***
я любил его нежнейшей любовью, несмотря на все его странности. мы жили в съемной комнате на чердаке старенького здания. под скошенной крышей, проводя каждую секунду жизни вместе, мы никогда не ссорились, а все недомолвки исчезали сами по себе. ему - чуть за тридцать, мне - двадцать три. когда любишь - ничтожная разница. я - начинающий музыкант. он - художник. я - стараюсь учиться в консерватории. он - мастерски прожигает жизнь. он был весьма странным человеком, определенно не таким как все, часто мне непонятным, постоянно витал в облаках, но когда я смотрел в его глаза, в них распускались лилии. мое кареглазое русое солнышко, худое как щепка, с очками на кончике носа, в балахоне с красными цветами. мой Минхао. мы были как две нитки, которыми прошит один шов. мы не расставались ни на минуту, если могли. с учебы я скорее бежал домой, чтобы поцеловать свое солнышко в щеку и долго-долго обнимать со спины, пока он пишет очередной мой портрет. стоило нам друг друга коснуться, как мир переменялся. концентрация счастья внутри меня достигала сотни процентов, но на этом не останавливалась. нам даже необязательно было заниматься любовью - у нас было бесконечное множество способов ее проявления и без секса. иногда он смотрел на меня очень долго и внимательно, а потом выдавал что-то вроде: - нам срочно нужно купить новый диван. я ворчал, денег было мало, потому что я учился, а он не работал. но мы шли и покупали чертов новый диван, вдвоем тащили его на наш чердак, спотыкаясь на ступенях, потом передвигали кучу мебели в маленькой комнате, а после, уставшие, но довольные, валялись в темноте на новом диване, глядя на люминофоровые звезды на потолке, оставшиеся здесь от прошлых хозяев. он курил только легкие сигареты, тонкие, с фильтром, зажимая их между средним и указательным. ему все в себе казалось неправильным и он редко улыбался, но много смеялся. на деле он был прекрасен. я так хотел, чтобы он написал автопортрет, как он смотрит вниз, держа сигарету, сидит в парке, в укороченном лисьем полушубке и темных очках, закинув ногу на ногу, такой потрясающе красивый, выточенный из чистого яркого клинка. я хотел, но он все откладывал на потом, говорил "да зачем", часто писал меня и составлял холсты в углах, за мебелью; на стенах уже не было места, а меня тошнило от взгляда собственных глаз, что наблюдают из каждого угла. попробуйте мне поверить, но всякий раз, когда у него не было вдохновения на что-то новое, он снова и снова экспериментировал со мной, выводя персиковую кожу тоненькой кисточкой. мое фортепиано стояло в противоположном углу от мольберта Минхао, а скрипка валялась где придется. он любил слушать мою игру и каждый раз гладил по голове, когда я делал ошибку. он лежал на полу или на диване, или, развалившись в кресле, курил, вышивал, "набирался", по его словам, "вдохновения". потом шел писать, вдохновленный Брамсом или Берлиозом, очередной шедевр. я учился на струнные оркестровые, отлично играл на фоно, но мечтал пойти в дирижеры. Минхао когда-то пятнадцать лет назад бряцал на гитаре, но гитары у нас не было. один раз он притащил домой разбитую, без струн "ямаху" с помойки у дома. светился от счастья: - Мингю, купи, пожалуйста, струны, когда будешь возвращаться домой. я купил. красный квадрат упаковки, шелковые и нейлоновые. мы натянули их и всю ночь пели на крыше всякие попсовые песни, которые он собирал из трех аккордов. в один день я вернулся с учебы и не обнаружил гитары. - настроение было плохое. мой дурачок разбил ее, магическим образом угодив прямо в лицо одного из моих портретов на стене. портрет пришлось выбросить, гитару, впрочем, тоже, но Минхао старательно снял все струны и свернул в красный квадратик, а "этот портрет все равно никогда мне не нравился, повесим вместо него тот, где у тебя венок из белых лилий, а то он все пылится за фортепиано". я любил стиль Минхао. любил все его картины (если они не связаны со мной). однажды он показал мне черный холст, справа на котором была огромная цветастая клякса. разноцветная, неаккуратная, с подтеками, будто краску просто бросали в одно место, слой за слоем. на мой вопрос во взгляде он, совершенно счастливый и довольный собой, встал прямо перед мольбертом, так, что картина оказалась за ним, положил руки на грудь и сказал: - это мое сердце. я стал смотреть на него по-новому.***
