***
«Небо» лежало в осколках прямо на земле, и то, что оказалось выше, более всего напоминало хлопья пепла, медленно теперь оседающего поверх голубого стекла. Аня выдохнула и прижалась к Киту теснее. Её плечи мелко вздрагивали, а побелевшие от напряжения пальцы впивались в его запястье. Губы беззвучно шевелились, но Киту не надо было просить её повторить вслух, чтобы удостовериться, Аня звала не его. — Ты это… Аньк… пошли, — тихо сказал он, но потянул её за собой уверенно, резко, да так, что она споткнулась и едва не упала. Упала бы, если бы не поддержал её, не перехватил бы тонкую былинку талии. Рука Кита скользнула по спине: скалистая тропинка позвоночника едва ли не звенела под пальцами, задержавшимися на острых вершинах лопаток. Он нежно провёл рукой выше, коснулся основания шеи и чуть погладил её. По-простому. Иначе он и не умел, не любил проявлять чувства. Репутация весельчака и балагура не подразумевала серьёзных отношений ни к жизни, ни к людям. Но Аньку он полюбил давно и навсегда. С тех самых пор, как лицо её со сколотой позолотой веснушек заглянуло в аудиторию и, поприветствовав преподавателя, виновато прошелестело бледно-розовыми губами: «Извините, могу войти? Задержали в деканате». «Церцвадзе, — буркнул в усы преподаватель, — Анна Николаевна. Только начали заниматься и уже опаздывать? Нехорошо». Он холодно кивнул в знак того, что Аня может войти, и та мышкой шмыгнула, приметив первое попавшееся свободное место. Рядом с Китом. С тех пор они были неразлучны. Вот только определения, которые Аня давала, уморительно загибая пальцы, никак не укладывались в те рамки, в которые хотел вместить их Кит. «Лучший друг, — однажды представила она его отцу, тыкая локтем в бок. — Китом звать. По математике мне помогать будет». «Ну-ну», — отец выразительно кашлянул в кулак. Больше он тогда ничего не добавил. Нет, конечно, Кит предпринимал робкие попытки объясниться, расставить точки над «и». Приняв горячительного на грудь, он даже отважился пригласить её на танец. На студенческой вечеринке в честь празднования нового года. На четвёртом курсе. Она смотрела через его плечо словно из-за забора. И Кит не сразу понял, что взгляд её направлен на Вовку Кривова, учившегося в параллельной группе. В казавшемся совершенным моменте он не думал ни о чём, когда касался её обнажённой спины одной рукой, а между пальцами другой скользил прохладный шёлк её локонов. — Вовка и Галка в феврале женятся, — зачем-то брякнул он, кивнув в сторону танцующего Кривова. Он не понял тогда, почему тело Ани вдруг обмякло, и день во взгляде уступил место полярной ночи. Она стала странно податливой, но будто и не Аня осталась в его руках, а только растворившийся, так и не заданный вопрос. Он ни о чём не подозревал и даже не знал, что несколькими месяцами раньше Аня влепила Вовке увесистую оплеуху на его: «Это не то, что ты думаешь…» Кит был слишком счастлив, чтобы замечать, очевидные вещи, ведь в тот вечер Аня не поехала домой, а согласилась пойти в его тесную комнату студенческого общежития, из которой понимающие соседи испарились до утра. Кит никогда не думал, что краски свои Аня стала терять после той ночи и своего короткого «да» в ответ на его неловкий вопрос: «Ты… выйдешь за меня?» Он не мог надышаться ей и её способностями, талантами. Средний балл в дипломе Анны был гораздо выше его собственного, но как семейную пару их распределили по выбору Ани в один из закрытых НИИ в маленьком северном городке со странным названием Небо. — Далась тебе эта дыра?! С твоим дипломом в столицу можно было ехать. Ну, на крайний случай в Петербург. — До матери поездом всего три часа. Ей семьдесят почти, понимаешь? И потом… приличнее мест, где давали бы квартиру, не было. И он молча следовал за ней. Хотя и не возражал в общем-то. Даже про себя.***
