бокуто любит виски

господи боже, как же куроо обожает жизнь. неважно, что еще утром он ее ненавидел, крыл хуями этот самый мокрый снег, который сейчас разъезжается под ногами. он создает ощущение, что сколько бы ты ни шел, так и не сдвинулся с места, но куроо это не замечает, потому что куроо несут крылья любви. и что, что это безнадежная, совершенно больная любовь к своему другу? сегодня у него на ужин очередная порция надежд на удачу и ожидание чуда. куроо не жалуется — это на целый смысл прожить еще один день больше, чем обычно. часом позже к куроо придет осознание, и он станет ненавидеть жизнь еще сильнее, чем утром, но сейчас радость от предстоящей попойки слишком греет его заебавшуюся душу. последняя неделя и придирчивые преподы съели слишком много ментальных сил, и теперь тревожиться из-за чего-то элементарно не было ресурсов. и два дня отдыха казались чем-то внеземным и настолько классным, словно это все полгода отпуска на гавайях. куроо думает, что даже промозглый ветер, бьющий в лицо, прекрасен до последнего дуновения, пока стоит у пятерочки, дожидаясь яку. яку кажется куроо слишком хмурым для такого чудесного вечера. яку закатывает глаза, как он делает каждый раз, видя куроо перед предстоящей пьянкой с бокуто, и флегматично проходит мимо него в двери супермаркета. — может, все-таки водку только? — устало пробует яку, смотря на ценники бутылок перед собой. — но виски вкуснее! но виски любит бокуто, мысленно замечает яку, а куроо слишком не парится о том, чтобы не палиться, и каждый раз скидывается за бокуто ради объятия и радостного: «спасибо, бро!». яку говорит: «делай, что хочешь», яку берет себе водку, яку добавляет: «колу не забудь только, несчастный» и идет к холодильникам с пивом. яку скидывает пакеты с алкоголем и пачкой пельменей на куроо, пока тому все равно на происходящее вокруг, и открывает только купленную пачку арбузного ротманса. яку заводит разговор, просто чтобы заполнить чем-то пространство, и спрашивает что-то об универе. куроо отвечает без энтузиазма, яку его как всегда не слушает. так и проходит путь до корпуса общежития, вахтерам которого глубоко плевать на свою работу. студентов этот факт только радует, как и то, что на них клали все проверяющие, ведь это значит, что можно пить в комнатах и курить в окно вопреки правилам безопасности, перечень которых иронично висит на каждом этаже. на подходе к комнате пыл куроо, понижавшийся всю дорогу, совсем спадает, как и процент радости от происходящего. но долго страдать не приходится, потому что открытая дверь дарит вид на привычно активного бокуто, что-то живо поясняющего кенме, который в свою очередь едва ли замечает, что в комнате он вообще-то не один. — о, бо, ты уже тут! а вошел как? — да этот дед на вахте даже не посмотрел на меня, обидно даже, знаете... — а че акааши нет? — встревает яку, подавая кенме банку пива. — акааши проводит чрезвычайно веселые ночи с ядерной физикой, ему сейчас не до друзей, — грустно вздыхает бокуто. ну и хорошо, думает куроо. с гитарой, конечно, веселее, но без песен яснее слышится пьяный смех бокуто, и внимание его делить ни с кем почти не приходится. с акааши веселее всем, но только не куроо — куроо давится желанием вскрыться, когда бокуто лезет к акааши за гитарой или говорит, какие у того пальцы красивые. яку бы спасибо сказать за пинок под зад и за не ласковое совсем: «иди вари пельмени, ты обещал», потому что лучше пельмени варить, чем вспоминать, что еще там бокуто делает с акааши. и вообще бокуто нравится, как он готовит, а это значит есть способ сделать вечер еще лучше. через обещанный час куроо-таки начинает ненавидеть жизнь, потому что он уже достаточно пьян, чтобы хотеть ласки, а бокуто еще достаточно трезв, чтобы понимать происходящее. кенма за весь вечер не слез со своей кровати и оторвался от приставки только раз — когда куроо на правах заботливой мамочки всей комнаты принес ему тарелку пельменей. — вау, бро, как всегда шикарно! где ты вообще готовить научился? у куроо мать одна с самого его детства и содержать семью ей стоит много сил — действительно, откуда куроо уметь готовить? бокуто вообще-то знает об этом. если еще не забыл, конечно. яку тем временем прорвало плотину, а это значит, что куроо пришлось тут же переобуваться в личного психолога и ковыряться в дерьме яку, что накопилось за месяц-другой. обычно яку молчал, но груз проблем копился, пока не становилось совсем невмоготу, и тогда, на очередной посиделке, он со слезами и соплями цеплялся за куроо, чтобы на следующий день делать вид, что ничего не было. куроо не жалуется, они друзья в конце концов. ну, раньше не жаловался. потому что еще через час бокуто совсем заскучал, и из-за этого куроо загрустил сильнее. блядская эмпатия, блядский вечер, блядский