Che faro senza

Спустя три недели Сэм не вернулся. У всех в Бриджес выработались привычки-ритмы, сродни с теми, которые использовал Хартмен. Двадцать одна минута. Час тридцать. Сорок восемь минут восемнадцать секунд. Фрэджайл совершала прыжок за прыжком. Она тратила больше энергии, чем могла себе позволить без риска для сосудов головного мозга и изъеденной темпоральным дождем системы кровообращения. Она возвращалась, хватала сразу пару криптобиотов из банки, проглатывала не жуя, ложилась на обтянутую пластиком больничную кушетку, чтобы отдохнуть. Дэдмен подключал капельницу: криптобиоты — это прекрасно, но старую добрую глюкозу с аскорбинкой против истощения никто не отменял. Он же вытирал влажными салфетками потеки крови с лица и губ Фрэджайл. Он никому из медицинского отдела Бриджес не доверял эту миссию. В сером боксе сбоили проекторы, симулирующие солнечный свет и безмятежный день позднего лета или ранней осени — с золотом солнца, преломляющегося в зеленый и оранжевый сквозь еще свежие и уже тронутые желтизной листья, с пылинками и даже мотыльками. Дэдмен иногда ловил себя на том, что никогда не видел живых мотыльков, только мертвых — пришпиленных булавкой к картонке с надписью на латыни, Хартмен держал коллекцию, демонстрировал как свою гордость, разумеется, никогда не сдвигая стекла и не позволяя прикоснуться к хрупким останкам насекомых. Фрэджайл и ее крипобиоты были крепче, но она возвращалась, окровавленная, и Дэдмен проверял жизненные показатели, а потом украдкой вводил в раствор немного снотворного. Она проснется и прыгнет опять, знал он. Так нельзя. Ей нужно отдохнуть. Простой алгоритм сортировки жертв: от зеленого до черного. Зеленый — выживет точно, помощь почти не нужна. Желтый и красный — экстренно. Черный — смертник, только в заморозку на органы, нет смысла тратить лекарства и силы врачей. Фрэджайл была «зеленым» с проблесками желтизны, словно фальшивые кроны деревьев на голограмме. Сэм же… Дэдмен не хотел думать. Не черный. Нет. Он возвращался прежде, вернется и теперь. Спустя три недели, они все еще искали Сэма. Хартмен привык к амплитуде своего изуродованного сердца-в-форме-сердца. Он, родившийся еще когда оставались следы прежнего мира, рассказывал, что далекие от анатомичности открытки дарили в день святого Валентина и считали символом любви. Дэдмен все никак не мог понять, почему мышца, отвечающая за кровоток, стала олицетворять эмоции: почему не мозг, не гормональная система — начиная с гипофиза и заканчивая надпочечниками. Хартмен над ним смеялся: ты так многого не понимаешь, мой искусственный друг, — от него это не звучало издевкой, Дэдмен просто отмахивался. Сейчас Хартмен перестал искать тех, кого любил прежде, сосредоточился на человеке, которого узнал несколько месяцев назад, и его неправильное сердце останавливалось ради тысяч новых берегов. Он не покидал своей лаборатории много месяцев, лет, но теперь тоже послушно ложился на соседнюю с Фрэджайл койку. — Друг мой, наконец-то мы увиделись живьем, — ухмылялся он Дэдмену. — Между прочим, ты проиграл последние две партии в шахматы, так что за тобой долг. — Конечно, — соглашался Дэдмен. — Нет, виски не принесу. Вина тоже. У нас здесь довольно строго, это все-таки Узел, а в медицинском крыле порядки еще строже… — Вы зануды. Хартмен фыркал и с достоинством проваливался в очередную смерть. Между ним и Фрэджайл Дэдмен загадывал «пожалуйста, пусть они найдут Сэма», — каждый раз безуспешно, и когда очередное возвращение приносило дурные вести с Берега, он вздыхал, подключал капельницы, заботился о доверившихся ему людях, способных проникнуть на ту сторону — ведь сам был здесь, в материальном мире, прах из праха, сотворенный из мертвецов и бесполезный, как гниющий труп. Бесполезный, потому что он-то точно не мог помочь искать Сэма. Дэдмен распечатал на хиральном принтере и прикрепил рядом с койками Фрэджайл и Хартмена резервуар, синхронизирующий Лу с ее некроматерью. ББ — или просто Лу, — была третьим звеном, третьим, о ком следовало заботиться. Дэдмен никого не подпускал к «пациентам», спал урывками в кресле, питался кофе и крекерами, которые обычно можно было высыпать из кофейного автомата. Сухое печенье ощущались во рту вроде чуть подсоленной бумаги. Кофе добавлял горечи, несмотря на искусственные сливки. — Есть что-нибудь новое? — порой наведывались Малинген и Локни в одном лице, левый глаз голубой, правый — золотисто-карий, кошачий, похожий на топаз. Дэдмен все вглядывался в объединившихся близнецов, думая некстати: каково им обеим было видеть тело Малинген? Ну то есть, то самое, что осталось. — Нет, ничего. Дэдмен вздыхал. — А у тебя? Во множественном числе называть МаЛокни не получалось. — Тоже голяк. Мы кое-что попытаемся настроить, по типу радио, только на биочастоты, благо образцов органики Сэма у нас завались. Только это же не так работает, да? Однажды в этот момент вернулся и поднял голову Хартмен. Автоматический дефибриллятор на его груди пискнул, устанавливая более-менее нормальный сердечный ритм. Фрэджайл проявилась в воздухе, покачнулась и села на кровать. Из носа по губам, вниз на подбородок и шею стекали струйки крови, которые не замечала. — Не работает, — сказала Фрэджайл. Из банки с криптобиотами выплыли сразу трое. Она перехватила их в полете. — Хартмен, что у тебя? — Еще один берег. Нет, не тот. — Мы попытаемся придумать что-то еще, — правая рука МаЛокни погладила левую, рассинхронизированная моторика выглядела немного странно. — Поработаем над связями и попытаемся вытащить. Видите ли, главная проблема: вы слишком хорошо знаете берега и ту сторону. — Что ты имеешь в виду? — Фрэджайл, сбиваясь, называла МаЛокни в единственном числе. Та не исправляла. — Я пытаюсь настроиться на Сэма. У меня всегда получалось прежде, но особенно если знать, кого хочешь найти. Дэдмен повернулся к капсуле Лу. Малышка как будто спала, иногда открывала глаза, всматривалась в пространство. Сэм рассказывал, что иногда ей снились кошмары — или это ему снились кошмары о ней? — Вот именно, — МаЛокни села на край кровати, покрывало согнулось пластиком искусственного материала. — Ты пытаешься на него настроиться, как настраивалась прежде на