Метка

Герб встретился ему по пути. В ящике у выхода их лежало с дюжину. Разумеется, чтоб развесить по комнатам, прибить к сундукам и дверям; чтобы придать вес, мощь и полноту власти прежним — истинным — хозяевам поместья над всем, что их по праву. Он не принадлежит Мариан по праву. Хоук украла его, как часто делают работорговцы. Нет; нет, она вовсе не такая. Она маг, хотя, это немногим лучше работорговцев; она затронута магией, но не отравлена, не развращена, как магистры Тевинтера. Пока что. Возможно, ей было бы лучше в Круге? Возможно, и ему б никогда не пришлось примерять на себя новые метки? “Это принадлежит Хоук. Не смотрите на лириум — смотрите на знаки Амелл”. “Смотри на них, Фенрис. Смотри — и вспоминай, какой ты придурок”. Еще не поздно возвратиться. Он стискивает губы и выходит, в дверях сталкиваясь с Ораной. Служанка сдавленно охает и бросается в сторону от его взгляда. Кажется, вот-вот распластается по стене, только бы стать незаметной, избежать насмешек, издевательств, боли; раствориться в тенях, исчезнуть, уйти, пропасть... Сломленная. Все еще рабыня. “Вы теперь мой хозяин?” — отдается в голове ее голосом. Явственно, как тогда, в их первую встречу. Фенрис возвращает взгляд на герб в своей руке. Он будто жжется. Если кости, конечно, можно обжечь. Кожа продавлена Ее пальцами, и лириум отныне — по ощущениям — растекается бесконтрольно, безгранично, вплавляясь в мышцы и нервы. Тело незаметно, но настойчиво выворачивает наизнанку. Лириум следует извечной тяге материи; он стремится войти внутрь, в глубину, туда, где теперь пусто. Фенрис думал, у него нет ничего. Воспоминания подтвердили: теперь — ничего. Демоны, как же это, оказывается, больно. Красные линии герба Амелл заливает синеватым светом, но Фенрис бессильно качает головой. Ладонь гаснет. Ногти царапают сильверит со звуком ломающейся кости. Еще не поздно вернуться. Тогда будет хотя бы Хоук... Он обернулся. Хоук тихо дремала. Казалось, однако, глаза ее вот-вот откроются... как в ту ночь, которая казалась ему последней. Фенрис отпихнул пояс доспехов, герб на котором задумчиво потирал пальцами, и вернулся под одеяло. Бессознательно Хоук положила руку на его плечо и вытянула шею, точно кошка, продолжая спать. Губ коснулась улыбка. Жизнь не терпит пустоты. И, если не лириумом ее заполнять, то — воспоминаниями. Болезненно и то, и другое. Но, если выбирать, если сравнивать… то вариант, в котором есть Хоук, предпочтительней. Как же невыразимо… удивительно, что ей это до сих пор не кажется эгоистичным. “Останься. Больше не исчезай”, — читается в бледно-фиолетовых веках, в беззащитно поднятых бровях. В губах, которые пьют в бою лириум... и могли бы, кажется, извлечь его даже из кожи. Она ведь... в какой-то миг определенно пыталась?.. Ее длинные пальцы на ощупь смыкаются на его полосатом запястье, обернутом алой лентой.