Юк Дон Сик снится ему каждый день. Стены сжимают сознание и идёт трещинами несобравшийся мозг.
Со Ину никогда не выйдет отсюда. Он также никогда не выберется из своего сна, тем более когда тот приходит и в реальности.
Пожизненно заключённым разрешается два посещения в месяц. Юк Дон Сик не пропустил ни одного.
У Со Ину кружится голова и трясутся руки. Хромая нога уже никогда не восстановится, тем более, когда по ней прикладывают раз или два на дню. У «Хищника» нет авторитета. Только былой оскал, постепенно одичавший и слезливо отчаявшийся. Он нервно и с криками ломает ногти в изоляторе, срывает голос, после стыдливо скуля в углу. Вспоминает слова отца, вспоминает слова Дон Сика, слова Боген. Стирающиеся друг о друга моменты с семьей всплывают в голове вперемешку с кровавыми отпечатками. Со Ину уже и запутался в списках своих убийств, думая о них так часто, воображая себе так много, что реальность уже засохла и облезла, как кожа на мозолистых пальцах. Он ведёт пустые надписи на стене, пытается выцарапать слова. Отсчитывает дни до своей мнимой свободы, ждёт, когда снова глотнёт жёсткого городского воздуха; ждёт, когда снова ощутит возбуждение и искру азарта от новой жертвы, от новой игры.
Он режет глазами небо, сменяющие цвет облака, массирует икры. Тело все ещё не слушается, для него нет и не будет волшебной терапии или банального качественного осмотра. Со Ину кажется, что добродетель брата сделала своё дело. Он не должен и не способен будет здесь выжить. Не в таких условиях, не с такой договорённостью и уверенным, обреченным рычанием каждому мусору, что слишком часто с ухмылкой приходит посмотреть на красный номер на тюремной форме.
Со Ину, с тускневшей пеленой на глазах, ненавидит Дон Сика с каждым днём все также сильно, как и ждёт.
Потому что тот приносит с собой тот самый воздух и эту шальную, больную улыбку каждый раз. И каждый раз Со Ину отчего-то, сжимая кулаки, улыбается в ответ. Дон Сик рассказывает все новое в жизни, как в своей, так и Боген - хотя та не появлялась с самого его ареста. Рассказывает про успех книги, про новые преступления, про свою помощь полиции и хвастается детективными способностями, не забывая хотя бы раз напомнить Со Ину, кто его сюда посадил. И тот каждый раз искренне не понимает, закрывает лицо и прыскает смехом, когда задумывается: зачем он это все выслушивает и принимает проклятого посетителя. Зачем жадно рассматривает отросшие завивающиеся волосы, которые можно было благополучно срезать скальпелем в тот день, воткнув лезвие куда-нибудь в затылок — для разнообразия. Со Ину удивляется, почему затем прокручивает эти истории в голове целый день - недели - до следующего прихода. Он не подрабатывает белым воротничком, но иногда выплёскивает заплутавшему Дон Сику возможный ход мысли очередной дешевки, что решила поиграть во что-то серьёзное.
Потому что он здесь по самой убогой случайности - и никогда, поражению. И смешным грешком будет мелочевке гулять на свободе. Не заслужили.
Со Ину разошёлся хохотом, когда Дон Сик принёс ему свою - их - историю, ту самую книгу, вдохновителем которой он стал. Он смеялся также много и громко, как и перечитывал ее. Возобновлял этот мир беспечно-сумасшедшего Дон Сика и закрывал глаза. Руки переставали дрожать.
***
Писк приборов так въелся в едва работающий мозг, что растворился в нем. Со Ину не замечал, не чувствовал, даже не существовал. Целый год изоляции в своей голове, как сказала Боген, — как он ее услышал. И как повторил Дон Сик, находясь где-то рядом.
Он так и не смог открыть глаза, так и не пошевелил пальцем.
- У тебя было так много дневников, знаешь, наверное, ты бы тоже стал отличным писателем, а? - смеётся, разговаривает сам с собой, снова много треплется.
«Болван»,- думает Со Ину, проклиная этот поток бессмысленного, до определённого момента, слова.
До момента пока тон голоса не меняется, не поскрипывает стул, когда тот встаёт. В этот момент Со Ину чувствует давление где-то в солнечном сплетении. Чувствует укол и какую-то ржавчину, пустоту. Потому что эта ничтожная болтовня выводит его из транса, из вязкого болота мысли, из тошноты памяти.
Со Ину хочет потянуться за ним. Хорошо представляя последний отпечатавшийся образ серого пальто, его приятную плотную ткань - сам Со Ину носил подобные - и вспоминает ощущение этого очередного падения в пропасть, от которого хочется зацепиться именно за него, за это предплечье или локоть, потому что дальше —опасно - Со Ину кисло смеётся в голове, не веря собственным словам, - потому что тот сам его туда столкнул.
Если бы они упали вдвоём...
Если бы сломанной игрушкой стал не только Со Ину, но и заслуживший ублюдок Дон Сик, то - он готов поклясться, - он бы достал его даже здесь — в этих задворках тяжелого сознания, в этом беспомощном теле. Он бы достал его, он бы поймал его.
И истребил.
Со Ину не шевелит и пальцем.
***
У него достаточно времени для размышления. Достаточно, чтобы вшить образ Дон Сика в слепые глазницы.
Достаточно, чтобы больше не было смысла и мысли о чём-то, кроме него.
А потому Со Ину вспоминает - каждый день - все, что уничтожил, вырвал и исказил в его жизни Дон Сик. А сделал он порядком все — постепенно, склизко и очень ловко для такого придурка. Со Ину дёргается при мысли, что тот глупец, потому что за все то время, что Дон Сик приходил, - всегда, - то ли сожалея, то ли с тонкой, одному ему понятной издевкой, но называться он мог кем угодно, - думает Со Ину, - но точно не глупцом.
Он трёт пальцем по корявому лицу на твёрдой обложке книги, хмурится — и царапает.