других… — …и у тебя не получится стопроцентной точности, — подхватил Хартмен. Он походил по палате, где погасла и снова зажглась голограмма. Все тот же сад ранней осени, заставку не меняли со смерти Бриджит. Хартмен поморщился, нажал кнопку пульта на стене. Палата стала серой ловушкой без окон, но Дэдмен подумал: так лучше. Честнее. — Нужен прибор высокой точности, который не сбоит. Со мной та же проблема, я настроен на… своих, — он снял очки и пожал плечами. — Мне нравится Сэм, он мой друг, но не единственная значимая фигура. Нужен кто-то, для кого Сэм был бы таким. Он оглянулся. Вслед за ним МаЛокни повторила жест. Фрэджайл задержалась, недоумевая, проследила за остальными. Дэдмен оглянулся. — Лу… то есть, ББ! — он даже постучал пальцем по капсуле. Звук смягчила перчатка. Лу недовольно приоткрыла глаза и отвернулась. — Конечно! Конечно, это идеальный вариант, они привязаны друг к другу… Я имею в виду, в прямом смысле, подключение иначе и не работает. — ББ не сможет самостоятельно найти Сэма, — мягко напомнили МаЛокни. Голос странно дрожал, заставляя думать: представляют ли они собственную дочь? Что знает Локни о нескольких месяцах персонального кошмара Малинген? — Нужен проводник, верно? — Фрэджайл промокнула нос салфеткой. Немного крови осталось на верхней губе — ярким в темноту контрастом к бледной коже. — Ну, я попытаюсь достать его с этой штукой, хотя… — Лу не «штука», — проворчал Дэдмен негромко. Хартмен улыбнулся, переглянувшись с МаЛокни. — Твоя помощь, Фрэджайл, конечно, потребуется. Но у нас есть подходящий кандидат. Тот, у кого нет ни ДУМа, ни даже собственного берега. Поэтому никаких сбоев и помех. Дэдмен понял, что теперь все смотрят на него. Он попятился, задел плечом капсулу Лу. — Что? — Я смогу его доставить на берег, — сказала Фрэджайл, чуть склонив голову на бок. — Хартмен, ты поможешь с координатами? Нужно поближе к Шву. Шов — место между жизнью и смертью. Сэм не вдавался в подробности, каково оно, только упоминал воду, морское дно с камнями и водорослями, чтобы вынырнуть, надо плыть на свет — вдоль сияющих нитей. А потом блюешь смолой и дохлыми криптобиотами, романтичнее некуда. — Пожалуй, да. Я запоминал приметы тех берегов, которые доводилось посещать. Примерную карту составил. Она далека от идеальной, хотя может по праву считаться образцом наиболее совершенного на данном уровне топографического метода исследования так называемых… — Сойдет, — перебили МаЛокни. Близнецы в едином теле подошли к Дэдмену. Тот снова обернулся, словно за плечами кто-то еще стоял, кто-то более правильный, подходящий для такой серьезной миссии. Кто-то настоящий. — Но у меня ведь нет души. И берега, — напомнил он. Последнее время говорить об этом стало проще. Это и называется дружбой, верно? Когда другие люди знают твои тайны, а ты — их; сиамские близнецы, разделенные в детстве, возвращенные в одну плоть после гибели общей дочери обращались к существу, которое никогда не было полноценным человеком, и Дэдмен подумал только: идея неплохая, но сработает ли? МаЛокни невозмутимо добавили. — Ты еще и привязан к Сэму больше других. Фрэджайл хмыкнула. Хартмен кашлянул в кулак, даже не пытаясь сдержать довольно ехидную ухмылку: — Вполне вероятно, это действительно подходящий вариант. Дэдмен собирался спорить, но нехарактерно для себя промолчал. Хотелось снять перчатку и погладить капсулу Лу, словно обнять сквозь оранжевый пластик — почти как самого «не-трогай-меня-у-меня-фобия» Сэма. Дэдмен пытался помогать команде Бриджес, а теперь они выбрали его, чтобы отправился туда, куда ему нет пути; может, в этом вся и суть. — Нужно, наверное, с Дайхардменом посоветоваться, — только и пожал плечами. Директор появлялся в боксе редко, кто-то должен был управлять и объединенными городами, но отчеты прочитывал по последней точки, Дэдмен точно знал, потому что сам и составлял их, заботливо отправлял с браслета или компьютера. Получал в ответ короткое «продолжайте». Ну, вот — продолжили. Дайхардмен появился до того, как Хартмен отправился в очередное путешествие посмертного опыта. Правда, успел занять позицию на кушетке, таймер сообщил: осталось семь минут до смерти. МаЛокни передернули плечами от этого искусственного голоса: лежа под обломками госпиталя, Малинген слышала бесконечно зацикленное «немедленная эвакуация», тот же роботизированный голос — теперь он вызывал у нее тошноту. Дайхардмен кивнул всем. — Вижу, у вас появилась идея? — Вроде того, — Фрэджайл кинула в рот криптобиота. — Может, не выйдет. Может, мы вообще все умрем. — Пока живы. Амелия нас не уничтожила, — Дайхардмен обвел руками бокс, где так и не включили хиралограмму осеннего дня. — Метеостанция сообщает, что темпоральные дожди идут реже. Позволим себе понадеяться, что у Сэма получилось. И он… может вернуться. «Жив», — это слово услышал только Дэдмен, кажется, последний, кто еще проводил черту между бытием и небытием. Дайхардмен тоже, несмотря на то, что бывал на собственном берегу и встречался со своим тридцать с лишним лет как мертвым командиром. — Ну, раз может, так чего мы ждем, а? — Дэдмен аккуратно достал капсулу Лу и прижал ее к груди. Сердце билось в кончиках пальцев, а из-за ребер пыталось выбраться куда-то еще вопреки законам анатомии. Дэдмен видел чужие берега: спокойные воды и желтый песок Фрэджайл, кошмар Клиффорда Унгера с зацикленной битвой, многотонными танками над головой — кишки свешивались огромными змеями и норовили коснуться лица. В канализации пахло кровью. Но Шов — Шов — это смерть, подумал Дэдмен. Вполне вероятно, он, отрезанный от посмертия людей, прах из праха, собранный из несовместимых кусков плоти, вообще не сумеет выбраться из околоплодных вод Сэма «Портера» Бриджеса, что каждый раз даровали ему новое рождение после гибели. «Я отдам ему Лу и они вернутся». — Лично я готов, — у него задрожал голос. Дэдмен поправил очки, ослабил галстук, пытаясь дышать не так часто и не вызывать гипервентиляцию. Хартмен поднялся с кушетки и подошел, чтобы похлопать по плечу. — Эй, все хорошо. — Иди-ка на кровать, у тебя там одна минута осталась, — сварливо отозвался Дэдмен. — Сорок пять секунд до смерти, — подтвердила автоматика. — Не хочу потом собирать