Есть ли у нас выбор?!

      — Я думал…       — О чём, Никс?       — Ты возжелаешь остаться подле императрицы Елизаветы…       — При маман осталась Лизхен, что ты ещё желал бы узнать о Таганроге?       — Нам нужно поговорить…       — Это уместно?!       Молодой император, едва окрепнув в своих правах, все ещё привыкал к тому, что все смотрят на него, как на монарха. Николай никогда не готовил себя к этой роли, как и к разговору с Марией, которая с детства привыкла бросать ему вызов. Но сейчас он не видел перед собой той самоуверенной девицы. Очаровательной, бесстрашной и острой на язык. Красота увядала от слез, которыми она явно себя изводила. Ей бы перестать плакать, и вспомнить, что в мире есть тот, кто не меньше нуждается в её поддержке. Ведь Мари уже почти три месяца не видела своей дочери, изнуряя себя дорогами. И сама признается, что не вышло из неё хорошей матери и жены. Отчаянная. Но что он может ей запретить?!       И как? Ведь никогда не получалось…       — Просто надеюсь, что ты будешь благоразумна, ma chère…       — Я всегда поступаю, как должно…       — И у меня нет сомнений на этот счёт, — Николай пытается сохранить в своей родственнице присутствие духа, но, чёрт дери, попытки тщетны. Наверное, он и сам виноват в этом отчуждении. А проблемы Mäuschen уйдут вместе с петербургским грязным снегом. Видит Бог, он тоже скорбит. Он лишился того, кто был гарантией его спокойствия. Правда, для Мари такие мысли пусты. И Николай их не высказывает. — Я пришлю к тебе Елену и Мишеля. Важно быть вместе…       — Важно, — тихо соглашается Мария Александровна, — только ты не соблюдаешь этот зарок почти десятилетие! Напомнить?       — Mäuschen!       — Полно, Никс! Не утруждай себя заботой…       — Я пришлю к тебе Мишеля.… Он поможет с корреспонденцией!       — Благодарю…       — Не стоит…       Николай бы и сам хотел, чтобы они говорили, как в детских летах. Без боязни, теней и недопонимания. Но продолжать вымученный разговор бессмысленно. Новый император оставляет Марию наедине с собой, внутренне принимая её вечную правду. Не признает…       Трудно лишаться привычной вольности.       Вольности…       Всё же брат оставил ему тяжелое наследство!..       Мари надеялась, что после всех произошедших событий окружающие позабыли, что она приехала из глухого Таганрога, где нашел свою смерть её бедный отец. Что великая княгиня своевольно решила, что не вернется на родину мужа, зная, что в Шведском королевстве ей тесно. Ни взлететь, ни оглянуться, ни вздохнуть; и это участь всех великих княжон, оказавшихся не на своём месте. И поэтому так часто тянуло в Петербург, под это серое и мрачное, но все-таки родное небо. Нужно время для израненного сердца, чтобы остыть, перенести, похоронить своё горе. Поддержать убитую смертью их Императора мать, которой тяжелее всех смириться с утратой. Ей хочется к нему. Туда, где есть свет бесконечной любви, и тот самый маленький домик, в котором родители Mäuschen наконец-то забудут свои печали.       Ведь папа всегда хотел жить где-то далеко, воображал свои идиллические картины и мама потакала его мечтам. И он запрещал Марии даже думать о том, что монарший трон может быть привлекательным; и непослушная дочь не дерзила отцу в вопросе, о котором он ведал куда лучше других…       Папа! Папа…       Император Александр всегда говорил своей дочери, что никогда не бросит её, но Mäuschen научилась жить с тем, что никогда не сможет быть до конца счастливой. Она всегда замыкалась в себе, когда видела немую печаль матери: Елизавета Алексеевна не умела играть перед дочерью мнимое благополучие. Мари не стеснялась выражать своё презрение, когда отец вполне закономерно распекал её за детские шалости, доводящие детей его приближенных до потасовок. В такие минуты Александр Павлович мог видеть, к чему приводила полная свобода для его «рыжей Mäuschen», но взгляд её темно-синих и строгих глаз без слов укорял императора в том, что он не уделяет ей должного внимания, закрываясь от непонимания императрицы где-то вне стен дворцов. Взамен он убеждал Мари, что она обязана быть умницей. И великая княжна забирала назад своё упрямство, охотно веря отцу. Ему всегда есть до неё дело. До неё, а не до дочерей княгини Нарышкиной, и Mäuschen не имеет право верить слухам, которые упорно распускали придворные её бабки.       На кого-то же должна опереться маменька…       Но Мари ни в чём не винит своих родителей, и никого не собирается осуждать за вольные или невольные прегрешения. Их союз был заключен, когда они оба были сущими детьми, гордость которых мешала услышать и понять друг друга. Путь к согласию был долог и тернист, и сейчас, сидя у окна своей комнаты в Зимнем дворце, Мария просто не имеет права жаловаться на своё подпорченное детство. Ей и самой следовало быть более сговорчивым ребенком, мягкой и покладистой, розой без шипов. Быть такой, как маман.       