Подъездная тишина обращалась эхом. На «вы», но с насмешкой. Скатывая звуки неуверенных шагов в шары, она бросала их о стены. Те разбивались с таким шумом, будто осуждение, проклятье женского отчаяния должны было стать достоянием всего небольшого городка. Она постучала так тихо, как только могла. Аня действительно надеялась, что он не услышит. Но уже через мгновение дверь распахнулась, и в прямоугольном пятне слепящего света появилась долговязая фигура Вовки. Он протирал сонные глаза и удивлённо рассматривал Аню. — Ты?.. — Я… — начала было она, но Вова не дал договорить. Одной рукой сгребая в охапку, он притянул её к себе. — Галина, — беспомощно упёрлось в грудь имя жены то ли тихим голосом Ани, а, может быть, и маленькими её ладошками. — Ещё вчера уехала в отпуск. Я сегодня последнюю смену дорабатываю, и… у меня билеты на поезд. На утро. Он наклонился, чтобы поцеловать, но губы встретились лишь с ледяными, влажными подушечками пальцев. — Не здесь, не могу, — вздрогнула она. — Вот возьми. Тополиный бульвар, четыре, семьдесят два. Через полчаса там. Но лучше, прошу тебя, не надо. Эхо перешло на «ты», растворяя в воздухе стук её каблуков несколькими этажами ниже. Вова разжал кулак. Маленькая стальная бабочка ключа холодила его ладонь.***
Аня лежала, уткнувшись носом в плечо Вовы. Нет, она не чувствовала себя счастливой. Правильности и законченности в моменте тоже не ощущалось. Они пришли, когда на часах едва миновал полдень, а теперь за окном уже темнело и синеватые сумерки завоёвывали пространство комнаты. Вова, по-видимому, испытывал те же чувства, что и Аня, но заговорить решился первым. Он пошевелился, освобождая руку, но не для того, чтобы оттолкнуть. Напротив, он сильнее, отчаяннее прижал её к себе. — И как теперь быть? — тихо спросил он. — Ты хоть сама понимаешь, что жить теперь по-прежнему никто не сможет? Чего ты добивалась, когда нос воротила? Аня дёрнулась и стала выкручиваться из сильных рук Вовы. Кряхтя, она пыталась освободиться, но потом сдалась и только жалобно пискнула: — Пусти. Ну, пожалуйста. Вова не стал удерживать. Он просто молча смотрел, как Аня рывком села, сгорбилась и, нащупав на полу свитер, путаясь в рукавах, стала натягивать его на себя. — Твою мать! — выругалась она. — Мать-твою-мать-твою-мать-твою-у-у. — Ну и как? Легче? — голос Вовы звучал спокойно. И на Аню его вопрос подействовал отрезвляюще. В одном свитере, с наэлектризованными волосами, она замерла в углу кровати, зябко обхватив острые коленки руками. — Нет. Не легче. Чувствую себя грязной. — Тогда уходи от Кита. Я тоже разведусь. В крайнем случае, если боишься, давай просто сбежим. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. И всегда относился. И буду. Наломала ты дров. Впрочем, хороши оба. Если бы ты тогда… Аня помолчала, поймав встревоженный взгляд Вовки, но тут же резко и отрицательно замотала головой. — Не могу, Вова. Пауза, после «нет» растянулась до абсурда. Две восковые фигуры, облитые синей глазурью позднего вечера, замерли друг против друга. — Тогда ответь мне на один вопрос: почему ты вообще вышла за него? Не могла простить ту глупость или это было делом принципа? Ты же понимаешь, что все были пьяны, что ничего у меня с той бабой не было. — Нет. Но тот вечер… он показал, что оба мы сильные. И сможем друг без друга. А Кит… он слабый, ему без меня никак. После этих слова Аня дышала уже спокойнее. Когда натягивала свои простенькие трусики, джинсы, кроссовки. Она уже не смотрела, а он… он не мог наглядеться. — Значит, теперь любовники? Будем тереться по съёмным квартирам, позориться, врать? Аня на секунду замерла. Шнурок от кроссовка жалобно треснул, и обрывок остался в её руке. — Из квартиры выйдешь чуть погодя. Ключ оставь в почтовом ящике. И… знаешь… помни, что я тебя люблю.***
