Deeper than trauma

Ныне Лютик стал непривычно молчалив и угрюм — раньше, полный неизбывной энергии, теперь трубадур источал опустошение и хорошо читаемое отчаяние. Он никогда не умел скрывать чувств, будь то радость, ребяческий восторг или обида. Однако все те чувства не задерживались надолго, хаотично сменяя друг друга в неугомонной душе барда. Сейчас же в ней прочно поселились скорбь и сожаление. В каком-то отрешении он брёл, смотря под ноги, тихо считал шаги в попытках отвлечься от грызущего нутро страха. Времени осмыслить произошедшее хватило с лихвой — бард понимал, на нём лежит вина за всё случившееся. И пусть знал — от Геральта он не услышит ни слова упрёка, однако продолжал оттягивать визит к ведьмаку. Возможно, буйное воображение в ярчайших красках рисовало эту встречу, било по больному и без ножа вскрывало свежие раны. Сделав ещё один неуверенный шаг, Лютик встрепенулся: под подошвой треснула изъеденная временем брусчатка. Очень скоро закончилась и она, сменяясь едва различимой под зеленью тропкой — теперь до худой лачуги травницы было рукой подать. Там, шесть дней назад он в последний раз видел Геральта... С губ вновь сорвался ставший частым гостем у менестреля вздох. Приблизившись к кривенькому зданию, Лютик различил пышный стан травницы. Та, склонившись над грядой, срезала острым ножичком высокие с ведомым лишь ей названием травы. Несколько мгновений трубадур скользил глазами по упругому бюсту и аппетитным бёдрам женщины: не столько из желания, сколько из привычки любвеобильного бабника. Томноокая девица в свою очередь вгляделась в смазливое личико, а после, словно что-то вспомнив, обронила: — Эй, я вас помню. Это ведь вы шосток дней назад посередь ночи ломились с воплями. Мол, вашему другу нужна помощь, — она сделала паузу и, убрав с лица смольную прядь, коротко справилась: — Пришли навестить? — А можно? — на удивление робко спросил Лютик, чувствуя, как в лёгких кончается воздух. Получив в ответ короткий кивок, неловко сглотнул ставший в горле ком и толкнул на себя деревянную дверь. По уху резанул скрип проржавелых петель, и бард, неприязненно поморщившись, ступил под сень лачуги, что приходила к нему в частых кошмарах. Те невероятно точно повторяли жуткие события роковой ночи, лишь усиливая острое чувство вины. Если бы тогда он не поддался сиюминутной обиде, если бы в сердцах не бросился прочь от своего неизменного спутника, всё было бы иначе. Однако подгоняемый досадой, он бежал наугад, углубляясь в непроходимую чащу. В себя привели пронзительный рёв и острые когти исполинской мерзкой твари. Следом в бок прилетел мощный толчок, и бард отлетел в сторону, а где-то рядом послышался лязг серебра. Взор различил знакомый силуэт в настолько же знакомой стойке. Его неизменный спаситель танцевал с клинком в руках: совершал пируэты, делал грозные выпады, вырывая из хищной пасти громкое шипение. Когда ведьмак нанёс очередной удар по тушке, израненная нечисть отскочила в сторону и со всей прыти понеслась на барда. Тот дёрнулся на месте, безуспешно пытаясь подскочить – нога прочно зацепилась за крепкие корневища. Тварь стремительно сокращала расстояние до незадачливого барда, однако между ними ловко вклинился ведьмак. Следом одновременно раздались тошнотворное чавканье, лязг оружия, треск клыков и громкий хруст. После туша монстра грузно повалилась наземь, а почва обильно оросилась кровью. Лютик, всё ещё дрожа, резво подскочил на ноги, с перепуга лепеча что-то неразборчивое. Однако несносный поток вертевшихся на языке слов разом иссяк: Геральт перед ним с трудом стоял на ногах и издавал невнятные хрипы. Рука Белого Волка, повстречавшись с острыми клыками, безвольной плетью отвисла на растянутой коже. Из-под обрывка рукава зияла облепленная мясом надломленная кость. Бард плотно, до фиолетовых кругов зажмурил глаза, прогоняя наваждение, а после по скрипучим половицам из тесного предбанника двинулся в единственную комнату. Пустая и необставленная, она скупо освещалась огарком свечи. Бледный огонёк коптил чёрной гарью, отбрасывая блики на стоящие в углу мечи Белого Волка. Владелец клинков лежал на худой койке. Золотистые волчьи глаза смотрели неподвижно, устремлённые куда-то вверх. Обрубок левой руки был прочно схвачен каким-то тряпьём, а на пожелтелом постельном белье застыла россыпь тёмно-алых пятен. Лютик помялся на пороге, ощущая, как заныло глубоко внутри, а после, растеряв остатки решимости, сделал шаг назад. — Ну и чего топчешься? — по пустому помещению пронёсся хриплый голос. — Ты ведь не просто поглазеть пришёл. Проходи уже. Менестрель подскочил на месте, неловко оглядываясь вокруг, а после, отыскав в углу табурет, с ним приблизился к кровати. И всё же стоило устроиться у ложа друга, как губы вновь сковала немота. Просидев в безмолвии несколько мучительно долгих мгновений, Геральт, наконец, протянул: — Никогда не думал, что скажу это, но, может, хватит молчать? Его собеседник нервно вздрогнул, стараясь выдавить из себя хоть какие-то слова. Взирать на такого Геральта