твои мозги с пола, — после этого замечания Хартмен все же послушался. МаЛокни и Дайхардмен синхронно кивнули. — Мы будем вас отслеживать по мере возможности. Браслеты Бриджес сделаны на основе хиралия, поэтому могут проникать между реальностями, — сказали близнецы. Дайхардмен повторил жест Хартмена. — Возвращайтесь все вместе. Фрэджайл дожевала последнего криптобиота из своей банки. Лицо у нее по-прежнему было залито кровью. — Не прыгай без меня, — попросил Дэдмен. Фрэджайл вздернула бровь. — Я не смогу же о тебе позаботиться, ну… понимаешь, конечно, другие тоже достаточно квалифицированные, и все-таки… — Договорились. Все ждем вас с Сэмом. Вперед. Она прикоснулась лбом к чувствительной метке шрама. Дэдмен стиснул капсулу, набрав воздуху, словно Лу указывала на тварей или они оба собирались нырнуть в самую обычную воду. Инстинктивные реакции однообразны. «Мне не страшно, вовсе нет». Фрэджайл моргнула, как всегда перед прыжком. Вода была синеватой, лишенной каких-либо красок. Дэдмен читал о морях, озерах, океанах, но сам не решался воспользоваться даже бассейном в Центральном или Столичном узле — там всегда кто-то плавал, не хотелось, чтобы люди с отвращением оглядывались на него. Однако он узнал это место: капсула-автоклав, из которой его доставали, чтобы подключить к искусственному дыханию и погрузить в беспамятство боли, а потом он приходил в себя, пытался открыть глаза и видел полупрозрачное стекло, снова жидкость. Гораздо позже выяснил: его выращивали в резервуаре, похожем на тех, в каких держат ББ, нежизнеспособный образец постоянно умирал, его восстанавливали. Дэдмен до сих пор не знал, почему не сожгли заживо, как бесполезную груду мусора. Он закричал, обнимая Лу. Ее маленькая пластиковая капсула была единственным пятном, ярко-желтым и настоящим, а воды между жизнью и смертью такими знакомыми, такими привычными, как боль и безнадежность, как хроническая кома, как постоянная клиническая смерть — его называли «Мертвецом» не только из-за того, что соткали из трансплантированных органов. Он был мертв до того, как стал живым. Синевато-бесцветная топь затягивала на дно. Очки соскальзывали с кончика носа, Дэдмен боялся их поправить: выпустить из рук скользкую капсулу. Лу тянулась куда-то, но понять было трудно. В глубине затаились камни и покачивались похожие на отрезанные руки или поросль хиралиевых кристаллов водоросли. Это твари с того света, подумал Дэдмен, они тянутся за нами. Они… Он не дышал, подобно эмбриону в околоплодной жидкости — и так легко вернулся в собственное затяжное небытие. Я никогда не существовал. Я не просто Мертвец — мертворожденый, оставьте в покое; если это Шов, то он не отличается от автоклава, останусь-ка здесь. Лу захныкала в капсуле. «Сэм, где ты», — Дэдмен стряхнул оцепенение и поплыл. Он никогда не учился плавать, движения были инстинктивными, он двигался, как огромная неуклюжая лягушка. Шов не торопился его отпускать, удерживать — тоже, словно лишенная красок вода той стороны равнодушно отмечала: плыви, куда пожелаешь. Я начало и конец всему; пуповина новорожденных становится черной некротизированной тканью — и ты то и другое сразу. Дэдмен поднялся к поверхности. Лу всхлипнула. — Тсс, тише, малышка. Вода вытолкнула его на Берег. Дэдмен упал на нечто гладкое и холодное. Тусклый свет стал ярче, но остался таким же белесым и холодным. Освещение почти успокаивало: морг, в котором проторчал почти безвылазно много лет. Или… — Да что за… — начал Дэдмен. Попытался встать и ударился лбом о треугольный угол цинкового стола. Кафельный пол был залит чем-то липким, резко пахнущим, Дэдмен распознал потеки крови, полупрозрачное желе реагентов, в таких хранили донорские ткани. — Эй? Он продолжил осматриваться: лаборатория с низкими потолками. Белые шкафы, сенсорные экраны приборов, вмонтированных прямо в стены: постоянная аппаратура. Автоклав в человеческий рост, за ним еще один — поменьше, несколько больших чанов с золотистой жидкостью, точно в такой же держали Лу. Она заплакала, пока Дэдмен неуклюже отполз по щербатому кафелю к стене. — Сэм? Сэм? Лу захныкала громче. Дэдмен обхватил ее, пряча за пазухой. Гладкая капсула все норовила выскользнуть. Лаборатория была знакомой. «Это же…» Раздался механический голос: «Бриджес: исследовательский отдел. Доступ разрешен». Прямоугольник возле наглухо закрытой двери до того горел оранжевым, а теперь мигнул зеленым, впустив двоих людей, судя по фигурам — мужчину и женщину. Оба были одеты в одинаковую красную форму медиков, лица закрыты масками, на руках непроницаемые перчатки. Униформа максимальной защиты и стерильности. — Есть что-то новое? — спросил мужчина. — Ну, с нас требуют демонстрации уже через пару дней, а эта штука все еще толком не работает, — ответила женщина. Ее взгляд уперся прямо в Дэдмена. Тот судорожно выдохнул, принялся нашаривать что-нибудь тяжелое, хоть табурет, хоть какую-нибудь колбу покрупнее, однако взгляд остался равнодушным. Они меня не видят, понял он. — Этот чертов урод не думает оживать, — вздохнула врач Бриджес. — Может, скажем президенту, чтобы эту штуку просто утилизировали? Дэдмен попытался встать, по-прежнему прижимая Лу к груди. Его всегда неловкое тело слушалось еще хуже, чем обычно, он едва не поскользнулся на кафеле — темные и рыжеватые потеки меняли конфигурацию, образовывали какие-то расплывчатые пятна, текуче скользили между кафельных зазоров в глубокую темноту. — Тише, Лу. Тише. На самом деле, та как раз молчала. Зато собственное сердце колотилось и дрожали руки. Фрэджайл ошиблась, куда-то закинула не туда, и что теперь делать? — Мы израсходовали большую часть запасов. Между прочим, эти органы могли пойти на настоящую трансплантацию, — женщина обернулась к своему напарнику. Тот поднял руки; несфокусированные блики скользнули по прорезиненным перчаткам. — Да нет, там же уже совсем мертвецы… Женщина только фыркнула. Дэдмен засеменил вслед за ней, уже зная, что увидит. Собственное не-рождение. Себя в автоклаве: точно так, как представлял всегда — белесое тело в полупрозрачной жидкости, похожее на гипертрофированный зародыш. Дэдмен подошел ближе, вглядываясь в «себя», едва ли узнавая: черты лица оформились