он всегда мило будил меня на учебу. подходил и тормошил через одеяло, склонялся, поправляя съезжающие очки, целовал в обе сонные щеки и одухотворенно говорил: - Мингю~, просыпайся, наступил новый день. непременно растягивая мое имя. раньше я не понимал, почему он говорил именно это и почему он говорил это именно так. со временем смысл его слов до меня дошел и он до безобразия прост - он... радовался. радовался каждому дню, который мог провести со мной. радовался, что мы вместе, что у нас все хорошо. новый день, очередной новый день, и так хорошо, что он наступил. ведь его могло и не быть. а потом он приносил мне кофе и я бежал собирать разбросанные по полу партитуры, которые нужны на занятия. на большом окне, через которое можно было вылезти на крышу, у нас росла маленькая конопля. целая ферма маленькой конопли в длинных цветочных горшках, которые он в один день притащил с помойки, так же, как гитару когда-то. - их кто-то выкинул. мне стало так жалко, бедные цветочки... цветочки оказались с секретом, но это не мешало нам выращивать их как обычные растения. мы никогда не использовали ее, так скажем, по назначению, но она прекрасно сочеталась с видом из окна, который украшался петуниями - Минхао очень любил цветы. он всегда вставал бессовестно рано, даже по выходным. поднимался, шел к импровизированной кухне в комнате, варил кофе и пек вафли. я любил валяться в кровати после пробуждения, пока он, устав уговаривать встать за стол, кормил меня вафлями с кленовым сиропом, как мамочка вытирая мне губы своей домашней майкой с огромным неотстирывающимся пятном неизвестного происхождения. его привычка - все подряд вытирать одеждой - руки, посуду, меня - дурная, но добавляла ему колорита. мы не всегда понимали друг друга из-за языкового барьера, и это было чертовски мило. он толком так и не объяснил, как его занесло в корею. он классно притворялся глупым, будто меня не понимает, хотя я знал, что он просто дурачится, как ребенок. начинал шуршать на своем китайском (который я, честно, совсем не знал), наигранно возмущался и надувал губы. а потом шептал всякие нежности на своем шуршащем родном, гладил по голове, обнимал так, что моя душа обнажалась перед ним сама собой, даже если я не понимал ни слова, мне было хорошо и спокойно, потому что рядом - моя половинка. хотя, всегда считал, что половинка - глупость. во мне было гораздо больше Минхао и смею предположить, что он - моя треть. мы постоянно шутили об этом, и он не соглашался, уверяя, что нас поровну. сейчас я понимаю, что я был всего лишь одной восьмой, если не меньше. он занял ровно столько моей жизни, чтобы я больше не смог стать прежним Мингю. он чудесно смеется и ему идет улыбка, но Минхао так не думает. его смех - он не поддается описанию. точнее, его очаровательное хихиканье, когда он прикрывает рот рукой и сгибается чуть ли не напополам, не в силах перестать. опомнившись, он тут же переставал, напуская серьезность, что смешило его еще больше, и мы вдвоем хохотали, свалившись на пол и обнимая друг друга. он любил вино, а я считал его прирожденным сомелье. временами он приносил откуда-то вино, непременно изысканное, с потертой этикеткой. не говорил откуда. это значило одно - сегодня нас ждет нечто романтичное, потому что не романтично пить вино мы не умели. мы никогда особенно обстоятельно к этому не готовились. могли жечь ароматические свечи, нежиться в ванной, испивая вино из высоких тонких бокалов, пока Минхао рассказывал о нем. - ты прочитал все это с этикетки? - нет, я понял это по чарующему ягодному аромату и глубокому бордовому цвету~. вино зажигало в нем особенный огонек, который горел ярко, но непостоянно. Минхао не пил много, нет, но в такие вечера он тянул меня в кровать и почему-то мы занимались любовью чуть более страстно, чем обычно (под этим я подразумеваю огромное количество "преступлений" на теле, что напоминали о хорошо проведенной ночи). это довольно забавно, но он любил выдумывать новые слова. - мне нравится моя русость. но, как думаешь, брюнетость пойдет больше? - лучше "русость". мне все нравится и так. - дууумаешь?