Айзек знает

Страх — это то, о чем Айзек знает лучше многих. Он холодный и сырой, как подвал, и сжимает, как стены пустого запертого холодильника. Он темный как безысходность, и от него скручивает внутренности и саднят пальцы, лихорадочно и совершенно бесполезно царапающие крышку холодильника: открыть ее можно только снаружи, потому что на холодильнике цепь. Страх впитывается в кожу вместе с пылью, и от него, как от крика, закладывает уши. Страх — это больно. Он оставляет багровые и лиловые следы на коже. Лиловый перерастает в желтый, а багровый покрывается бурой коркой, но цвет никогда не исчезает: страх не бесцветный. Он порождает беспомощность и давит, заставляя пригибаться к земле и закрываться руками. Страх — осколки разбитого стакана, разлетевшиеся по кухне. Айзек режет руки, собирая их, но мелкая стекольная крошка все равно остается: страх никогда не уходит насовсем. Страх сковывает. Сжимает горло как тугой ошейник, и не позволяет сказать. Не позволяет закричать и облегчить боль. Айзек делает вид, что все в порядке, потому что страх не позволяет иначе. Отец всегда говорил, что учит его уважению и послушанию, но на самом деле учил страху. И Айзек научился. Он узнал о нем все — грань за гранью. Страх горчит на языке как таблетки и иногда пахнет спиртом. Страх въедливый, как табачный дым, и не оставляет Айзека даже во сне. Страх не умирает, он прячется. Сейчас Айзек может говорить и кричать и уже не так беспомощен, как раньше. Он понемногу узнает, что такое уверенность и самоконтроль. Дружба и доверие. Стая. Но навести порядок снаружи гораздо проще, чем внутри. Айзек старается, но все, что он на самом деле знает по-настоящему — это страх. Страх пророс сквозь него, как трава сквозь мертвые кости. И он ничего не может поделать с этим. В одиночку. Потому что страх не любит компании. И это последнее, что Айзек узнает о страхе, прежде чем всерьез начать учиться чему-то новому. «Будь осторожен, — говорит Скотт. — Я не хочу, чтобы ты пострадал». Вокруг громкая музыка, много людей и мерцающие цветные пятна от диско-шара. В клубном зале жарко, тесно и темно. Глаза Скотта сейчас тоже темные из-за расширившихся зрачков, и Айзек видит в них искреннее беспокойство. Это выбивает из колеи, но помогает понять: темнота — это не всегда страх. Он забирает шприц с транквилизатором с несколько дезориентированной улыбкой и уходит искать Джексона. Это опасно, но Айзек не чувствует страха. Ему легко, и эта легкость пьянит. Айзек не знает, что с ним. И как оказывается на матче — шумном, пестром, пропитанном волнением и азартом — он тоже не знает. Просто ему кажется, что так правильно. «Ты можешь помочь?», — с надеждой спрашивает Скотт. «Я могу победить». Айзек улыбается, и Скотт отвечает ему тем же. А Айзек, кажется, знает, что такое уверенность. Уверенность — это твердое плечо, тепло чужого тела и благодарная улыбка. Уверенность — это когда не надо сгибаться и прятаться, потому что уверенность убивает страх. Уверенность — спокойный ритм сердца и ровная земля под ногами. Уверенность ярко-желтая, как глаза молодого оборотня, солнце и мед, красная, как их форма для лакросса и искусанные в предвкушении губы, бурая, как скалистый обрыв, с которого видно весь город. Цвет есть не только у страха — теперь Айзек знает. А в клинике у Дитона он узнает и кое-что о боли. Например, что боль не всегда связана со страхом. Айзек учится забирать чужую боль, и это совершенно особенное ощущение, недоступное человеку. Чернота струится вверх по руке, и резко нахлынувшая боль постепенно сменяется облегчением вместе с чужим облегченным вздохом. Айзек узнает, что иногда боль — это хорошо и нужно. Боль-очищение, боль-спасение. Раньше Айзеку не приходилось никого спасать. Он не мог никому помочь, потому что сам нуждался в помощи. Но теперь Айзек может. И это тоже особенное ощущение. Он улыбается и немного плачет — от неожиданности. А Скотт стоит рядом и смотрит понимающе-ласково. Наверное, это что-то значит — что Айзек узнает что-то важное рядом с ним. Учится жить иначе. Открывать в привычных вещах новое. Наверное, это что-то значит, но Айзек не знает что. Просто, когда оказывается, что ему некуда идти, он, не задумываясь, приходит к Скотту. Тот, конечно же, не гонит. Айзек холодный и мокрый, потому что на улице ливень, а он в одной футболке. У Скотта дома тепло, уютно и спокойно. Дом Скотта хочется назвать домом, и это непривычно для Айзека — у него никогда не было так. Скотт заваривает чай и разогревает лазанью. Айзек не просил, но ему приятно. Кажется, это называется забота. Или гостеприимство. Айзеку нравится думать, что первое. Ему в принципе нравится находиться рядом со Скоттом. Потому что рядом с ним не холодно и даже темнота светлая. Потому что рядом с ним легко верить, что завтра наступит, и в этом завтра все будет хорошо. Потому что рядом с ним нет страха. Но в его снах нет Скотта. Зато есть отец, и это уже не значит ничего хорошего. Однако Айзек просыпается не от собственного крика, а от боли в плече. — Айзек! — зовёт Скотт. — Айзек, проснись! Айзек дышит как после пробежки, и его сердце колотится, как бешеное. Скотт садится рядом, и спрашивает: — Что тебе снилось? Будет легче, если расскажешь. Айзек мотает головой. У него дрожат губы и нет подходящих слов. Скотт обнимает, не требуя ответа, и Айзек жмется ближе, дрожа. Скотт тёплый, даже горячий. Айзек утыкается носом ему в шею и обнимает так крепко, что будь Скотт человеком, у него хрустнули бы ребра. Скотт его по влажной от холодного пота спине гладит и ничего не говорит. — Не уходи, — шепотом просит Айзек. — Пожалуйста, останься. — Хорошо, — отвечает Скотт. Ему немного больно, но он и не думает выпутываться из кольца рук, и Айзек успокаивается. Страх не любит компании. А в следующий раз Айзек приходит сам. Скотт просыпается от того, что кто-то прижимается со спины, обнимая, но не возмущается. Он совсем не хочет прогонять Айзека, и, почему-то, это не кажется странным. …Утром Айзек понимает, что нежность пастельно-розовая, как букет пионов и уходящая заря, и мягкая, как пух. Обволакивает покоем и теплом и немного щемит в груди при взгляде на. Скотт щурится со сна и пытается сломать будильник, не вылезая из-под одеяла, а сквозь шторы льется мягкий солнечный свет. Айзек глубоко размеренно дышит, разбирая момент на молекулы и впитывая каждую миллисекунду: ему…хорошо. Просто хорошо. Без натяжек и вездесущих «но». Без непоколебимо надвигающихся грозовых туч и вечного дождя. Он так устал от дождя. Но рядом со Скоттом солнечно.