I'll not be afraid if you'll be near me

Чу Шучжи когда-то был твердо уверен в том, что больше всего боялся только за своего брата, но начал сомневаться, когда познакомился с Чанчэном. Неловкий и беззащитный, он притягивал к себе взгляд кукольника каждый раз, как только появлялся в поле зрения. Почему? Потому что, мужчина готов поклясться, желание помогать другим в этом мальчишке принимало необыкновенный размах. Оно поражало. Но кто помог бы ему? Малыша Го было легко напугать. Он не раз падал в обморок от страха, трясся, словно осиновый лист на ветру, а его выражение лица вмиг могло исказиться тревожной гримасой. Он мог заплакать. Это все могло бы стать помехой; Шучжи так и сказал: они не будут работать вместе, если Чанчэн будет мешать. Но тот… просто ответил, что слишком бесполезен, сказал, что никогда не станет помехой. Потом Чу поймал себя на новой мысли — он хотел защищать юношу: от всего, что могло бы расстроить, только бы не видеть слез и не чувствовать даже на расстоянии дрожь в теле рядом; от опасностей, которые для спецотдела привычны, но для малыша Го — нет; буквально от мира, потому что свет и доброта младшего слишком чисты и искренни для этой жестокой реальности. Вместе с мыслью о защите пришел и страх за его жизнь. Они были одновременны. Как бы холодно не вел себя Шучжи с Сяо Го, лед внутри него стремительно таял, оставляя последний оплот — внешнюю корку, щит, за которым кукольник прятал настоящие чувства и эмоции. Образ малыша Го переплетался с образом брата: тот и воспринимался как брат, но это длилось не долго. Каждая гребаная проблема, в которую влезал Чанчэн, заставляла Чу злиться, сжимая кулаки и срываясь с места в ту же секунду, чтобы только быстрее найти Го. Защитить. Оградить от всех, кроме самого Чу. Момент, когда братский инстинкт сменился чем-то иным и более масштабным, старший пропустил. Но уловил другой. Страх окутывал коконом, заставляя содрогаться от холодного пота, бегущего по шее, и совершенно забыть об уже давным-давно не контролируемых слезах. Вина за смерть брата слишком долгое время лежала грузом на душе, сейчас же груз утяжелялся, выжигая на сердце не только имя брата, но и Сяо Го. Чанчэн лежал перед ним, а Чу одной рукой держал младшего за тыльную сторону ладони, другой — мягко проводил по его щеке. Впервые за столько лет кукольник хотел быть нежным к кому-то, показать все, что чувствует, пусть мальчишка и был без сознания. Чу рассказывал историю. На самом деле — свою жизнь. И больше всего не хотел, чтобы тот, кто стал сокровищем, оберегаемым Шучжи как зеница ока, пострадал из-за него же. Когда хоть кто-нибудь соблюдал приказ «не брать Святыни», если это могло помочь? — Чу-гэ… — Чанчэн шептал, чуть напрягая горло, но Шучжи просто захватил его в свои объятия, так и не оторвав руки от лица младшего. Сяо Го сказал, что не испугался, когда Чу лгал, только чтобы младший ушел. Кукольника многие опасались, но почему именно этот мальчишка, находясь на пороге сознания, тихо заявил ему, что он не боялся. Никогда не боялся. Малыш Го чувствовал защиту, а не опасность. — Чанчэн, — старший повторял имя на выдохе, вглядываясь в мутные глаза только что пришедшего в себя мальчишки. Чу Шучжи сидел рядом и обещал, что всегда будет защищать. Кто бы что ни сказал, что бы ни сделал. Потому что малыш Го — только его. И грубить младшему тоже может только он, (хотя Чанчэн никогда и не был обижен этим). Мужчина только в этот момент позволил себе делать то, чего он не делал ни при ком другом — он позволил себе улыбку. И Чанчэн улыбался тоже. — Чу-гэ, ты очень хороший, — шепот отчетливо слышался почти в идеальной тишине, сталкиваясь с единственным звуком в комнате — тяжелым дыханием Шучжи, — и нисколько не страшный. Пальцы их рук сплелись, и это переплетение Чу потянул на себя, прижав к груди — там, где находится сердце. Чанчэн засыпал, чувствуя на губах мягкий поцелуй, надеясь запомнить его. И повторить, как только проснется. Страх Чу растворился в воздухе.