было почти физически больно. Ещё ощутимее было чувство вины — если бы другу не приходилось быть нянькой и спасителем для его неугомонной натуры, последний и сейчас бы лихо шинковал нечисть в округе да брал заказы местных на утопцев, гулей и накеров. — Что теперь нам делать? — одними губами, наконец, вопросил Лютик. По лицу напротив на мгновение пробежала болезненная гримаса, затем последовал короткий сдержанный ответ. — Что-что, — передразнивая Лютика, буркнул Белый Волк. – Ты, как и раньше, будешь бренчать на лютне и волочиться за каждой юбкой, а мне в таком состоянии, пожалуй, дорога одна – на покой в Каэр Морхен. — Уезжаешь? Но как же…? — ошарашенно хлопая глазами, промямлил Лютик. В одно мгновение барду сделалось дурно — сейчас он был едва ли не бледнее самого ведьмака. — Так запросто? — А ты чего хотел? Какой из меня герой баллад, если я меч держать не в состоянии, — он кивнул на свою культю. По телу Лютика пробежала болезненная судорога — это не чудовище своими зубами, это он поставил крест на ведьмачьем ремесле друга. На глаза навернулись жгучие слёзы, и он, шмыгнув носом, подорвался с места и ринулся к выходу, где тут же налетел на травницу. Та с визгом осела наземь, выпустив при этом все собранные стебли и корневища да свой острый ножичек. Последний мигом приковал воспалённый взор барда, а в голове мгновенно расцвела безумная решительная мысль. Он кинулся к орудию и, подхватив его с земли, понёсся прочь от хижины. Девушка, ругаясь сквозь зубы, отряхнула простенькую ситцевую юбку и зашла в комнату к врачуемому. — Куда побежал этот идиот? — с порога вопросил мужчина. Травница с изумлением уставилась на едва ли не впервые добровольно подавшего голос ведьмака: раньше тот лишь коротко и неохотно отвечал на вопросы о самочувствии. — Пришибленный у вас приятель, — покачала головой целительница, опуская на табурет деревянную бадью, из которой веяло душистым и чуть резким ароматом трав. — Сбил с ног, выхватил мой нож и унёсся как полоумный. Геральт слишком живо вперился в говорившую, а после с громким “Блядь” подскочил с места, попутно перевернув табурет и расплескав целебный навар, и ломанулся следом за бардом. Пробежка оказалась странной и вызывала непривычные, спутанные ощущения: теперь, когда на месте руки была пустота, тело стало ощутимо легче. И всё же поиски злосчастного менестреля быстро оттеснили эти мысли, резво выбираясь на передний план. Отыскать последнего не вызвало труда — следы, отчётливые для ведьмачьего взора, тянулись вплоть до лесного массива. Вскоре посреди пыльной тропинки в грязи седоголовый отыскал шапочку приятеля, говорившую о правильности поисков. Пёструю куртку было просто различить на фоне однотонной плотной зелени. Беглец сидел на поваленном дереве, а стан его пробирала крупная дрожь. Ведьмак редким для себя тревожным голосом окликнул друга, однако тот никак не среагировал на зов. Тогда в три мощных рывка он преодолел разделявшее их расстояние и, стиснув барда за плечи, рывком развернул к себе. На лице седоголового вмиг застыло несвойственное выражение беспомощного ужаса. Лютик выглядел так, будто вот-вот отрубится. В одной руке он сжимал окровавленный нож, вторую бессознательно прижимал к груди, пачкая алым атласную ткань костюма. Теперь на месте большого и указательного пальцев мужчины зияли неровные срезы. — Идиот! Какого хуя?! — наконец срываясь, рявкнул Белый Волк, а после хрипло добавил: – Зачем? — Теперь мы оба лишились своего ремесла. Ты больше не ведьмак, но и я более не бард, — почти что осознанно прошептал Лютик. — Ты ещё не понимаешь, чего себя лишил. Ты будешь несчастен. — Мы будем несчастны вместе, — одними губами отозвался Лютик. — Думаешь, мне от этого легче? — невесело усмехнулся Геральт. Затем всё окружение перед менестрелем слилось в единое пятно, и он накренился на бок. Ведьмак, верный своей заботе о теперь уже бывшем трубадуре, подхватил того одной рукой и, прилагая непривычные для себя усилия, взвалил несчастного на крепкое плечо и поплёлся обратно к хижине, жалея, что под боком сейчас нет верной Плотвы — уж она бы в считанные минуты донесла их до лачуги. Отвлекая от размышлений, где-то сверху раздалось сдавленное мычание Лютика. — Какой же ты долбоёб, — покачал головой Белый Волк, удобнее устраивая на плече во всех смыслах тяжкую ношу.

***

Первым, что увидел Лютик, разлепив веки, были бледное лицо с загрубевшим шрамом да прикованный к нему взор золотистых глаз. — Ты не уехал? — слабо протянул Лютик, словно всё это время его занимала лишь одна мысль. — Да куда я от тебя. Идиот, ты же без меня убьёшься. Губы несчастного барда затронула тёплая улыбка. Шипя от боли, он поднял изувеченную забинтованную руку и ладонью коснулся обрубка чужой руки, а затем с какой-то нежностью погладил предплечье ведьмака. Тяжесть последних дней постепенно отступала. — Знаешь что, Геральт… у меня за это время столько всего накопилось! Ты непременно должен послушать… Ведьмак по привычке закатил глаза, однако сейчас в нём не было ни капли раздражения.