Можно ли жить по правилам?

На улице уже темно. Ночное Токио всегда было прекрасным зрелищем. Фонари освещают улицы, гул машин всегда, кажется, что в Японии вообще одни машины, а еще много кто ездит на велосипеде, потому что правительство Японии помешано на экологии и доступности движения, но для Изуку сейчас не имеет важности ничего. Абсолютно. Тянущая вниз пустота пробирается во все тело, своими лапами хватая остатки разума парнишки и заставляя думать о том, что это было предательством. А чем еще это было? – Мидория? – Бакуго осторожно положил руку на хрупкое плечо юноши, чуть сжав пальцы. – Если ты не против, я пройдусь. Хочу подышать воздухом, – Кацуки в голосе Мидории отчетливо слышал нотки печали, и она имела место быть. – Ты точно пойдешь домой? – Да, могу отписать, как буду дома, если тебе это важно. – Важно. Изуку натянуто улыбнулся, чтобы блондин не заметил, насколько разбит парень внутри, и просто пошел по тротуару прочь. Но и правда в сторону дома. Мидория шел по улице, освещаемой яркими фонарями, только вот в душе его было темно. В голове не укладывалось буквально ничего, все мысли хаотично сменяли друг друга, и он даже не раз чуть не врезался в прохожих. Он не мог понять, почему то, что он увидел – вызывает столько негативных эмоций. Этому же должно быть какое-то объяснение? Должно же быть? Хотя о чем можно говорить, когда ты доверяешь человеку, отдаешься ему во всех смыслах этого слова, а в ответ получаешь дикую боль, что скручивает пополам, заставляет плакать и так отчаянно пропускать удары сердца, тяжео вдыхая на каждом пропущенном ритме. В голове крутилось непонятное «За что?», но он не мог спросить, да и, если быть честным, не желал больше. Все его, нет… не только его, а их воздушные замки вдруг рухнули в одно дуновение ветра. Сейчас казалось, что все сосредоточено на предательстве, на том, что Шото все время его обманывал, играл с чувствами и телом, выходит? Так ведь? Изуку снова покрутил кольцо на пальце. Как же так? Зачем тогда кольцо это? Зачем вообще все это? Квартира, постель, которую делили вместе… зачем?.. Неужели все это правда? Дорога пролетела незаметно из-за мыслей в голове, ноги сами вели куда-то к дому, и Мидория шел, словно ведомый каким-то непонятным чувством, тянущим снизу. Он очнулся лишь тогда, когда понял, что находится около дверей их квартиры. Руки сами потянулись к ключам, дверь легко поддалась и открылась, приглашая в пустую квартиру, которую оставил Изуку перед уходом. Тут даже еще пахнет Шото… Его парфюм он узнает из миллиона. Это что-то невероятное. Сандал с нотками цитруса, кажется, и этот запах всегда кружил голову, но сейчас вызывал лишь отвращение. Закрыв дверь, Мидория уперся в нее спиной и съехал, поджимая колени к груди и обхватывая их руками. Голову упала на колени, и парнишка дал волю чувствам. Слезы без остановки стекали по щекам, а боль давила на грудную клетку, снова и снова заставляя вспоминать тот момент с помолвкой и напуганные глаза Шото. Как он мог… Получается, Изуку всегда был только в статусе любовника? Где-то в глубине квартиры издавал трели телефон, пока не замолчал. Наверное, села батарейка. Да и слава богу. Кому он вообще нужен. *** – Ты идиот! Как ты мог так сжать бокал, что поранился? – Момо перевязывала руку Шото, явно злясь и ругаясь. – Я должен уйти, Момо… должен! – Уйдешь… если сделаешь это сейчас, отец тебя не пустит, ты вообще видел его лицо, когда твоего парня увел Бакуго? И не переживай ты так, с ним твой друг. Ничего плохого там не произойдет. Слова девушки немного успокоили Шото, и он даже перестал дергаться, позволяя закончить процедуру до конца. Отец приказал охране следить за Тодороки младшим и не выпускать его из зала, а значит, просто так выйти не удастся. Нужно было придумать, как срочно слинять, но его успокаивала мысль, что Бакуго и правда с Мидорией, а это значило, что ничего страшного не случится. Не случится ведь?.. Когда рука была перевязана, а Шото более-менее успокоился, они вышли в зал, и к своему ужасу Шото понял, что видит Кацуки. Одного. Он быстро