***
Пыль стелется, поднимается облаками, кровь бьётся в висках. Прерия кричит-поёт, что-то свистит над головой… Это огненные палки! Копыта звенят, мустанг протяжно ржёт, словно это рыдает сама пустошь, крики, огонь, вот и поселение всё ближе — мелькают редкие постройки, а там уже злые белые люди, и их так много, а в руках у них — палки с огнём... Соунгива резко разворачивается, камни прямо над ухом. Он гарцует, ухватившись за гриву, между двух огней... И в первый раз он чувствует такой простой страх, который не настигал его ни разу во время трёхлунного перехода по каньону смерти, ни при встрече с дымным духом прерий, ни даже в ту минуту, когда он увидел, что сделали с братьями, Половиной Неба и Лисицей… Каюс путается, оступается ещё раз и весь как-то отчаянно встряхивается перед тем как выгнуться, сбросить с себя Соунгиву и упасть самому. Он валится на камни, обдирая полосами кровавыми руки-колени, а сзади уже свистят люди на лошадях и с огнями. Кажется, из пыли встаёт сама Атлакойя, богиня засухи, песчаным ураганом захватывающая, бьющая камнями в лицо, ослепительная и такая злая... Неужели сейчас даже она отвернётся от него?! Пара слабых шагов за домами, — таких бесполезных теперь — вот и весь городишко позади, да разве удастся теперь убежать, только оттянуть момент, когда… Перед ним возникает фигура человека, этого, с блестящим солнцем на одежде — одного из самых страшных, как все эти, ну, головорезы, или помощники вождей… Две луны назад, недавно, они… они убили Половину Неба и Лисицу! Но этот не похож на остальных, глупых грубых людей (они глухи к земле и природе, не слушают криков ветра и воды, ведут войны неизвестно за что, убивают друг друга за золото, за блестящие куски камней, которые тут же обменивают на оружие! и они называют себя правителями мира?!), он-то вообще растерян! Стоит и не знает, что ему делать, а рука всё же тянется к палке огненной на поясе. И Олень видит позади него тень — сам Великий Дух на стороне врага! Встаёт, поднимается из пыли, чёрными разводами разливаясь по стенам, по песку, хочет забрать и его с собой, в подземный мир. Ведь он не сделал того, о чём клялся… Отомстить за братьев или откупиться за них своей смертью, погибнув позорно, предав свою душу, единственное, что есть у него? Ему ведь нечего терять: легче самому воткнуть себе в грудь кинжал, чем позволить этому человеку убить себя. — Эй, — тихо и быстро произносит тот и видит осмысленный взгляд напротив. — Amigo, я, ты... То есть, ты понимаешь? Соунгива кивает, услышав знакомое испанское слово, встревоженно оглядывается назад, там, где ещё не стихают крики: они ищут его, который стоит и слушает, что говорит один из них — его враг. И он отчего-то в первый раз, может, перед лицом Великого Духа, шагает в пропасть веры другому человеку, протягивает ему руку. Шериф тянет его к себе, тащит, запихивает в дверь и, прежде чем Соунгива успевает проводить глазами исчезающую полоску света, становится совсем темно. Вот и конец, наверное, думает он, когда его толкают к стене и зажимают рот рукой. Он ещё не может понять, что будет дальше, кровь стучит, перед глазами мелькают узоры и точки замысловатые, однако можно прочитать или пропеть их, как пели предки песнь смерти. — Solo guadra silencio! Молчи! — шёпот прямо в ухо и тяжёлое табачное дыхание. — Я, el infierno, твою шкуру спасаю… Он говорит что-то ещё, про ночь и про побег, но это остаётся за гранью понимания. То, что он должен убираться отсюда, Олень и сам знает: только бы подождать ещё немного, пока всё утихнет… За дверью сарая слышны шаги: его ищут! Ещё через щёлку между досками можно разглядеть, как кто-то топчется вокруг его лошади, его каюса, слышен тихий, короткий гром и какое-то отчаянное ржание, а следом тишина. Сол чувствует, как шайен вздрагивает, видя, как стреляют в его лошадь, зажимает тому рот ещё сильнее, чтобы не доносилось ни звука. Сам он слышит, как ищут его, как шериф с губернатором проходят мимо амбара: — И где этот чёртов мальчишка, когда он нужен? Да ещё чтобы я согласился возиться с… Порой я понимаю южан! Чёрт бы побрал Линкольна со своей прокламацией! Какое счастье, что мы живём в Техасе! Они оба как-то по-особенному тяжело вздыхают, так, что вместе это похоже на всхлипы. Шаги стихают, но за ними слышатся новые, словно кто-то караулит их. Соунгива больше не слышит голоса духов, ему не видны фигуры, он устал и хочет пить, ноги затекают от этого бесконечного стояния, бесконечно, нестерпимо жарко, руки человека с огненной палкой всё ещё накрывают его рот, и солёные пальцы хочется укусить, хочется лечь, повалиться на сухие доски, но кажется, что любое движение или вздох будут такими громкими, что их услышат даже горы. Словно сама прерия против них, выдувает дорожку из песка, ведущего к амбару: они здесь, они оба, враг и предатель! Это длится день.***