не полностью, шрамы еще не все сложились постоянным узором. Хотя в покачивающемся существе не было ничего отталкивающего, его замутило от отвращения, на ум приходили сравнения с личинками и блеклыми опарышами. Лу всхлипнула: знакомая протестующая интонация, вот с такой же она облила Дэдмена собственной «околоплодной жидкостью». — Эй-эй, ну да. Я никогда не был красавцем, знаешь ли. Хотя заметно стройнее, да уж. Он вздохнул. — Интересно, чей это Берег? Кого-то из первого Бриджес, этих врачей… Неважно! И почему я тут? Тоже неважно, ерунда какая-то. Лучше помоги Сэма найти. Лу пискнула и показала маленькой ладошкой куда-то вперед. Дэдмен последовал за этим жестом, не обращая внимания на врачей Бриджес. Женщина достала связку кишок — вязь сигмовидной со слизистыми гаустрами, поблескивающими синевато-розовым. — Не приживется, — она покачала головой. — Ну, почки и печень у него работают нормально. Осталось кишечник доделать, может, сможет функционировать. — А смысл? Это все равно не человек, а какое-то чудище Франкенштейна. Дэдмен задержал взгляд. Он обогнул цинковый стол со встроенными резервуарами-капсулами, уже зная, что будет дальше: тело из автоклава положат, подключат к шлангам артерий искусственного обеспечения. Разрежут и зашьют. Снова. — Лу, в этом нет ничего интересного. Любопытная девчонка, — пробурчал он. — Сэма ищи давай. Ну пожалуйста. — Стой. Мужчина обернулся. — Елена? Ты это видела? — Что? Кишечник лег в ванночку. Это походило на вскрытие наоборот. — Здесь кто-то есть… какие-то призраки. — Да иди ты, Джей, лучше помоги переключить автоклав в режим… Мужчина по имени Джей подошел ближе. Нахмурился и покачал головой. Надетая для стерильности маска по-прежнему скрывала лицо. Он сделал шаг назад. — Иди сюда, — скомандовала Елена. Автоклав открылся. Дэдмен закричал. Эта боль была забытой — так «настоящие люди» утрачивают память о том, что случилось с ними в момент рождения; его собственный растянулся на месяцы и годы. Околоплодные воды отошли из резервуара, выплеснулись на цинковый стол вместе с блеклым в синеву телом. Дэдмен понял, что не может отойти, словно был душой себя-прежнего, тварью, связанной пуповиной с местом гибели. — Прекрати пялиться по сторонам, — сварливо проворчала Елена, открывая лазерным панцирем створку брюшной полости; на животе не было пупка, а внутри под слоем жировой и мышечной ткани зияла пустота. Джей достал сигмовидный фрагмент. Дэдмен скрючился, хватаясь за собственный живот. Рот наполнился солью, словно горько-соленой водой. На пол упал вязкий сгусток крови. Он удерживал капсулу Лу, даже когда рухнул на пол. Каким-то образом он продолжал видеть все то, что делали врачи: зажимы по краям, пульсирующее мясное месиво внутри. Похожий на прозекторский стол автоматически подавал анестезию и помогал искусственному дыханию, пластиковый купол закрыл все лицо нерожденного мертвеца. — Лу, ищи… Сэма. Дэдмен перевернулся, чтобы ползти прочь. Он коснулся живота, рывком расстегнул рубашку — пальцы провалились в мякоть открытой раны. — Лу, пожалуйста… давай… уйдем отсюда. Капсула выскользнула. Дэдмен навалился сверху, пачкая золотистый пластик собственной кровью. — Он опять умирает, — расслышал он недовольный голос Елены, а потом ее напарник добавил. — Да нет, все в порядке. Кажется, прижилось и будет жить. Дэдмен закрыл глаза. Лу плакала, а потом замолкла; одновременно пятна крови на кафеле растеклись шире, всхлипнула с какой-то извиняющейся интонацией. — Нет… это ты прости. Я виноват. Думал о том, что… ну, о себе. Сбил тебе всю калибровку, болван никчемный. Ты уж попытайся, ладно? Постарайся не обращать на меня внимания, ладно? Ищи Сэма. Не переключайся на меня. Вы с ним вернетесь. Багровые потеки превратились в синюю бездну — они возвращались в Шов. Грохот прокатился по ушам, механорецепторы чуть запоздало передали данные в мозг о вибрации — настолько сильной, что она ощущалась рокотом в костях. Дэдмен не сразу открыл глаза. Его заставила Лу: тонкий пронзительный писк. — Тише… тише. Ох. В этот раз они попали в другое место, и о, Дэдмен знал, куда. Он судорожно вдохнул, рот наполнился горьковатой на вкус сажей, на зубах заскрипел пепел. Воздух был горячий и одновременно неприятно слизистый: жгли железо, живую плоть, — и смолу. Пахло гнилью, но не трупной, а скорее застоявшейся водой с примесью все той же гари. — О, нет. Только не это, Лу… неужели Сэм опять здесь. Берег Клиффорда Унгера, зацикленный фрагмент выдуманной войны — то есть, Вторая Мировая была реальностью, вот только Унгер не жил полторы сотни лет назад, Дэдмен нашел про него все, что мог в архивах еще первого Бриджес: погиб около тридцати пяти лет назад, дату меняли, подправляли несколько раз. Эта война никогда не существовала: с самолетами, летящими в никуда. Танки катились с глухим грохотом — с дула свешивались трупы, вырванные ноги, фрагменты голеностопа и бедренных костей со слишком свежей, нетронутой гниением плотью, клетки ребер похожи на странные украшения. Колючая проволока и мешки баррикад украшены частоколом черепов. Клиффорд Унгер придумал себе собственный Берег — личный ад. Дэдмен теперь знал, почему. Выяснил ради Сэма, но так и не нашел подходящего времени поговорить. — Он снова здесь, да? Лу, надеюсь, нам не придется… ох. Скелет в форме выстрелил из винтовки прямо в Дэдмена. Тот заозирался по сторонам, желая как в прошлый раз нырнуть в пристанище канализации; там было грязно, но безопасно. Окружали мешки, под ногами лежал камень, колючая проволока натянута выше роста Дэдмена; тот понимал, что никогда не сумеет перебраться, даже если разорвет себя в клочья. — Нет, пожалуйста… Скелет выстрелил снова. Пуля мелькнула мимо Дэдмена, кто-то заорал и рассыпался хлопьями золы позади. Дэдмен закашлялся, понимая: дышит чьими-то останками, и едва не засмеялся: во мне теперь еще больше трупов, несколькими больше или меньше — неважно. Он снова завернул Лу в пиджак, ослабил галстук: тот давил на шею слишком сильно. Кинулся бежать. — Лу, нам нужен Сэм. Унгер… ищет его. Мы с тобой знаем, почему, да? — он пытался шептать, пока бежал, дыхание скоро сбилось, не дотянул даже до поворота, где вместо мешков были камни-останки какого-то разрушенного бомбардировкой здания, европейского, судя по его виду и тому, что Дэдмен знал об архитектуре из старых источников. Может, какой-то музей: под ногами лежало мраморное ангельское лицо, по-прежнему белое и очень чистое, хотя вся остальная фигура статуи превратилась в крошку. Дэдмен едва не наступил на лицо, едва удержал равновесие.  — Унгер забрал Сэма. Лу, мы его обратно… давай же. Лу как будто фыркнула в капсуле: мол, я-то показываю, но это ты должен идти. — Конечно. Конечно, ты права. Я… — он прижался к ребристой колонне. Над головой засвистел танковый снаряд, заставляя сжаться, закрывая телом капсулу. Огромный кусок камня рухнул на расстоянии вытянутой руки. — Ох, черт. Дерьмо. Солдаты-призраки мелькали тенями. Они не видели Дэдмена и Лу, совсем как врачи Бриджес; чужой берег был зеркальным коридором, не больше. Но это Берег, а ребенок в капсуле не только видел тварей, а еще и ощущал Сэма… или не только его. — Он же говорил, что видит вот этого… Унгера. Ох, мать твою, Сэм. Дэдмен спрятался за остаток колонны, осознавая: плохой выбор. Следующий снаряд может обрушить кусок мрамора весом в пару тонн ему на голову. — Сейчас мы… Он побежал снова, зажмурившись и стараясь не дышать, не поскользнуться на влажных от смолы камнях. Бомба разорвалась совсем рядом, оглушив и оставив в голове противный писк на одной ноте. Контузило, что ли, подумал Дэдмен. Он остановился перевести дух: ничего не видел и не слышал, но это пройдет, это не реально, это всего лишь Берег. Капсула Лу на месте — она показывает куда-то вперед, надо было одрадек прихватить. Вокруг все те же развалины, камни, заграждения из досок, обломков домов, черные провалы разрушенных зданий и это желтушное, неестественное небо, словно целый берег заткало серным дымом. Запах табака вклинился терпкой нотой, почти приятный на фоне волглой мути канализации, пороха и гари. Дэдмен постучал себя по уху, это не очень помогло: звенело, как будто под черепом какие-то мелкие осколки пересыпались. Он некстати обернулся: люди в рваной форме целились в спину, а может быть, друг в друга — и это снова подтолкнуло бежать, пускай легкие горели, ноги подгибались, а в боку кололо так, что впору заподозрить: откажет какой-нибудь из самых ненадежно прижившихся органов. Хотелось сесть на камни и не шевелиться. Боль в не до конца совместимых тканях преследовала его всегда, но обычно мог терпеть, а сейчас — нет, даже спасая собственную жизнь. Может, ради Сэма попытается. Еще немного. Ради него и Лу. — Эй, стойте, — Дэдмен крикнул слишком громко, пытаясь перебить гадкий звон. Он и сам остановился, снова приваливаясь к каменной стене. Это было то же самое здание, а вон там — лицо ангела. Он бегал по кругу замкнутого Берега. И все же запах тлеющей сигареты стал сильнее, а одна из фигур — высокий рост, широкие плечи, коротко стриженные тронутые сединой волосы, — обернулась на голос. Узкое лицо Клиффорда ничего не выражало. С пальцев капала смола, когда он прикуривал. Сейчас он превратит сигарету в винтовку и пристрелит меня, подумал Дэдмен, снова закрывая Лу, но бежать уже не мог, только полуотвернулся, защищая капсулу. — Клиффорд Унгер? Сэр, пожалуйста… я тут ищу вашего… О нет, он может не помнить. О нет, лучше не говорить. — …Я ищу Сэма. — Почему ты с ББ? — Унгер смотрел в одну точку: на капсулу, словно не замечая человека, который держал резервуар. У него были странные глаза, то ли голубые, то ли серые; сепия Берега, похожая на выцветшее древнее фото, отняла краски. Оранжево-красным мигал огонек сигареты. Желтым было пятно капсулы. Стрелять вроде перестали, отметил Дэдмен, но он все еще плохо слышал. — Я ищу Сэма. — Сэма Бриджеса, — если голос Унгера изменился, это было совершенно неочевидно. Дэдмен и в обычной-то жизни плохо распознавал интонации. — Да-да, именно. Он здесь? Вы ведь видели его? — Почему ты с ББ? — повторил Унгер. — С его ББ. Затянулся сигаретой и выпустил светло-сизое облако в небо. Окурок должен был обжигать пальцы. Из живота выползли, тихонько шевелились смоляные щупальца, заставляя думать: они вообще часть его тела? Или что-то вроде кусков резины? На вид как хиральная жижа, которую Сэм с себя смывал после встреч с тварями. — Потому что… мы с Лу ищем Сэма. Он же здесь, да? — Нет, — Унгер покачал головой. — Я его видел. Но он не здесь. Дэдмен застонал, может, слишком громко из-за дурацкого битого стекла в голове. Клиффорд смерил его долгим взглядом сверху вниз. — Тебе лучше уйти. — Послушайте, может, вы все-таки знаете, ну, там, где можно еще поискать. Видите ли, вот Лу — она показывала, что нужно сюда, а потом… — Берегов много. Связаны все. Она тебя приведет к нему. Окурок упал на камни, и Дэдмен понял, что стоит по щиколотку в липкой и холодной смоле. Искра погасла, покрытое потеками лицо Клиффорда стало как будто бледнее, теперь он больше напоминал полувидимую тварь, какими их описывал Сэм. — Я покину этот Берег. Теперь я могу это сделать. Буду искать Лизу. Но он вернется с тобой и… Лу, — Клиффорд протянул руку, чтобы коснуться капсулы. Дэдмен инстинктивно отдернул ребенка под защитой сверхпрочного пластика, снова прикрывая собственным телом, а потом позволил. Лу курлыкнула что-то приветственное. — Уходи отсюда, друг Сэма. Это плохое место. «С удовольствием», — едва не ответил Дэдмен. — Ищи дальше. Думаю, у тебя получится. Он любит Лу. Она его. Ты тоже сможешь отыскать. Клиффорд толкнул его в смолу так легко, словно он сам весил не больше младенца или пластиковой игрушки. Воды Шва казались уже привычными, и Дэдмен почти обрадовался им; все лучше бесконечной агонии Берега Унгера. Прибой выплюнул их на берег — настоящий берег, насколько мог судить никогда не видевший настоящего моря Дэдмен. Похоже на картинки и видео, подумал он, и на Берег Фрэджайл, только у нее хватало красок, а здесь весь песок был темно-серым, вода — синевато-черной, вся литоральная линия завалена тушами созданий, в которых Дэдмен не сразу опознавал морских животных — касаток, дельфинов, даже темную, словно покрытую слоем смолы, громаду останков синего кита. Под ногами неприятно хрустели панцири крабов и устриц, попадались омары и что-то мелкое, смолотое в костяной песок. Мидии