пробрался сквозь толпу, раздвигая людей руками и извиняясь за то, что толкается, и подошел к блондину. – Где? – Дома он, – Кацуки взял с подноса бокал и отпил напиток. – Ты отвез? – Нет, он сам ушел. – Ты придурок? – Кто из нас придурок, Шото? – Кацуки посмотрел на парня красными от злости глазами. – Ты почему его не предупредил? У тебя с головой все в порядке? Ты как вообще извиняться планируешь?! – Я что-нибудь придумаю… – Шото выглядел озадаченным, он явно не ожидал грубости от Бакуго, да и от себя такой глупости не ожидал. Нужно было просто сказать, почему он решил утаить такую важную информацию?! Чего он боялся, что Мидория не поймет? Ну вот теперь точно не поймет. – Молодец, придумал уже. На нас смотрят пять охранников. Видимо, твой папаша решил добиться своего. Блять, Тодороки. Такое дерьмо тебе разгребать… Кацуки хлопнул друга по плечу, а Тодороки вдруг согнулся от резкой боли в груди. Он названивал Мидории, но потом телефон просто был недоступен, и парень ругался и на себя, и на Мидорию, и на идиотский телефон, который тот не брал. Шото ходил из угла в угол, кусал ногти, раздумывая, как сбежать, пока не зашла Момо и не сообщила, что Энджи сейчас отвлечется на речь. Это был шанс сбежать с мероприятия, которым Шото воспользуется. Обязательно воспользуется. Пока не поздно. Потому что его предчувствие выдавало такие картинки, такую боль, что хотелось забиться в угол и где-то зарыдать, понимая, насколько его душе сейчас больно. А своей душой он считал этого зеленоволосого парнишку, который лучезарно улыбался на всех фотографиях. *** Мидории было больно. Так больно, что рвало раз пять уже, если не больше. Он сидел в обнимку с унитазом, опустив на него тяжелую от мыслей голову. Плакать уже было нечем, глаза опухли и болели, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось внутри. Душа будто стояла в огне и горела, махала руками, просила пощады, а ничего сделать нельзя. Она медленно тлела, кричала о пощаде, тянула беспомощно руки, умоляя о спасении, но все было безуспешно. Преданная душа не может быть спасена. Думать о чем-то другом и не выходило. Боль пронзала все тело, скручивала все органы, Мидория еле дополз до комнаты. Он натянул на себя плед, пытаясь уснуть, но его трясло, и он даже глаз сомкнуть не мог. Было противно, мокро от слез и невыносимо тяжко в районе легких и сердца, будто весь воздух выкачали под вакуумом. Парень не мог даже моргнуть, глаза сохли тут же, и Изуку болезненно их закрывал, но тут же открывал, словно боясь уснуть и не проснуться, но с каждой секундой, проведенной в одиночестве, становилось понятнее, что Мидория больше не хочет знать ни чувств, ни вкуса, ни любви, ни тем более этого предателя Тодороки Шото. Он решительно встал с постели, взял дрожащими руками ручку и листок, чтобы написать письмо, выплеснуть всю боль, сковывающую по ногам и рукам, выплакаться в этих строчках, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Ночь в самом разгаре, за окном гул машин, шум дождя, внезапно пошедшим в это время года. Шум угнетающий и долгий, будто жизнь забирает, душу мучительно медленно вытягивает из бренного тела, что сидит над клочком бумаги и царапает странные строчки для Шото. *** Наконец преодолев охрану, Шото со всех ног бежит к выходу, где его уже ждет такси. Момо и Кацуки остались в зале, чтобы отвлечь отца если что. У Тодороки душа мечется туда-сюда, словно ищет способ, чтобы найти способ, как связаться с родной душой – Мидорией, но все попытки тщетны и абсолютно бесполезны. Парень перебирает телефон в руках, постукивает по экрану пальцем, проверяет раз за разом не появился ли в сети абонент, но и это не приносит никаких плодов. Еще и пробка… Черт бы ее побрал! Откуда в такой час пробка вот здесь, почти у их дома? Шото покрутил кольцо на пальце, вспоминая, как вдвоем им было хорошо, и как опрометчиво он поступил, когда не решился сказать Изуку правду. Это ошибка может стоить очень много… Слишком много. Но Тодороки об этом еще не знает. Он сидит в машине и смотрит, как капли дождя падают на стекло, а