Автобус с надписью «Спец маршрут», задорно подскакивал на каждой кочке. Фары светили уютно, тепло. Работники НИИ, идущие в смену, недовольно ворчали: «Васька. Конечно, он-то не поторопится. Пятнадцать минут на остановке торчим, мёрзнем». Аня вошла через заднюю дверь. Вова, стрельнув в сторону окурком, через переднюю. Они будто невзначай встретились на середине и сели рядом. Он встревоженно всматривался в её лицо, когда автобус, плавно набирая скорость, покатился по маршруту. Две лунные дорожки на серой породе щеки. Он не мог спросить о причине её слёз. Он только тихо склонился к самому её уху и прошептал: «Люблю». Печать. Точка. Только теперь всё было закончено по-настоящему. Она знала о том, что произойдёт, но поклялась не вмешиваться в ход событий. Аня думала только об одном, что Вова так и не научился определять истинную причину её печали. Тоски о том, что скоро ничего не будет.***
Егор открыл глаза, потянулся и вздрогнул, когда его взгляд упал на часы. Мальчик открыл было рот, чтобы позвать, но вовремя вспомнил, что на календаре уже первое июня, каникулы. А беспорядок в квартире и пузатый чемодан у входа означали только одно, что вечером они погрузятся в поезд и тот, громыхая колёсами, унесёт их за тысячи километров от пыльной Москвы. Мальчик поднялся с кровати и на цыпочках проследовал в соседнюю комнату. Мать спала, широко раскинув руки во сне. Её золотистые, с лёгким ржавым оттенком волосы солнечной короной разметались по подушке. Егор решил не будить. Вместо того он прошёл к комоду и, выдвинув верхний ящик, извлёк оттуда небольшую картонную коробку, доверху заполненную фотографиями. Он видел их не однажды, но всё равно со священным трепетом каждый раз открывал потрёпанную крышку, перекладывал на колени перехваченную бечёвкой стопку. Фотографии разных лет запечатлели в основном маму, её отца и сестру. Яркие, цветные — они рассказывали мальчишке о жизни матери, которая у неё была до его рождения: две ямочки на щеках, как у сестры, что на пять лет старше. «Как на одну колодку сбиты», — шутил дед. Шутил до тех пор, пока не стало первой его дочери. И ямочки на щеках младшей заменились глубокими оврагами морщин на лбу. А вот бабушку свою Егор не помнил совсем. И недоверчиво разглядывал чёрно-белые снимки, датированные началом восьмидесятых, запечатлевшие гибкую — как травинка на ветру — женщину с веснушчатым лицом и светлыми локонами, обрамлявшими узкое лицо. Егор рассматривал фотографию, то поднося её к носу, то отдаляя на расстояние вытянутой руки. Он прикасался ей к пылающим отчего-то щекам, поворачивал оборотной стороной и вслух читал заученную наизусть надпись, сделанную небрежно авторучкой. «Индигирка, 1982. НИИН…» — Опять ты за своё? — послышалось над ухом сонно, недовольно, а пальцы матери ловко ухватили край фото и вытянули снимок из рук Егора. — Что ты их всё рассматриваешь? — Бабушка, значит?.. — произнёс Егор то, от чего мать устало вздохнула, сунула фото в карман халата и с усталостью в голосе, будто повторяла это уже в тысячный раз, ответила: — Она. Ещё до встречи с дедушкой. Бабушка Маша работала на севере. Фото оттуда. — Так не бывает. Она слишком похожа на тебя. — Фантазёр. Фото старое, как говно мамонта. Я её помню, но даже мне