какие-нибудь или креветки. — Эй, Лу. Это на что-то уже да похоже, да? Вода на горизонте меняла цвет в красноватый. Пена шипела на мокрых, но почему-то чистых даже после черной жижи Унгера, ботинках, словно подталкивая Дэдмена: уходи. Ты чужой здесь, тебе нечего делать здесь. Берег тянулся на бесконечные мили во все стороны. Безграничный океан, с другой стороны — такой же нескончаемый пляж с темным песком, где-то очень далеко маячила горная гряда, но выглядела ненастоящей, словно вырезанной из плохой бумаги или напечатанной барахлящим хиральным принтером. — Ну, выглядит недурно, да ведь? Лу, ты-то знаешь, где мы? Вы тут бывали с Сэмом. То есть, ой, прости. Я не хотел сказать, что ты умирала. Ты молодец. Ребенок в капсуле как будто вздохнул. — Ты же покажешь, куда идти, да? Лу не отреагировала, это было совершенно осязаемое обиженное молчание. — Ладно-ладно, я болван и молчу. Он восстановил подключение. Лу сомневалась, понимал Дэдмен, но и Берега — не зона Тварей, где нужно только посверкать лопастями одрадека в нужную сторону. Сэм был поблизости, а может и нет, их уже дважды занесло не туда, стоило винить себя в первую очередь. Фрэджайл говорила, когда перекидывала кого-то: представь то место, куда хочешь попасть, но что знал о кромке мира живых и мертвых тот, кто никогда не был по-настоящему живым? Лу старалась за двоих, но и она лишь 28-недельный эмбрион плюс несколько лет в стазисе капсулы. — Все хорошо. Все хорошо, Лу. Сэм говорил, что укачивал ее и развлекал блеском лопастей одрадека. Оборудования у Дэдмена не было, но качать пластиковый резервуар он мог, аккуратно и бережно, словно это был не уникальный полимер, способный вынести даже попадание пули в упор, а что-то хрупкое, вроде стеклянной колбы или старомодного ртутного градусника. — Все хорошо. Они шли по берегу, а тот не менялся: туши морских тварей, от гигантских спрутов до засохших морских звезд, похожих на ладони с растопыренными пальцами. Прозрачно-серое небо — такое бывает перед началом темпорального дождя. Вода прозрачная и очень темная одновременно, со зловещей краснинкой где-то на горизонте. Дэдмену казалось, что он шел несколько часов: устал ужасно, беготня в зацикленном безумии Унгера отняла большую часть сил, а остатки растратил теперь. Он тяжело опустился на чуть влажноватый песок. — Прости, Лу. Я не могу часами шагать, как Сэм. Ох, мои ноги. По-моему я сегодня прошел больше, чем за всю предыдущую жизнь, знаешь ли. Шелест прибоя убаюкивал, и Дэдмен положил капсулу рядом с собой, снял башмаки вместе с носками, задрал брючины, чтобы опустить ноги в прохладную воду. Почему-то немного щипало там, где вились стежки шрамов, хотя все следы пересадок и трансплантаций заросли много лет назад, а свежие мозоли приятно холодило. — Мы немного отдохнем и пойдем дальше, да, Лу? Ты же знаешь, куда нам нужно. Ты чувствуешь Сэма, вы с ним так поладили… Как бы мне хотелось тоже с кем-нибудь стать настолько же близким… Чтобы прямо чувствовать и держаться, и все прочее… А, не слушай, это просто дурацкая болтовня. Мы скоро пойдем. Не волнуйся. Он растянулся на песке, вдыхая запах гнили и соли, первый был знаком по моргу, второй — чужим, но приятным. Дэдмен пробормотал очередное «сейчас пойдем», но глаза закрывались против воли. «Пять минут, и пойдем», — кажется, вслух он этого не произнес. Очнулся же от резкой и режущей боли. Еще не проснувшись, сжал капсулу, и не нашел ее. — Лу! — позвал Дэдмен, понимая: кто-то забрал очки, серый Берег превратился в невнятное пятно, и даже тусклый свет резал глаза. Его удерживали плотные нити, вроде тех, которыми курьеры обвязывают контейнеры, чтобы те держались вместе и не рухнули друг на друга, только нити были темными с золотым блеском. Дэдмен забился, словно в паутине — это и была паутина, крепилась она прямо на воздухе в нарушение всех законов физики и логики; он застрял в вязи, словно большой жук в настоящих паучьих тенетах. — Не это ищешь? — фигура мелькнула и появилась из небытия. Разглядеть ее не получалось: Дэдмен безуспешно старался вытащить руку или босую ногу хотя бы из одного узла. Нечто темное с теми же бликами золота. Ярче всего была оранжевая капсула. — Отдай Лу! — Ты смешной, — фыркнула фигура, которая никак не хотела собираться в единый образ человека. Словно поняв это, тот вернул очки странно плавным и галантным жестом: надел на переносицу и даже полюбовался результатами работы. Но смотрел Дэдмен на капсулу, недосягаемую — тип держал ее обеими руками, обломанные грязные ногти и покрытые ссадинами ладони. Правый рукав задрался, демонстрируя шрамы; не такие, как у него самого. Красновато-розовые: следы от ножа или лезвия. Дэдмену приходилось сталкиваться с подобными: у самоубийц, у тех, кто не выдержал безумия нового мира и предпочел присоединиться к той стороне досрочно. Впрочем, этот резал не так уж глубоко — и поперек, а не вдоль, не пытаясь действительно вскрыть вены. — Отдай. Лу. — Ты даже не скажешь спасибо за очки? — оскорбился тип, и Дэдмен все-таки уставился в лицо. Он прикусил губу. Он никогда не видел этого человека, но узнал по описанию: бледное лицо, которое можно было бы назвать смазливым, если бы не безумие, изуродовавшее хуже любых шрамов. Он говорил, что не любит своего лица, неудивительно. По щекам текла темная жижа, совсем как у Унгера, ухмылка перекашивала и причудливо искажала, как пластиковую маску, которую швырнули в огонь. Потрепанный полосатый капюшон: золото и чернота. Хиггс Монаган, лидер террористов, сумасшедший выродок, желавший уничтожить мир, просто потому что… Сэм так и не объяснил, почему. Фрэджайл тоже. Они не любили о нем говорить. — Так мило с твоей стороны, — Хиггс приблизился в грациозном полете. — Отдать это мне. Знаешь, Фрэджайл заперла меня на Берегу, навечно, чтобы я тут двинулся, но ты очень кстати. Эта штука поможет вернуться. — Ты уже… двинулся, — проворчал Дэдмен, дергая «паутину». Затянул бывший курьер на совесть. Привычная боль полинейропатии из-за не везде удачно соединенных нервов усилилась втрое, еще немного — и Дэдмен будет просить, умолять отпустить, хотя бы ослабить хватку. Нет, не будет. Он не встречался с Хиггсом лично, и все же знал: бессмысленно. Не