Холодно

Холодно Всё существование Гилберта ограничивалось этим словом. Казалось, его тело превратилось в ледяную глыбу и никак не могло оттаять. Мороз проникал всюду: в рукава, за шиворот, сжимал свои когти на ступнях и рёбрах — он был даже внутри, там, где-то у самого сердца — если оно у него ещё осталось Даже лицо Гилберта застыло, и, как бы он не пытался, ни растирание щёк, ни попытки поднять воротник, ни что-либо ещё не могло заставить холод отступить. Холодно В голове всплывали жалобы брата на египетскую жару. Тогда это вызывало лишь насмешки, сейчас — невольную зависть. Тогда никто не испытывал недостатка в одежде. Тогда пронизывающий ветер не налетал из ниоткуда и не заставлял съёживаться в бесплодном порыве хоть как-то защититься. Тогда Людвиг был с ним, и всё было хорошо. И на задворках разума появлялась злость: то ли на всех тех, кто разлучил его с братом, то ли на самого себя — что позволил этому случиться. Холодно. Ещё чаще в голове нехотя появлялись заснеженные просторы России, сугробы до неба, прозрачный как стекло лёд на реках, белоснежные снегопады, длящиеся часами, и такое же белоснежное — то ли от гнева, то ли от напряжения — лицо самого Брагинского со сжатыми губами и нахмуренными бровями. На фоне излишне спокойного Англии и наигранно весёлого и бравирующего Америки обычно мирно улыбающийся Россия выглядел грозно. Отчего-то вспоминались те далёкие годы, когда Пруссия, вернее, ещё Тевтонский орден — хотя, имеет ли он сейчас право на это имя? — ещё не имел вопросов к религии и боялся Гнева божьего больше всего на свете. Холодно. Временами боль накатывала волнами-цунами, временами просто оставалась здесь, вместе с Гилбертом. Особенно сильно она чувствовалась в шее — там, за что вешали — и в груди — там, куда стреляли. В какой-то мере он даже был рад, что боль не уходит. Она была той единственной вещью, которая помогала ему не терять рассудок. Не будь боли, Гилберт бы давно уже сошёл с ума — от полнейшего одиночества. Ведь что могло быть в месте, созданном для страдания — Аду, Бездне, Преисподней, называйте как угодно? Черти? Котлы? Другие грешники? Нет. Здесь не было ничего. Это место было предназначено для того, чтобы ты мог остаться наедине со своими грехами и кошмарами. Иронично. Как иронично, что тот, кто родился, чтобы защищать десять заповедей, нарушил чуть ли не все из них. Как иронично, что бывший церковный орден страдает, как Иуда, Брут и Кассий на последнем кругу ада. Как иронично, что ему тоже очень холодно