очевидно, что не похожи мы ни грамма. Чего ты тут разглядел? Да, и кстати, тебя с утра приглашал в гости Славка. Забыл? Умывайся, завтракай и топай. Времени у тебя часа три, а потом вызываем такси на вокзал. — Но мама. — Не мамкай, — улыбнулась она и, чмокнув чадо в макушку, поднялась на ноги. Уже позже, когда за Егором, торопящимся в гости, захлопнулась дверь, она вернулась к кровати, села и неуверенно потянулась к прикроватной тумбочке. В нижнем ящике среди множества записных книжек и бумаг лежал неприметный справочник. Она нежно погладила винно-красную, дерматиновую обложку и извлекла спрятанную между страниц фотографию. Точнее половину, аккуратно отрезанную от отобранной у Егора. Эта часть снимка запечатлела стоящего чуть поодаль от девушки юношу, опирающегося на кривоватый ствол берёзы. Долговязая фигура ссутулилась, а взгляд хранил печать обиды. — Прости, — прошептала она, прикладываясь к снимку губами. — Я не имела право ничего менять. И говорить о том, кто я и откуда, тоже не могла. Да и разве бы ты поверил? Прежде чем порвать фотографию на клочки, она совместила снимок обратной стороной. На мгновение надпись стала полной «НИИНВЭ, Небо. Анечке на долгую память».***
— Вова! — Аня кричала уже вслух, будто не замечая, как трясутся плечи Кита. Он спешил, а она позволяла себя уводить через рушащиеся перегородки, сквозь дым, заполняющий лабиринты ходов. — Ему уже не помочь. Вовка был в эпицентре взрыва, — Кит говорил твёрдо, хотя и с трудом удерживал ужом вьющуюся руку Ани. — Главное выбраться, главное — спастись тебе, Анечка. Но она всё ещё упиралась, зная, что с ней никогда ничего не случится, а вот Вове и Киту не выбраться. Она знала, что прочтёт историю НИИНВЭ из города Небо в короткой заметке в газете, датированной 1982 годом, двадцать лет спустя после взрыва, унесшего жизни всех сотрудников. Она знала, что прочтёт это в день своего двадцатилетия, в 2002 году. Но ей хотелось посмотреть в последний раз в любимое лицо. Пусть и обезображенное маской смерти. — Как только окажешься на поверхности, сразу в больницу, — тем временем частил Кит, — но не в город, там не помогут. Беги в ту, что территории военной части, поняла? Они в курсе. Там, под землёй, в бункере, палаты. Они обо всём знают, — Вовка кричал и кашлял, он харкал кровью, но находил в себе силы говорить с ней. — У тебя всё ещё может быть в порядке. Не надышалась. Анечка… А дальше ничего не было. Точнее, по задымлённому коридору бежала она одна. Аня видела несколько тел бывших коллег, пока пробиралась к выходу. У них не было шансов. В отличие от неё. А всё потому, что они были здесь, были живы, а её… её никогда не существовало. В 1982-м.***
«Странное сравнение», — думала она, садясь в поезд. Пустой вагон, впрочем, Аня не сомневалась, что и поезда нет. Что надтреснутый голос, неразборчиво объявивший название следующей станции, — тоже лишь плод её воображения, слишком разгулявшегося, слишком умелого в создании почти ощутимой, своей собственной Вселенной, умело путешествующему во времени. Она знала, что следующей станцией будет вовсе не «Вр-ш-бс-тр-вщщщ», а 2002 год. Раннее утро, когда приступ тошноты поднимет её с постели, а тест на беременность даст положительный результат. Через девять месяцев родится Егор. Но она так никогда не поймёт, от Вовы её сын или от Кита — синие глаза, рыжеватые волосы достанутся мальчишке от неё.***
Море холодное, каким оно бывает только в июне. Купаться можно, но только с визгом. — Иди скорее на берег, уже губы синие, Егор! Ветер носит. Волны плюются камнями, они выталкивают Аню на берег, бесконечный, залитый солнцем. Настоящий.