Не вышло. Слишком рьяно закалялась сталь…       Дальше будет нелегче. Вдруг кто-то постучится в комнату, и напомнит, что похороны покойного Государя себя откладывают. Негоже Марии Александровне находится вдалеке от мужа, пока кронпринц не приехал к российскому двору. Доброго отца, который привык к поступкам дочери, больше нет, и пора выбросить свою взбалмошность. Mäuschen давно не забавная девочка с кличкой «Мышка», а прошлой весной ей исполнилось двадцать шесть лет. Полно быть вечной обузой. Непорядок!       Впрочем… У великой княгини всегда найдется слово для оппонента. Даже в тревожные дни. Она не боится встречного ветра, и старушечьего голоса, отчитывающего её, как глупую болонку. И Мария не опуститься до тех, кто так талантливо, чуть срываясь, изображает горе утраты. Никогда. Потому что у неё нет права быть слабой.       Но Мари, как и прежде, хочет жить во дворце на Каменном острове, где всюду веяло её детством и живыми воспоминаниями об отце. Воцарилась бы там, пытаясь воспитать из дочери совершенного человека. Маман и сестра приезжали бы к ней на обеды, и на короткие моменты их прежняя гармония расправляла бы крылья. Пока Элиза не помашет хвостиком, и не полюбит заезжего августейшего иностранца. Проторенная дорога. Мари и сама была такой в свои беспечные восемнадцать. Но благополучие коронованной особы складывалось не только из любви и внутрисемейного обожания. Надо было бы уяснить совет августейшей бабки, данный перед тем, как маленькая Лиз положила в свадебные туфельки Марии медный пятак. На счастье…       Обожглась. Или же просто потонула в своих обманутых надеждах. Дочь императора-победителя с трудом терпят при шведском дворе, где она, не сдерживаясь, показывает свой нелегкий характер, как закономерный итог многолетней конфронтации дворов матери и бабки. Упрямо выводит свою линию, не желая соглашаться с чьим-то протокольным мнением. Уж лучше быть такою дома, где, так или иначе, жива былая память. Где на неё с восторгом смотрит вся гвардия, и даже те…       Кто всерьёз пытался покуситься на жизнь Императора Всероссийского Александра Павловича. Значит, и без зазрения совести убил бы и её, омывая руки кровью.       Как они могли?..       Убить её дом.       И как началось царствование Николая…       Что… они… сделали?!       Папа не желал судить кого-то за вольнодумства. Но никогда бы не допустил мятежа, ведь он помнил…       Чем пах воздух Михайловского замка.       И мама помнила. Поэтому так берегла свою строптивую Mäuschen от чужих взглядов.       Но Мари дома. И за эту иллюзию держится, как за последнюю соломинку.       Правда… Был ли мил её дом, как раньше при папеньке? Стоило ли надеяться на чужую доброту? Зачем? Ведь в Зимнем царствует иная хозяйка, и каждый раз, видя робкую Шарлотт, отягощенную последствиями очередного разрешения от бремени, Мария будет вынуждена вспомнить о приличиях.       Было ли то ей приятно видеть смену эпох?       Что делать дальше?       На престоле Николай, ставший далеким и неприступным. Они разучились понимать друг друга, когда подле него появилась принцесса Прусская, и неоспоримый шанс занять российский престол. Мари больше не была подругой детских лет, а стала лишь той, с кем «не стоит лишний раз откровенничать и развязывать язык». То внушила ему всесильная мать, и Николай, как самый послушный сын, внял такому совету. Сегодня дочь Александра стала тенью прошлого, опасным веянием для несогласных, а не смешливой девчонкой, желая впечатлить которую Никс подпалил статую в одном из садиков в Павловске. Наверное, это пустое. И нет пути обратно…       Он и не знал, как начать с ней разговор, и поэтому Мари почти не видит нового императора. И не может признать его таковым. Их путь к пониманию будет долгим…       И на пороге её покоев стоит совсем не он, закаленный громом пушек Николай, а Мишель, сникший и растерявший свою боевую удаль. Дядя, с который Мари разделяет лишь год разницы в возрасте, и который никогда не помнил, кем для неё на самом деле является. Он не бросил её, когда Никс вдруг перестал быть другом детства, и не бросит и сейчас, когда великая княгиня едва собирает себя по осколкам.       Чёрт возьми, что он здесь потерял?!       Единственный. Единственный верный человек.       