вперед ладони, отходит на пару шагов назад и оглядывает результаты своей работы. — Видите ли, Ведьмак, дело тут тонкое: голову мне отрубив, мальчишку назад не вернете. Для того, чтобы его оживить, необходимо найти человека, которого такое его состояние загонит в тоску и уныние. Геральт злится и медленно соображает. Так и не отдохнувший после долгой работы из-за отсутствия в деревне мест для ночлега, сейчас вынужден разбираться с проблемой, которая предвещает трудоемкий процесс поиска… кого там надо найти? — И как, по-твоему, кто-либо будет по нему тосковать, если не знает, что он тут камнем застыл посреди поля? Мужчина на это лишь хмыкает, осмелев, подходит почти вплотную и встает на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха, с явным удовольствием прошептав: — Он почувствует, — отстраняется, заранее отходит на почтительное расстояние и разводит руки в стороны, будто что-то припомнив, в предвкушении довольно закатывает глаза. — Ах, да, совсем забыл. Человек, тоскующий по нему, должен прийти сюда и поцеловать его в губы. Только так парень будет им расколдован. Срок тебе — два дня. Геральт было решает наплевать на свой принцип и дать волю эмоциям, раскрошив его собеседника, как тот испаряется, невидимым пеплом оседая у него на плечах. В воздухе тает отпечаток его ускользнувшего голоса: — Считай это моим подарком. Не всем же быть такими буками, как ты сам. У Геральта болит голова. От переизбытка нездоровой агрессии чешется шея и ноет спина, превращая могучего Ведьмака в кряхтящего старика с проблемами. Он бредет обратно в деревню, оседает в ближайшем баре с чаркой пенного пива и честно не может представить, как и кого искать. Задание непосильное, и этот непоседливый бард… Не лучше ли, правда, оставить его искусством посреди безлюдного поля в качестве памятника каждому, кто посмеет в будущем с таким постоянством действовать Ведьмаку на нервы? Впервые решение не проявляется. Тучи сгущаются, и сильный ливень тормошит хрупкое здание, неприятно барабаня по окнам крупными частыми каплями. Геральт упивается и почти не ест, опуская голову с каждым часом все ниже и ниже, как-то странно и неестественно не настраивается на рабочий лад, а замирает в опустошении, сразу и оглушительно теряя настрой и совсем опуская руки. Что-то безбожно режет под легкими, давит на внутренности и щекочет по ребрам, незнакомо и грубо выбивая его из себя. Силы попросту оставляют. Геральт чувствует себя несуразным ребенком, выставленным на бой с крупным зверем, не дрожит и не отстраняется в попытке убежать в никуда, а просто стоит неподвижно и теряется в собственном мире, ходя по осколкам стекла. Крупная дрожь разбирает на части, гулко и нездорово колотит в голове, обезоруживая и придавливая к деревянному полу невидимой тяжестью. Ведьмак вдруг пугается собственного бессилия, не считая часы и дни. Сидит неподвижно, сменяя стаканы, изредка отходя по нужде, чтобы снова вернуться и опять запереться в агонии своей отреченности. Лютик там каменный и замерший навсегда. Навсегда — потому что идти вовсе не получается, будто кто-то прибил Геральта к полу, садистски разрезая на части. Он то ударяется лбом о столешницу, отставляя стакан, то снова осушает сосуд, прося больше, то порывается все же пойти, но не знает, куда, и не верит в хороший исход предприятия. Потому что искать кого-то среди многих бывших девиц Лютика — нереально, привезти кого-то сюда за два дня — оставшиеся полдня — нереально, а еще какая-то сила неведомым спазмом удерживает его на месте, пригвождая к земле ощущением полной безжизненности. Геральту впервые за долгое время по-настоящему больно: где-то внутри зарождается пламя, ужасным напором норовя расплавить его дотла или испепелить заживо. Остается пара часов. Ведьмак бьется в своем бессилии и отчаянно не может понять, что именно с ним происходит. Кажется, будто заколдовали вовсе не Лютика, а его самого. И это очень даже похоже на правду. Еще спустя какое-то время Геральт лишь вяло шевелится и косит безжизненным взглядом в сторону девушки, игриво стреляющей глазками и юрко подсевшей рядом. Она бегло облизывает тонкие губки, показывая шустрый язык, но вскоре вовсе сдается, задумчиво осматривая потенциального, но, кажется, не ее на сегодня клиента. Лишь спрашивает, подложив под щеку ладонь и беря пиво, не пытаясь более соблазнить на платные ночные утехи: — По кому так тоскуешь, милый? Тоскуешь… Тоскуешь… У Геральта дрожат руки, и цунами смывает зачаток пожара где-то под легкими. Он лишь слабо кивает и уносится прочь, минуя былые препоны, будто вовсе их никогда не было. Поле окутано крупным дождем и полной чернотой непроглядности. Лютика он находит не сразу — за несколько минут до его умерщвления. Подходит вплотную, на ощупь обнимая за щеки, и покорно целует в застывшие полуоткрытые губы, как-то неуместно долго и чувственно скользя по ним языком. Даже прикрывает глаза, замирая и боясь обмануться, пока теплые руки не обнимают его в ответ. Ожившие глаза мальчишки, кажется, сияют во тьме. По крайней мере, привыкший к ночи, Геральт видит его перед собой очень отчетливо. Трель его голоса будоражит и удивительно радует, потому что внезапно тоска отступает, и на закономерный вопрос от мальчишки: — А… что это было? Геральт отвечает не сразу, за запястье уводя за собой. Бросает через плечо на подходе в деревню, тщательно подбирая слова: — Дома поговорим.

Где любят нас — лишь там очаг родимый. Джордж Гордон Байрон