~ игриво спрашивал он, накручивая прядь темно-русых волос на палец. а я все думал об этой его "русости" и вообще возможности существования такого слова. мой непризнанный гений. его временами года были весна и осень. Минхао находил их самыми красивыми и вдохновляющими. я его нисколько не виню - они безумно живописны, но сам больше любил лето. мы во многом не сходились во мнениях, но нам это никак не мешало - противоположности, как известно, притягиваются. но неважно. когда весной или осенью стояли деньки с хорошей погодой, он вытаскивал меня на пленэр. мы вместе несли кучу его рисовальных принадлежностей до ближайшего парка, он усаживался в теньке и часами писал пейзажи. а когда заканчивал - тащили все обратно. зато любимый был счастлив и не переставал любоваться огромным холстом метр на метр, с узнаваемым ракурсом из парка, позади деревьев виднелись небоскребы - холодная бетонная реальность. он до жути боялся темноты. мы старались не выходить из дома по вечерам и не задерживаться допоздна. всегда по ночам работал ночник - светящийся бледно-желтым шарик. еще он боялся грозы - вжимался в мою грудь как испуганный котенок, чуть не плакал, ища защиты. я помогал ему ощущать себя закрытым от этого злого страшного мира, где бушевала гроза, где его, моего маленького, никто не понимал и не признавал. когда мы вылезали на крышу ночью, то устанавливали на подоконнике лампу. сидели часто на парапете, Минхао крепко держал за руку, кутаясь в кофту, и разговаривали. - может, мне в хиппи податься? - а ты выражаешь протест? - да. - какой? он уже был хиппи. слишком инфантильный для своих лет, бездеятельный и пассивный, без четкой цели в жизни, живущий ради того, чтобы жить, я всегда видел это, но никогда не осуждал. - я хочу быть свободным. но он уже был свободным. он не был обременен буквально ничем. - струны моей души перенастроились. я хочу изменить мир. - а чем тебе не нравится этот мир? я оглядываю стройные ряды многоэтажек и пожимаю плечами. меня все устраивало, правда. может, это потому, что я не обращал внимания на все те несовершенства, что видел Минхао своим особенным взглядом на простые вещи. я всего лишь хотел быть успешным дирижером (довольно приземленная мечта обычного студента). у Минхао не было подобной цели. да, он был художником, но он даже не пытался продавать свои картины, он не делал ровно ничего, чтобы хоть как-то менять чертов мир. - ты разве не замечал, какой он жестокий? - жесток не мир сам по себе, а люди. людская глупость - вот что страшно, вот, что делает мир плохим. может, тебе стоит менять людей? - люди не во всем виноваты. - в каком это смысле? - ну, знаешь... он замолчал, подбирая слова. - этот мир сделали люди, Минхао. люди сделали его таким грязным и опасным. нас убивают наши же руки, мы сами. Минхао уставился на меня не моргая. - хочешь сказать... его не изменить? - нужно начать с людей. если распространять свои идеи постепенно и внятно, то найдется много последователей, я уверен, ты не один хочешь перемен. - а ты хочешь? - я хочу, чтобы ты был счастлив. - я был бы счастлив, если бы не было этих каменных джунглей вокруг. если бы мы снова стали отдавать данность простым жизненным ценностям. он отпустил мою руку и взялся за парапет, чуть наклоняясь вперед и тоже рассматривая городской пейзаж. - как мы? - как мы. - но что тебе мешает? - не знаю. но мир... он умирает. все вокруг. мне больно смотреть на это, Мингю. - ты мой мир. - и я умираю как часть чего-то большего. - не говори так. - это так. даже если я так и не успею ничего сделать в этой жизни, я, хотя бы, буду знать, что был счастлив рядом с тобой. я не понимал, почему он боялся темноты. ему следовало бояться самого себя.***
в один день минхао ушел. я вернулся и в комнате о его присутствии напоминал только мой портрет с венком на голове. ничего ранее не имело смысла, кроме нас с ним, но теперь и мы - мингю и минхао - стали ничем. на следующее утро из моего запястья распустилась белая лилия. я так и не стал дирижером, а минхао... смог ли он изменить мир? я надеюсь, что да. я до сих пор не могу.