в гордости дело, в логичности. Жестокость не имеет смысла сама по себе, но когда сочетается с безумием, все становится на свои места. Код: черный. Без вариантов. «Сэм». — Я? О нет. Не больше, чем этот весь гребаный мир, который все равно подыхает, а идеалистичные идиоты, вроде твоих дружков, пытаются его спасти. Не больше, чем вы, Бриджес, создающие вот такие милые штуковины, — грязные пальцы пробежали по пластику на уровне лица Лу, та забилась и заплакала, но быстро утихла, чтобы сжать крохотные ручки в кулачки. — Ты вообще должен был умереть. Хиггс засмеялся: очень театрально и неестественно. — Я возвращенец, как и твой ненаглядный Сэм «Портер» Бриджес. Был им, пока… — тут его фальшивая улыбка соскользнула, словно секунду продержался сбой в хиралограмме. — Не твое дело, впрочем. — Отдай Лу. — А я только хотел поблагодарить тебя еще разок за подарок. Напоследок. Ты ведь никогда отсюда не сможешь выбраться, не так ли? Хиггс приблизился, едва не прижимаясь носом к шее Дэдмена. Втянул воздух с шумом: — О да. Это ведь ты — «Мертвец»? Я чувствую. Изначально мертвый, собранный из кусков трупов, очередной бессмысленный эксперимент. На месте твоих создателей я бы разобрал такое убожество сразу же после создания. Серьезно, как они вообще могли сделать что-то настолько… нелепое? Дэдмен слышал из этой болтовни едва ли три слова из пяти. Судорога прошила левую руку от плечевого сустава до фаланг пальцев, но показалось, что веревка держит не так уж плотно. Иллюзия. Свое дело курьер, когда-то работавший с Фрэджайл, знал. Даже если у него теперь нити из смолы и хиралия вместо капроновых. «Нелепое». «По крайней мере, он не убьет Лу… она ведь ему нужна, чтобы выкарабкаться с Берега?» Дэдмен мотнул головой: эй, он ведь не сдался, правда? Боль — ну и ладно, как будто он непривычен; приходилось выдерживать и худшее. Может, если потянуть время, то удастся что-то сделать… Время. На Берегах нет времени. Лу билась в своем плену, точно тоже хотела освободиться. — Слушай, я ведь тебе не нужен? Может, просто меня отпустишь? Ты мне не скажешь ничего нового, — Дэдмен попытался пожать плечами, скривился от нового приступа боли, пронзившего мышцы от кончиков пальцев до шеи. — Да. Я «Мертвец». Существо, собранное из кусков тел. Я тебе неинтересен, Монаган, правда? Если Хиггс оставит его в покое, можно будет… ладно, Дэдмен не очень представлял, что именно. Поймать этого то появляющегося то исчезающего сукина сына? Окунуть его мордой в воду, пока не захлебнется? Дэдмен никогда даже мыши лабораторной не убивал, куда уж ему. — Ошибаешься, — Хиггс снова замелькал в неприятной близости, безбровое лицо с расплывчатыми тату формулы Эйнштейна и других из квантовой физики, рябило. — Я ищу Сэма, как и ты. Хочу ему отомстить. Хочу сделать с ним все, чего он заслужил — о, его агония будет бесконечной. Честно говоря, я тоже думал, что не смогу ничего сделать с тобой — ты вроде обычного мяса, свиной туши на крюке, и одушевлен не больше, чем табуретка. Но есть пара идей… Хиггс достал нож, покрытый темно-золотым хиралиевым налетом. — Ты собран из кусков тех, у кого была душа. Как насчет призвать каждого? Как насчет ощутить себя разделенным? Он ухмыльнулся и вонзил лезвие в лоб Дэдмена — там, где вился шрам. — Вот, как это можно сделать. Вот, что ты такое, толстячок. Груда тел, каждое из них вопиет о том, что желает причаститься той стороне; будучи частью тебя, они лишь фрагменты из плоти, наподобие стейков до прожарки. Но я позову всякого, кто был тобою. Я разделю тебя на смерть и смерть. Это мой Берег, и здесь я могу все. Хиггс отдалился, снова превращаясь в невнятную фигуру — тьма с проблесками хирального золотого. Несколько паутинных нитей хлестнули Дэдмена по груди, животу, рукам и ногам, разрывая одежду, выставляя напоказ то, что он обычно прятал, скорее противясь неуместной жалости, нежели неприязни или отвращению — стежки и следы соединения разнородных фрагментов, часть одной руки принадлежала чернокожему, на животе полдюжины следов, больше похожих на отметины от вскрытия трупов, чем на операции на живом — это то, что дало имя. Хиггс развязывал эти стежки. Дэдмен понял, что каждый фрагмент темнеет, покрываясь характерной липкой жижей некроза — того, что рождает новых тварей. — Отпусти. Лу. Он все-таки выдернул одну руку. Хиггс приблизился, ухмыляясь: — Это больно, да? Хорошо, когда ты способен чувствовать боль. Я бы мог бросить тебя тут навсегда, но гораздо интереснее стереть из бытия, свернуть к тому ничто, из которого ты создан. Нечеловек. Уродец. Никчемное создание. Дэдмен схватил капсулу Лу. Стежки на стыки предплечья и запястья истлели, и все же он мог управлять своей не соединенной с остальным телом рукой. — Я монстр Франкенштейна, — спокойным тоном напомнил Дэдмен. — Я чудовище, которое сделано из мертвых, и не подчиняется никаким законам. Хиггс повис в воздухе, пытаясь стряхнуть отделенную от тела руку. Сруб кости поблескивал белесым, как горка сахара-рафинада. Плоть была темной, уже начавшей поддаваться некрозу. — Убери. Это. Урод. Хиггс попытался стряхнуть руку Дэдмена, как огромного паука, но лишь выронил на песок капсулу. Лу заорала громче. Пальцы Дэдмена сжались на горле Хиггса. — Я — именно то, что ты сказал, Хиггс. Не человек. Не живой, не мертвый. Чудовище. Ты привык управлять монстрами, но я не из хиралия, не из той стороны. Дэдмен широко улыбнулся. Вторая рука отсоединилась от тела с мясным шлепающим звуком и тоже набросилась на Хиггса, словно клешня краба. — Довольно! Хиггс мелькнул и появился снова. Обе конечности с торчащими из них нитками упали на песок, подобрались к резервуару и обняли ребенка сквозь пластик, точно пытаясь успокоить. Лу рыдала. — Ты… отвратительное порождение… Но неважно. Ты ищешь Сэма, о, ты так к нему привязан, первая любовь, словно импринтинг. Это даже мило, если бы речь не шла о гадком "эксперименте". Ты никогда его не найдешь, потому что я просто сотру тебя в пепел, в ничто, как ты того и заслуживаешь. Хиггс воздел руки прозрачному небу. Набежавшие тучи закрыли серую мглу. В гладь океана ударились первые капли темпорального дождя. — Ты ведь знаешь, что я сделал с Фрэджайл? Она стала порченым