insomnia

      Круглая жёлтая луна висела в иссиня-чёрном ночном небе. В воздухе повисла гробовая тишина, изредка нарушаемая лишь слабым треском электронных девайсов, расставленных повсюду, и гулко дувшим из окна коридора летним ветром. Этой тихой ночью Мариусу почему-то не спалось. Не то чтобы ему не хотелось: как раз наоборот, глаза оперативника предательски слипались, а ноги подкашивались. Но, как только Штрайхер оказывался в своей кровати под одеялом — от всех этих ощущений не оставалось и следа. Он и сам не знал, что мешало ему наконец улечься и спокойно заснуть. Именно поэтому оперативник решил «немного проветриться» и вышел из своей комнаты в просторный коридор. Он делал это далеко не в первый раз: бессонница не даёт ему покоя с конца прошлой недели, и каждую ночь он выходил из комнаты и топал куда глаза глядят. Прогуливаясь по базе, Мариус то и дело спотыкался об свои собственные ноги: усталость давала о себе знать, его клонило в сон со страшной силой. Но возвращаться назад он не собирался, исключено. Смысла нет париться в душной комнате, мучаясь от бессонницы. К тому же, все оперативники уже давно спят, а по базе шастают только голодные полуночники. Никто не помешает ему побродить по коридорам и собраться со своими мыслями, которые, в последнее время, были заняты одним лишь единственным человеком. Мариус не хотел вновь думать о нём, но не мог сконцентрироваться ни на чём ином. Он уже давно понял, что испытывает к одному из своих сослуживцев некое странное, необычное чувство. Очень странное. Заставляющее сердце стучать быстрее и расселяющее чешуекрылых по всему животу. Этим сослуживцем оказался никто иной, как Доминик Брунсмайер: его коллега и по совместительству сосед. Какая ирония... Уже несколько месяцев подряд Штрайхер, видя его, впадает в транс. Рядом с ним Мариус совершенно перестаёт думать: голова пустеет, ноги подкашиваются, а где-то в низу живота так сладко ноет. Наблюдая за Бандитом, Мариус как будто бы расцветал изнутри. Но, стоило тому подойти к нему ближе и завести какой-либо разговор — его рассудок плавился окончательно, а язык отказывался шевелиться. Ягер страшно нервничал, запинался и в конце концов с позором убегал в свою комнату и сидел там часа два, а то и все три. Обычно после таких неудачных бесед Мариус становился довольно мрачным и депрессивным: не хотел ни с кем разговаривать, сидел один в стороне, глядя на друзей исподлобья. Некоторые из оперативников считают, что у него простая хандра из-за рутинной работы, и что это скоро пройдёт, но Ягер точно знает, что это никогда не закончится. С каждым днём он влюблялся в Брунсмайера всё сильнее, и в последнее время это очень сильно его тревожило.

