Оёк. 1839 год.
чей-то голос пел мне в тишине о бренности несыгранных ролей.
капли воска медленно скатывались по догорающей свече, стремясь наконец испачкать ветхий деревянный стол, привлечь внимание к угасающему огоньку того, кто старательно выводил бессмысленные строки на листке бумаги. (преступник! изменщик!) Сергей Петрович Трубецкой тихо нашептывал что-то, резкими движениями макая гусиное длинное перо в чернила. слова то и дело расплывались, а вокруг них образовывались мерзкие брызги. впрочем, не ложиться же спать в столь поздний час? спокойствия в этом богом забытом месте не хватало, напротив. страшно было, тихо, скучно, будто каждая свинья иль курица знала о темных делах чудом спасенного от казни. — неужели Вы, князь, стихами увлеклись? — ехидный тихий голосок раздался за спиной. в нос тут же ударил дурной запах. запах гнили, плесени. запах давней и мучительной смерти (тринадцать лет назад пахло иначе. не просто какими-то цветами, нет, именно розами, будто только что сорванными с клумбы императорского сада). — Кондратий. — не помешало бы Вам, князь, больше тренироваться в письме. только гляньте какую грязь развели, — невозмутимо продолжил Рылеев, подходя со спины. Сережа обернулся, почти утыкаясь в живот поэту. рваная и грязная сорочка, что у воротника обильно залита запекшейся тухлой кровью. тонкая, глубокая борозда от веревки на шее. красные, больные глаза. и пятна. разлитые темно-фиолетовые трупные пятна. — красиво? — криво улыбнулся Кондратий, поднимая подбородок повыше, наглядно демонстрируя сломанный хрящ гортани. — зачем? — Трубецкой из последних сил рвотный позыв сдерживал. от запаха начинала кружиться голова. мертвяк сделал пару шагов назад, усаживаясь на кровать. закинул ногу на ногу, взгляд опустил (то ли издевался, то ли с мыслями собирался). — там, — он быстро глянул вверх-вниз, точно затрудняясь ответить откуда явился, — скука. Сережа подскочил, распахнул окно, пытаясь отдышаться. здесь, близь леса, удивительно пахло хвоей, смолой и сеном. — смертная, — кончил Рылеев, хрипло хихикнув. — смертная, — тихо вторил господин сосланный, что облокотился о хлипкую оконную раму (та явно протестовала, то и дело издавая протяжный треск) и рассматривал поэта. — Вы, князь, на удивление спокойны. — ради Бога, Кондратий, оставь эту фамильярность! — почти вскричал Трубецкой, закрыл ладонями лицо, часто-часто-часто дышал, но вдруг выпрямился. — ты все еще с ними? — с кем? — отыграл удивление мертвяк, приподнимая брови. Сережа глянул в глаза ему, злобно так. — ах, с ними! — Рылеев аж подскочил, театрально взмахнул руками, лишь лицо его было серьезным. — да. поверьте, никто из них рад встрече не будет. — злятся? — едва слышно. поэт зашелся хохотом, мерзким гомерическим хохотом, а в следующую секунду уже стоял рядом. — ненавидят, — поправил чужой воротник сорочки, склонил голову (вновь обнажая рану на шее), — клянутся по сей день, что с собой Вас, князь, заберут, пока спать будете. — отчего ж не забрали еще? — стараясь скрыть внезапную дерзость (положение сейчас не то), вопросил Трубецкой. вновь замутило, а картинка перед глазами слегка начала плыть. — ждут, Сергей Петрович, ждут. пожалуй, большего ответа и не нужно было. и тишина (только кузнечики пели в густой траве за окном. большие такие, в детстве их ловишь, в кулачок-плен сажаешь, и слушаешь, как стрекочут, и чувствуешь, как ладошку щекочут изнутри лапками-усиками-тельцами). — ты, когда в прошлый раз приходил, плакался, молился, а сейчас что? — мне, как и всегда, тридцать один год. мой фамильный род давно прекратился. бессмысленные надежды в лучшее будущее закончились вместе с воздухом в легких. тринадцать лет назад, подумать только, Боже, тринадцать! — он горько ухмыльнулся, поведя плечами. — а сейчас, ха, сейчас я болтаю с чертовым трусом (изменщиком! преступником!), что виноват во всем. — все еще трус? — все еще виноват, — отрезал. — не вымолить мне прощенья хотя бы у тебя одного? — тебе будет легче, если тебя простит призрак покойника-революционера-неудачника-поэта? — Рылеев широко улыбнулся. собеседник с пару секунд думал, прикрыв глаза, затем кратко кивнул. — тогда не прощу, Сереж. и пустота (только короткий фитиль свечи медленно тонул в горячем воске, забирая последний источник света). (трус! виновник!) Сергей Петрович Трубецкой молча смотрел в окно, свято надеялся, что дурной запах выветрится из комнаты и головы, хотя бы к обеду грядущего дня. с десяток лет уже надеялся.я сегодня рухнул в рыхлый снег, я сегодня умер на войне.