"Хрупкая красота"

После того, как Мария начала встречаться с Павлом, её грубоватым повадкам всегда приходилось бороться с нежностью и страхом случайно поломать любимого мужчину. Её чувств всегда было слишком много, она практически не жила на полутонах: если злиться, то так, чтобы ругательства сами отскакивали от языка как баскетбольные мячи в школьном физкультурном зале, а бурлящая кровь взывала к отомщению и полному уничтожению противника — ну, хотя бы моральному; а если любить, то сжимая в объятиях до хруста костей и зацеловывая насквозь, в разных местах, носом всасывая аромат возлюбленного. Но с Павлом так было делать нельзя. Павел худенький, хрупкий, а ещё бесконечно больной и с постоянно выпадающими суставами нездоровых костей. Такого до смерти не заобнимаешь. Поэтому надо было учиться искусству мимолётных прикосновений и воздушных поцелуев. Марии было тяжко. Конечно, любовь Павла полностью оправдывала все неудобства, но всё же — тяжко, тяжело, трудно брать себя в руки, говорить «А ну стой, б**!» в моменты, когда хочется схватить, как кота, и затискать, утешать себя, что вот, за обедом он взял её руку в свою. Не сжал запястье, как дикий зверь, не набросился страстно, как мужской персонаж из романов издательства «Арлекин», а просто подержал её руку в своей. И провёл взглядом по щеке; румянец же выскочил? Выскочил. Значит, считается. Протирая Павлу пролежни и потом сажая его в коляску, Мария возвращалась к ассоциации, вспыхнувшей у неё раз и после не угасавшей — котики. Это всё очень похоже на содержание котика. Мария была собачницей и привыкла к бурным ласкам, шумному общению, порывистым объятиям и беготне, а когда впервые столкнулась с кошкой, с удивлением для себя обнаружила, что не всем существам, оказывается, по вкусу такие телячьи нежности. Есть создания, которые тебя оцарапают, если ты вдруг окажешься слишком непочтительна, убегут, если кинешься к ним с порога для общения, и максимум, чем проявят свою любовь, это усердным дружелюбным боданием, совсем непохожим на восторженное облизывание домашнего пса. Павел и был таким котом. Не только из-за своей болезни, делающей его более чутким к внешним раздражителям, но и по характеру: самодостаточным, чувствительным и крайне осторожным. Он доверял Марии, как себе (даже лучше, чем себе), но вежливо просил её быть как-то… помягче, что ли. Не по характеру — его устраивала её резкость и темпераментность, а в проявлении любви. Павел неоднократно говорил ей, что к сорока годам вообще перестанет ходить — не соврал — и просил её подумать, готова ли она обнимать будущее бревно. На всём искреннем запале своей любви Мария говорила, что да, готова, и оберегала его заботливее, чем родная семья, привыкшая к слабости и хворям одного из своих членов. В какой-то момент Мария испугалась… или, возможно, ей передался страх Павла… в общем, она подумала о том, что этого заряда может не хватить на продолжительные отношения. Что сейчас да, она влюблена и готова к каждодневному подвигу, тасканию тяжестей, тасканию парня и всему прочему — а дальше? Что будет, если она устанет?.. — Я очень прошу тебя, — тихо говорил Павел, не поднимая посеревшую от постоянных недомоганий голову от постели. — Не совершай глупостей. Не выходи за меня. Мария провела от мочки уха к середине ключицы. Как при понижении артериального давления, только нежнее, едва касаясь крупным круглым пальцем тонкой папирусной кожи. Если она придавит чуть сильнее, на этой самой коже кляксами расцветут синяки — проверено. Они у Павла всегда заживали долго — как и страстные засосы, казавшиеся на его тонкой шее чудовищными следами избиения. Сама кожа прорезана шрамами, морщинками (немолодой уже, сколько ему? Тридцать?), родинками, полосками от долгого лежания на одном месте, прыщами, чёрными точками — разве что не чешуей и не витилиго. А так даже веснушки есть, правда, совсем чуть-чуть, на плечах. Даже солнце, касаясь его нежной кожи, оставляло грубые следы своего пребывания. Что уж говорить о людях. — Ты дурак, что ли, — совсем не обиженно произнесла Мария. — Не дождёшься. Только за тебя и выйду. Павел тяжело и прерывисто вздохнул, а Мария, забив на обещание держать себя рядом с любимым аккуратно и тактично, одним движением взлохматила его волосы, прижала голову лбом к своим губам и схватила за плечи, примяв одеяло. Он совершенно не видел себя её глазами. В его зеркальном представлении о себе хрупкая красота трансформировалась в уродливую немощь, неописуемый блеск крупных глаз с пушистыми ресницами — невысказанную беспомощность и попытку разжалобить окружающих; а уж как он представлял себе свои ноги и вовсе никакому цензурному описанию не поддавалось. Даже родной характер воспринимался через призму болезни, как её побочные симптомы: чрезмерная нежность в восприятии искусства, лёгкая возбудимость и раздражительность на незнакомых (да иногда даже на знакомых) людей, глубокая интроверсивность и пассивный пессимизм в принятии своего будущего. Всё это складывалось в образ кривого с рождения неудачника, которому повезло быть любимым — что, как казалось Павлу, ни к чему хорошему привести не может. После свадьбы Павел плакал. Он повторял, что Мария разрушила собственную жизнь; она же помогала ему умыться, громко спорила и с брутальным обожанием сжимала худенькие плечики Павла в широких, квадратных ладонях. Всё фигня. Всё у них получится, что бы там Павел об этом ни думал. Никакие дети и амбициозные планы на жизнь (которых у Марии, впрочем, и не было) не стоят хрупких белоснежных плеч Павла, расцветающих синяками после каждого объятия, его влажного взгляда сквозь полуопущенные ресницы и его такой неподдельно-искренней чувствительности, ранимо сталкивающейся со сложными раздражителями. Мария и сама такая. Только большая и квадратная.