Как только вечер расплёскивается над Мак-Алленом и становится относительно тихо, Сол осторожно приоткрывает дверь. Доски скрипят, он еле-еле переступает ногами. — Они ушли, — подзывает шайена. — Беги. Correr! Соунгива прислушивается к малейшему звуку, даже ведёт носом как-то по-звериному, прищуривается, потом коротко кивает и выходит за дверь. Солнце садится, а закаты в прерии такие фиолетово-рыжие. Кажется, будто это огонь племён приютился в просвете между гор, и тоненькая струйка дыма трубки вождя курится над горизонтом… А может, это огни той бессмысленной войны, которую ведут все эти люди? Сколько лун нужно идти, чтобы добраться до дома, до своих? Англичанин кривится, склоняясь над телом лошади. — До резервации пешком — подохнешь, за ночь не успеешь, — вполголоса рассуждает он. — А если наши узнают, увидят, поймают — болтаться на верёвках нам с тобой обоим, приятель. Поэтому придётся выбирать, — ведёт плечом так по-хозяйски, да хлещет пальцами по кобуре на поясе. Шайен, пусть и не разбирает половины слов, отчего-то всё понимает: напрягается весь, и тоже хватается за нож. Если умирать, то только перед лицом Великого Духа! Однако Сол быстро перехватывает его руку. И, наверное, в его глазах можно увидеть огни Великого духа.***
В прерии ночью холодно, темно, тихо — только огоньки звёзд-сигар краснеют изо рта, и кажется иногда, что где-то недалеко топчется дилижанс. Лакки плетётся, удерживая на себе две фигурки, перешагивает устало — а позади не один час таких прогулок. Сол и сам не часто выбирается куда-нибудь дальше Мэриленда — а всё-таки это уже миль девять будет! Шайен только смотрит на звёзды да говорит тихонько, когда направо, а когда налево. Резервация — такой дикий край, что её не удосуживаются рисовать на картах. — Эй, сикис, — наконец подзывает попутчик. — Друг! Сол-Сикис решает, что это достаточная благодарность и, обернувшись, скромно кивает. — А твоё имя… — Называй меня Оленем, — торжественно начинает шайен: будто за время своего пребывания в резервации он кучу раз успел отрепетировать эту фразу. — Так звали моего отца и его отца тоже. Это моё второе имя, а настоящее твой язык не сможет выговорить: Изандлваль-Соунгива. Это значит Олень-с-чёрным-хвостом-родившийся-в-Изандлвале. Сол подавляет смешок. Зачем называть людей животными? Дико. — Это лишь означает кто мы, и кем должны быть по жизни, — по-житейски просто продолжает он, увидев непонимание. — А ваши английские имена — просто звуки, они ничего не значат, — продолжает он на полном серьёзе. — Неправда, моё имя, например, значит «вопрошающий Бога», — справедливо замечает Сол, оборачиваясь. — У вас, англичан один бог? Ты шаман, разговариваешь с духами? — Олень прищуривает глаз, пуская в воздух струйку горького дыма из трубки. Для дикарей все люди — англичане, а самих-то вон сколько — команчи, шайены, тонгавы, — и это только в одном пыльном Техасе! Соунгива всё ещё смотрит на него: так вот хитро-прехитро, и будто в этом можно прочесть всю мудрость предков его, а он своим прищуром будто делится ею совсем понемногу, как песок сыпет из сжатых ладоней... Песком мудрости в глаза! В его волосах гуляют южные ветра и путается дым древних костров, бусы-камешки, цветные одежды, и весь он какой-то пёстрый, сшитый из разных кусочков-лоскутков. А на шее нет места для веревки. Соунгива спрыгивает, расстилает свои длинные тряпичные плащи, откидывается на спину. Покрывало красивое, сшитое из ярких ниток — с рисунками черепов и цветов. — Какая ясная ночь. Сол ложится-притирается рядом. Невзначай задевает локтем. Лежать на остывшей пыли так холодно — а всё равно так необычно, и будто они оба существуют где-то не здесь: книг достать здесь сложно, а всё равно он знает, что кто-нибудь обязательно написал бы такую красивую историю. И ему кажется, что ради этого чувства, может, и стоило убежать из Мак-Аллена в прерию. Это ощущение он не продал бы и в этот театр, который в Нью-Йорке, Бродвей. Дым смешивается со вкусом чужих обкусанных губ, прожжённая земля под ними будто плавится, будто они оба тонут в песке, и слов совсем не слышно — или они слишком непонятные,.. Великий дух, наверное, тоже как-то склоняется над ними, обжигая языками пламени, ночь вспыхивает огнями, и дневной жар возвращается. Глаза у Оленя горят, даже когда он на мгновение отстраняется, блестят, точно отражения звёзд неба — и эти искристые глаза не похожи ни на одну вещь, даже самую красивую. Перья щекочут шею, пальцы неумело хватаются за тряпичные кисточки. Сол чуть шипит, вновь и вновь пытаясь выговорить имя: «Из… Изандлва..ль Соунгива..» умирая под блеском глаз напротив. И умирать под этими губами и глазами (и руками) — лучшее чувство, которое можно было испытать.***
Утром Сол не находит рядом ни Оленя, ни даже его следов. Болтается только ленточка пёстрая, запутавшаяся в кустарнике — а больше ничего. Может, ветер шепнёт что-то похожее на его имя — нужно учиться слушать всякие такие вещи, природу, да… Вот пустошь, например, успокоилась и не кричит: может, песок с глиной утихли, а может, это Олень поговорил с ними. А ещё он оставил немного холодной воды — действительно холодной! — и в первый раз Солу хорошо. Прерия поёт свою песню: тягуче-медленно, растягивая имена и вытирая детали. Армии Ли и Гранта, наверное, тоже услышат, если конечно, хотя бы ненадолго, сложат оружие. А что же с затерянным в Техасе Мак-Алленом? Ну, он продолжает жить. А помощник шерифа этого городка, может, найдёт в себе отвагу встать на нужный путь — земле ведь всё равно, что на ней пытаются найти, так?