***

      Наручные часы с подсветкой показывали ровно три часа ночи. Стоя у широкого открытого окна, Мариус пил ванильный латте, купленный в автомате за пять долларов, и всматривался в открывшийся простор. За окном было довольно темно, коридор освещался лишь слабым лунным свечением, и Штрайхер скорее просто залипал в одну точку. Так продолжалось несколько минут, как вдруг, на плечо оперативника резко упала чья-то рука. Тот, видимо с испугу, дёрнулся и пролил кофе на собственную футболку.       «Класс, придётся снова идти в комнату и переодеваться...» – размышлял Мариус, пока наконец не увидел, кто предстал перед ним: сонный и растрёпанный Доминик, держащий пустой пластиковый стакан, стоял рядом, всё ещё не убирая руку с его плеча. Он выглядел уставшим и слегка ошарашенным: скорее всего, тот проснулся, встал попить воды и явно не ожидал увидеть Ягера в коридоре в столь позднее время. Последнего будто ударило током: по спине прошёлся холодок, а в голове неприятно закипело. Оперативник полностью растерялся и так и не смог выдавить из себя ни слова оправдания. Неловка пауза длилась всего несколько секунд, пока Брунсмайер вдруг не заговорил:       — Так вот почему ты такой вялый по утрам. Ночью спать надо, вообще-то. А то глазом моргнуть не успеешь, и тебя сонного на первом задании тут же зарежет вражеский диверсант. Запинаясь и страшно шепелявя, Мариус пролепетал ему в ответ еле слышно:       — Я это... У меня в комнате... Ну... То есть, я хотел сказать, что... Душно очень! В смысле, в комнате очень душно, вот я и вышел свежим воздухом подышать. Доминик недоверчиво посмотрел в его сторону и спросил:       — Свежим воздухом в коридоре? На улицу тогда бы уж лучше вышел.       — Да я просто хотел... Так, проветриться перед сном. Я собирался ложиться. — всё ещё запинаясь, буркнул Штрайхер и опустил голову, словно провинившийся школьник.       — Да? Дружище, тебе часы для чего даны? Через два часа подъём, если не забыл. Тебе спать-то уже некогда. Немного осмелев, Мариус заглянул другу в глаза и спросил:       — Ну, а ты, я так понимаю, тоже давно не спишь. Разве нет? Потирая глаза, Доминик ответил:       — Вовсе нет. Я проснулся от грохота какого-то и пить захотел. Сушняк замучал, решил встать воды попить. А тут ты стоишь. Ягеру вдруг стало ужасно стыдно за свой хамский тон, и он, покачиваясь из стороны в сторону, виновато промямлил:       — Ты же вроде пить хотел. Хочешь, я куплю тебе кофе? Снисходительно улыбнувшись, Бандит отчеканил:       — Да нет уж, спасибо. Не хочу потом как ты по ночам ерундой заниматься. Хотя, сегодня, видимо, придётся. Я теперь из-за тебя тоже спать не хочу. Мариус потоптался на месте и опустил голову. Сказать больше было нечего. На самом деле. Абсолютно нечего. Доминик подошёл к нему чуть ближе и вдруг выдал:       — Что ты там про кофе говорил? Я, пожалуй, не откажусь.       — Какой хочешь? — заинтересованно спросил Ягер, вытаскивая из кармана ночной толстовки купюру в пять долларов.       — Да любой вообще. Без разницы. Пить очень хочется. Ягер кивнул и подошёл к автомату. Наугад нажав первую попавшуюся кнопку, он вставил потрёпанную банкноту в приёмник и отошёл в сторонку. Через несколько секунд напиток был готов. Вытащив небольшой пластиковый стакан из автомата, Бандит в один глоток выпил весь кофе. Мариус уставился на него в недоумении.       — Кажется, американо. — рассеянно улыбаясь, изрёк Доминик. — Но я не уверен. Штрайхер всё так же продолжал пялиться на друга и молчать. Он всерьёз не понимал, как можно было выпить такой горячий напиток практически залпом и при этом даже не поморщиться. В общем, сейчас это было не важно. Выкинув стаканчик в стоящую рядом мусорку, Бандит уселся на подоконник, болтая ногами, и сказал:       — Погода сегодня хорошая. Тихо так. Ну, как тихо... если не обращать внимания на ужасный храп Виджила. Его комната прям аккурат рядом со моей, так он ночами знаешь что вытворяет? Это адский ужас просто, попробуй-ка тут выспись. Мариус промолчал. И вовсе не из-за того, что ему было настолько неинтересно слушать Брунсмайера. На самом деле, Штрайхер понял, что сейчас самый идеальный случай для того, чтобы рассказать ему обо всём, что накопилось в его бренной кровоточащей душе.       «Либо сейчас, либо никогда» – подумал он и собрался уже было открыть рот и заговорить, но Доминик прервал его. Он устало взглянул на него и, спрыгнув с подоконника, спросил:       — У тебя точно всё хорошо? Ты какой-то странный в последнее время.       — Нет, со мной всё нормально, поверь, — отводя взгляд, промямлил Ягер.       — Ты в этом уверен? Если у тебя какие-то проблемы в работе, и тебе нужна помощь, то ты всегда можешь обратиться ко мне. Сам знаю, эта рутина всех в могилу сведёт. Я вот например пол года назад... Мариус не дал ему договорить. Собрав в кулак всю свою смелость и мужество, он подошёл к другу вплотную и притянул его к себе за талию, пряча голову на его плече. Тот, казалось, был слегка ошарашен, но никакого видимого отвращения не испытывал. После нескольких секунд бездействия, Бандит, улыбнувшись, обнял Ягера в ответ и, потрепав его по волосам, сказал:       — Правда, если нужна помощь, я всегда рад услужить. Только, ради Христа, скажи мне, что случилось. Мариус ничего не ответил. Лишь сильнее сжал его в объятиях и уткнулся носом ему в шею. Штрайхеру показалось, что время застыло. Превратилось в вяло-перетекающую субстанцию и меланхолично сползало вниз. Сколько времени они так стояли, Мариус не помнил. Может прошли считанные мгновения, а может и целые минуты, часы... Его абсолютно не волновало, что в любой момент в коридор могут выйти другие оперативники и увидеть их. Как можно обращать внимание на такие мелочи, когда объект твоих сердечных мучений обнимает тебя, гладит по волосам и шепчет всякие успокаивающие глупости. Наконец, спустя какое-то время, Ягер всё же решил довести начатое до конца. Прижимаясь к другу ещё плотнее, он начал:       — Я не буду говорить о количестве прошедших дней, проведённых в глубочайшей тоске, ведь я просто не смогу их сосчитать. Каждый раз, когда я видел тебя, со мной происходило что-то странное, мягко говоря... Чёрт, я сам-то себе это объяснить не могу... Брунсмайер внимательно слушал Ягера, ловя каждое его слово. Чем больше Мариус говорил, тем сильнее округлялись его глаза. Запнувшись на секунду, Ягер продолжил:       — Доминик. Мне кажется, что я люблю тебя. Правда люблю. Слова не могут передать того, как сильно я люблю тебя. Меня не волнует ничто, кроме тебя. Я... Не дав Мариусу договорить, Брунсмайер нежно провёл по его щеке тыльной стороной ладони. Доминик смотрел в его янтарные глаза и понимал, что теперь больше никогда не сможет смотреть в его сторону с равнодушием. Слова Ягера приятно удивили и обрадовали его.       — Мариус... — прижимаясь своим лбом к чужому, спросил Бандит. — Ты это сейчас серьёзно? Густо покраснев и испугавшись собственной смелости и красноречия, Штрайхер еле слышно ответил:       — Я никогда прежде ещё не был так серьёзен. Я люблю тебя, Доминик. Этого ему и хватило. Сокращая и без того опасное расстояние, Бандит притянул Мариуса к себе настолько близко, насколько это физически возможно, почти невесомо коснулся его губ своими, а затем слегка отстранился, мило улыбаясь ему. Ягер дрожал в его руках, как осиновый листок на ветру. Он цеплялся за него, словно за спасательный круг, и вдруг, резко подавшись вперёд, обнял друга за шею и накрыл чужие губы своими. Доминик не ожидал такой прыти от скромного механика, но ответил на поцелуй с той же страстью. Когда кислород в лёгких закончился, Ягер неохотно отстранился и, прижимаясь к Бандиту всем телом, вновь повторил:       — Я люблю тебя. Доминик как всегда улыбнулся ему, аккуратно обнял того за талию и сказал в ответ:       — Я тебя тоже, малыш. Вдруг, где-то сзади послышался звук разбиваемого об пол стекла. Обернувшись, Ягер увидел, что за одной из высоких колонн в коридоре, совсем рядом с ними, стоит Блитц в тапках с розовыми зайцами и с абсолютно ошалелыми глазами наблюдает за происходящим.