дворники сметают их, очищая лобовое стекло. Душно… Вдохнуть хочется, спешить хочется, хочется просто выскочить сейчас! Но здравый смысл все же присутствует в Шото, хоть и осталось его очень мало. Он набирает полные легкие воздуха и медленно выпускает его через нос, пытаясь успокоить бешеное сердце и свой разум. Еще немного… потерпи немного. Такси подъезжает к дому, и Шото понимает причину пробки. Перед их домом стоит «Скорая» и полиция, а еще толпа народа, что липнут друг к другу под зонтиками, что-то обсуждая. Сейчас ему, к сожалению, было плевать на то, что происходит здесь. Ему нужно было срочно добраться до квартиры, чтобы успокоить своего родного и любимого человека, рассказать всю правду, уберечь от всего, что будет происходить потом. Толпа расступается неохотно, и когда юноша уже подходит к подъезду, его останавливает сильная рука полицейского, потому что из подъезда на носилках выносят тело. Шото морщится, смотря на белую простынь, пропитанную красным, и из-под нее выпадает рука, в которую Тодороки младший вцепился глазами. Это кольцо на пальце он узнал бы везде. Осознание бьет по голове огромным молотом, выбивая землю из-под ног. Мидория… – Мидория! – Шото отталкивает полицейского, хватается за простынь руками, но его тут же оттаскивают, а он все кричит, не понимая, где реальность, а где его страшный сон. – Пустите меня, пустите меня! – этого просто не может быть. Это все сон, правда ведь? Лицо помертвело и приобрело белоснежный цвет, глаза тут же наполнились слезами, и он даже не замечал, насколько холодный дождь и насколько сильно он уже промок. Он не мог поверить, да нет, он не верил в то, что это Мидория! Этого не может быть, это просто бред, бред, бред! Истерика брала верх, но силы покидали Шото, и он беспомощно смотрел, как тело грузят в машину и увозят куда-то. Тодороки упал на колени прямо под дождем, поднимая голову вверх и крича от бессилия. В голове гул, на него смотрят сотни глаз, а разум отказывается думать, потому что сердце колотится так сильно, что даже в ушах отчетливо слышно его биение. Только не его мальчик, только не Изуку… – Он мертв, успокойся, парень! – кто-то пытался его успокоить, но только больше вводил в панику. – Да, да, мы увидели, как розовая вода вытекает из-под двери, и вызвали полицию. Как жалко… такой молодой парнишка, я видела его на фотографиях и в телевизоре! – какая-то бабулька давала показания, и Шото все это слышал. Кажется, в этот вечер оборвалась не одна жизнь. На ватных ногах, почти не видя перед собой, парень встает, чувствуя привкус металла на губах, потому что не заметил, как прокусил их, пока пытался понять, что происходит. Доползает до квартиры, видя, что все мокрое, весь пол в воде, а дверь настежь открыта, сразу понимает, что ошибиться не вышло… Это точно был Мидория… Зайдя в ванну, Шото тут же падает в красную от крови воду на полу, видит лезвия, лежащие на бортике ванны, и понимает, что только что умер вместе с Изуку. Не верилось в реальность, не верилось в происходящее, вообще не верилось, что это реальность, но только дичайшая боль, разрывающая грудную клетку и выворачивающая все органы, напоминает о том, что это не сон, а оживший кошмар. Сколько он так просидел – не помнит, но за окном уже светало. Парень безжизненно смотрел перед собой, изредка сглатывая и моргая, дрожал от ставшей ледяной воды и думал о том, что натворил. Он мог спасти человека одной лишь фразой, лишь правдой… и что теперь? Как вообще принять реальность, как принять то, что Изуку больше нет? Нехотя вставая, потому что это было нужно, он идет в спальню, где находит записку, из-за которой снова случается истерика. Он Сломал Жизни. "Если вдруг ты захочешь вернуться, Если вспомнишь былое то светлое, То не нужно. Не нужно! НЕ НУЖНО! Нас не стало с осенними ветрами. Не пиши про осенние сумраки, И не напоминай, как в них прятались, Целовались, прикрытые куртками, И как капли дождя на нас падали. Нас не стало. С проклятым тем холодом... И за это тебе нет прощения. Мое сердце тобой было вспорото, Но и это забудешь со временем."