грузом, — Хиггс надвинул капюшон на лицо, защищаясь от смертоносной воды. — Тебя оставлю здесь, пока не превратишься в прах. Из праха созданы, в прах вернетесь. Ничего больше не ждет тебя. А потом я возьму капсулу и довершу то, что ты начал: отыщу Сэма и уничтожу его, до последнего атома. Вот божественная кара от аватара бога в вашем жалком мире. Хиггс засмеялся. Отсоединенные руки корчились под темпоральным дождем, превращаясь сначала в старческие, а затем они истаяли до скелета, словно две трехмерных эмблемы «Фрэджайл Экспресс». Дождь проедал дыры в лице и теле, кровь сворачивалась, едва появившись, осыпалась прахом. Куски плоти свисали и почти отваливались. — Сэм, — пробормотал Дэдмен, понимая: это то, что рожденные называют смертью. По крайней мере, Хиггс не вернет его тварью. Ничего больше с ним не случится. Никогда. Женщину Дэдмен знал. Ее все знали — включая самого нелюдимого выживальщика где-нибудь на краю горной гряды, куда тот спрятался от всевидящего ока Бриджес. Амелия, сестра Сэма «Портера» Бриджеса, лидер новой объединенной Америки — и, если верить Хартмену и самому Сэму, последний, шестой Фактор Вымирания. Она все еще не уничтожила нас, говорил Хартмен, отправляясь в очередной смертельный опыт — путешествие за семьей или за Сэмом. Он возвращался и качал головой. Видел ли он в своих телепортациях туда-обратно Амелию, ту, что ждет на Берегу? Дэдмен никогда не спрашивал, что он мог понять о Берегах и вотчине человеческих душ, в конце-то концов. Сейчас Амелия была одета в красное платье, как обычно. Дэдмен хотел приветствовать ее, как полагалось, но вспомнил, что истлел до костей, темпоральный дождь разрушил плоть, оставив куклу не из мяса, а эндоскелетный остов, череп как самую твердую кость, вероятно — позвоночник, может, тазобедренный сустав. Внутренняя структура прочная, выдерживает тысячи и сотни тысяч лет, у Хартмена есть образцы и старше. Дэдмен знал, что мягкие желеобразные ткани глаз разрушились в первую очередь, тогда почему он видел Амелию? Почему чувствовал горьковатый запах ее духов и слышал разложившейся барабанной перепонкой шорох туфель о песок? И даже мог спросить — хотя нижняя челюсть, наверняка, отвалилась: — Что происходит? — Ты попал на Берег Хиггса. Амелия бросила на него осуждающий взгляд. Куда делся сам глава террористов — непонятно. — Что… — Я его не уничтожила, если таков твой вопрос. Мера за меру, он получит свое, наказание лишь ужесточается с каждой попыткой побега. Та девушка была вправе отомстить. Ты… ты не виноват, что столкнулся с ним. Прости, что так вышло. — Фактор Вымирания. Дэдмен никогда не умел держать язык за зубами. Ах да, языка-то не осталось. Зубы — может, пару, эмаль плотная и способна выносить даже капли темпорального дождя. Жертв катастроф опознавали по зубам. — Это не твое дело. Ты не можешь вымереть. — Потому что не рождался. Спасибо за напоминание. Амелия засмеялась. — Считай своим благословением, чужак. Она протянула Дэдмену капсулу, где недовольно оглядывалась по сторонам, но не выглядела слишком испуганной Лу. — Я отпустила Сэма. Он ждет тебя на Берегу. — Меня? — Тебя, чужак. Дэдмен осознал, что у него снова есть руки — и он воспользовался ими, чтобы прижать капсулу с заточенным в ней ребенком груди, пока Фактор Вымирания распорола легким движением последний узел, и закрыла их водами Шва. — Сэм. — Сэм, ты здесь. Ничего. Пустота и темнота. Вынырнуть не получалось, хотя Дэдмен почему-то не задыхался — это нелогично, когда ты под толщей моря, правда? Прежде ему не приходила в голову подобная мысль. — Сэм, ну пожалуйста. «Не оглядывайся», — сказала Амелия, стоя позади в своем красном платье. Фактор Вымирания не помогает людям, скорее исторгает инородные тела, которые осмелились нарушить статус-кво. Хиггс попытался призывать темпоральные дожди и разрушать покой той стороны, поэтому Амелия вмешалась. Больше ничего. Дэдмен оставался чужаком — среди живых, мертвых, где-либо еще. «Да и пускай». — Сэм, ответь. Сэм тоже был всегда чужим — возвращенец, называли его, он умирал и оживал снова, последний вдох перетекал в крик новорожденного, нельзя остановиться в бесконечной цепочке. Ты слышал что-нибудь о проклятии сансары, Сэм «Портер» Бриджес? Ты хотел бы найти покой навсегда? «Почему бы нет». Потому что, ответил Дэдмен Шву. Потому что… у него есть Лу. И я, едва не добавил он. Я тоже не хочу, чтобы он тут остался. Вот почему. Холодная вода снова разрушала его приживленные на куски нитей ткани. Мацерация добралась до дермы сквозь слой эпидермиса, не спасала откуда-то вернувшаяся одежда и даже перчатки. Ядовитая морская соль пробралась сквозь блеклую преграду кожи, чтобы замедлить движение крови, разрушить плазму и убить все на своем пути. Та сторона — это покой. Останься тут, в недрах Шва. Сэм тоже хочет этого. «Нет, не так». Он… ищет. Он хочет выбраться. Амелия ничего не говорила, но Дэдмен знал, и Лу знала, она тяжело дышала в своей капсуле, ее частое сердцебиение отзывалось под поврежденной кожей, Дэдмен плыл в прозрачной тьме и звал Сэма, захлебывался пузырями, слюной и слезами, снова звал, пока легкие и пищевод не наполнялись морской водой, а он уходил утопленником на дно, чтобы подняться с призывным: пожалуйста. Сэм. Отзовись. Среди тысяч иллюзорных реальностей. Среди миллионов реальностей и снов, где блуждают живые и мертвые, и те, кто между жизнью и смертью. Только ты мне нужен. Нам. Лу плачет о тебе. Отзовись. Если ты пойдешь за мной, я не оглянусь — и не пожалею о том, что никогда больше не вернусь ни на один из Берегов. Прошу тебя, Сэм. Его распластанное в полумгле тело проплывало мимо, словно утерянный груз или какой-то объект. Дэдмен едва не пропустил, зато Лу зашлась в плаче. Все хорошо, пробулькал ей Дэдмен, ему потребовалось сделать несколько неуклюжих движений, чтобы схватить Сэма с радостным: — Попался. Сэм последовал за ним — туда, где маячил осенний рассеянный свет, не голограммы Узла и не чьего-то Берега — настоящего, живого солнца мира живых. Сэм обнял сначала его и Лу, забыв о своей фобии прикосновений. — Попался, — повторил он с усмешкой, прижимаясь лбом к плечу Дэдмена. Осенний свет звал мягким сиянием. Никто из них не оглядывался.