Верный Николаю. Теперь только так…       — Поздравляю Вас! Теперь… — Мария выдерживает тягостную паузу, оценивая родственника холодным синим взглядом. Глаза её, потерянные и пустые, казались из-за того почти чёрными, — вы настоящий брат императора!       Михаилу трудно слышать эти слова. И от кого? От Мари! Единственной души, чьи речи доходили до сердца, оседая там, как горький мед. И когда в её речи поселилось это пресловутое «Вы», которым они никогда себя не обременяли? Что с ней сделал этот декабрь? Или, может, девятнадцатое ноября?       Ничего хорошего…       — Mäuschen!       — Оставим детские прозвища там, где им самое место, Ваше Высочество.       — Мари…       — Зачем пожаловали?       — Удостовериться…       — В чем? Как скоро я покину родные пенаты?       — Бог с тобой, кто прогоняет тебя?       — Стены… — Мари показывает Михаилу Павловичу на пространство вокруг себя, — стены, Мишель. Но я не двинусь с места…       — Станет легче…       — Маман тоже так думала. Поэтому меня не оставили в Таганроге, — Мари знала, что сбежала. Сбежала, потому что не могла видеть отца в гробу, мать в слезах, и надеялась, что младшая сестра не потеряется среди толчеи придворных отца. В дороге было легче. Мчаться, как будто неизвестно куда. И от себя. Это главное. — Как поживает großmutter?       — Можешь не интересоваться, — Михаил убежден, что последний вопрос ни капли не тревожит души Марии. Она живёт, словно ожидая своего приговора. Потеряла свою веселость, видя, что прежний мир скоропалительно разбит. Не думала, что это произойдет так скоро, — но все в волнениях за твое здравие и покой…       — Куда уж здоровее, — глухо отзывается великая княгиня, отворачиваясь к зимнему окну, — и можешь так и передать одному Аполлону с зубной болью…       — За что ты так с ним? — великий князь привык, что часто остаётся меж двух огней. Между двух дорогих ему людей, которые с трудом понимают, что делают всё неправильно. В этой битве характеров не будет победивших.       — Что ты, Мишель? — Мари готова опуститься на колени, закрывая свои локоны ослабшими ладонями, но вместо этого только чеканит дежурные слова. — Я ни с кем…       — Тогда?       — И я сама справлюсь…       — Уверена?       — Ненавижу, когда меня жалеют.       — Что ж…       — Пусть я совершенно не знаю, как оно…       — Что ты удумала?       — Я про ваше «дальше»…       Папа говорил, что любой дождь, так или иначе, перебивается солнцем. После трескучей зимы наступает весна, но до неё ещё далеко. Особенно в Санкт-Петербурге…       Надо выплывать. Наверное, этот добрый увалень Мишель, терпевший Мари с самого детства, тоже хотел рассказать ей об этом.       Неумело. Робко. Совсем так, как и его могучая ладонь, едва дотрагивающаяся до плеча Марии.       — Ты решила, что тебя больше здесь никто не ждёт?       — Допустим…       — Глупость! Подумай о матери…       — Мне радостно, что ты о ней помнишь. И не унижаешь письмами, где оповещаешь её о том, какое содержание ей достаётся…       — Протокол, акты…       — В печке им и самое место!       — Mäuschen!       — Все-таки… — Мари помнит, как почти подростками, они стояли у портрета Екатерине, и переговаривались. Ночью, как два преступника, — ты сдержал обещание.       — Николаю трудно, так, как и всем нам…       — Не прикрывайся им, я тоже желала тебя увидеть, друг мой…       — Попробуем жить дальше?..       Мари знает, что Мишель слаб перед своей участью. Не мог противиться браку с принцессой Вюртембергской, ослушаться государя и вдовствующую государыню. И сделать все по своему, отдавая свою жизнь тому, кому она и в самом деле должна принадлежать.       Мишель помнит, что Mäuschen — воплощение того, чем никогда и ни за какие дары мира, не будет располагать его Елена. Своей прямотой и честностью дочь Александра и Елизаветы всегда могла привести Михаила в чувства, но сейчас…       Её мир безжалостно растоптан. И теперь она вряд ли станет рассуждать о долге. Да и славы, в которой так нуждалась, теперь тоже не захочет.       Признаться, Мишель уже не помнил, чего желает сам. Но его жизнь не слишком изменилась, а вот Мари…       Страшно. Страшно выбегать из своего сказочного леса.       Ей суждено вернуться к мужу, воспитывать детей и занять свое законное положение в королевстве. А если умрёт императрица Елизавета, уже сраженная болезнью и тоской, то больше Мари не посетит своего дома. Нити рвутся…       — Есть ли у нас выбор?!       Крепко сжимая ладони Мишеля, Мария ощущает почти забытую уверенность.       Она будет бороться. Не опустит рук, и не покажет, что время рикошетит болью.       — Совершенно очевидно, что нет…       Где-то из-за облаков скромно поблескивал солнечный луч. Мари не бралась судить о том, чтобы это могло значить…