бокуто. куроо бы кто помог, у него дыра в сердце (после альтруисткой программы «каждому бокуто по бутылке виски» — теперь еще и в карманах) и горло душит сотня невысказанных слов. куроо встает с шатающегося стула с видом человека, собравшегося идти убивать (взгляд куроо так и кричит, что желательно — себя) и кидает нервное: — я курить. — так в окно же можно. — душно тут, развеяться хочу, — вы посмотрите, какая чистая искрящаяся ложь. если куроо чего и хочет сейчас, так это залезть под растянутую футболку одного идиота и ощутить на ладонях твердость красивого тела, а на губах — жар его сухих губ. бокуто просит: «я с тобой», куроо думает: «господи, ну зачем». бокуто говорит: «заебался сидеть», куроо в мыслях отзывается: «тогда полежи. на мне, например». бокуто вбуривается внимательным взглядом металлических глаз, и куроо отвечает: «хорошо». «ничего, блять, не хорошо» — читает яку в его поджатых губах и опрокидывает в себя очередную стопку «пяти озер» — «а кому сейчас легко, милый?». куроо хочется завыть от ощущения грузных шагов, что раздаются за спиной, по звукам — болезненно близко. куроо вообще уже ничего на хочется, кроме как уснуть тяжелым сном и не думать, не видеть, не чувствовать. лавка у корпуса общаги наверняка обоссана не раз, и даже не два, но куроо так все равно. куроо достаточно пьян для того, чтобы было тяжело удерживать собственную тушу, бокуто недостаточно трезв, чтобы своими действиями не сводить куроо с ума. поэтому куроо валится на скамейку, а бокуто приседает у его ног, начиная завязывать шнурки, на которые сам куроо решил забить. бокуто шумно дышит — куроо поджигает винстон. смотрит на цветную макушку взлохмоченных прядей под собой и представляет, как бокуто отсасывает ему прямо у входа в общагу, на лавочке, в минус десять, пока мимо то и дело таскаются студенты. куроо ухмыляется собственной жалости и ни капли не стыдится своих желаний мыслей. бокуто поднимает взгляд, победно улыбаясь своей очаровательной улыбкой — куроо лопает вторую кнопку. переводит уставший взгляд на свои кроссовки и надеется, что недогадливый бокуто подумает, что уставший он из-за проблем с учебой. впрочем, уже похуй. может быть, сейчас ему больше всего хотелось бы кинуть: «я в тебя влюблен, долбоеб, когда ты заметишь уже?» и впиться в губы на пару секунд, пока бокуто не поймет, что произошло. а потом с мазохистским удовольствием получать по красивому еблу, который так нравится девчонкам. может быть, сейчас он больше всего желает, чтобы бокуто плюнул ему в лицо грязным: «фу, пидор» и ушел безвозвратно, оставив свой джемпер в их комнате, чтобы куроо было, где душить глухие стоны отнюдь не наслаждения. бокуто плюхается рядом (слишком) — куроо стряхивает пепел. тянется к пачке, потому что бокуто сейчас попросит сигарету, но бокуто сам тянется к рукам куроо, отнимая никотиновую палочку прямо изо рта и затягиваясь во все легкие. когда ледяные пальцы бокуто достигают губ куроо, он думает: «ну, зачем ты это делаешь, а?». когда жесткие пальцы бокуто обводят пальцы куроо, чтобы вырвать из их слабой хватки сигарету, куроо думает: «господи, иди ты нахуй вообще». когда бокуто, сделав затяг, возвращает сигарету на место — к губам куроо то есть, задерживает подушечку указательного пальца на нижней губе, с непонятным восхищением тихо произнося: «вау, как мягкие», куроо уже ни о чем не думает — он больше не умеет. последнее, во что складываются мысли в его отяжелевшей черепушке — «наконец-то ты бухой настолько, сколько хотелось». жаль, что куроо сейчас хочется уже только уснуть тяжелым сном и не думать, не видеть, не чувствовать. бокуто просит достать ему еще одну, и куроо не хочет больше чувствовать себя откровенно хуево, поэтому протягивает ему целую пачку вместе с зажигалкой. бокуто, кажется, расстраивается. пока бокуто сжигает сантиметр табака, окутанный бумагой, за сантиметром, куроо слезает со скамейки и пробует на ощупь грязный снег. куски льда, что обнажаются под оболочкой мягкого осадка, иголками колят ладони, и куроо так хочется, чтобы не только ему одному было больно. он складывает жижу на какое-то подобие комка и заряжает бокуто прямо по лицу. «так тебе и надо» — ухмыляется куроо, «ты че, блять, делаешь?» — орет бокуто. — а что, не весело тебе? — куроо ненавидит себя вообще-то. — не-а, чет нихуя. — ну, прости. яку засыпает прямо за столом, куроо ему завидует. после ночной весенней промозглости залезть бы под одеяло или в горячую ванну, но куроо идет мыть тарелки. бокуто говорит: «да бля, успокойся уже, иди сюда, друг, поговорим». куроо кидает посуду в раковину и берет недопитую бутылку виски. куроо так сильно яку никогда не завидовал. бокуто по-хозяйски разложился на кровати куроо, полусидя-полулежа, и теперь радушно приглашает куроо, разливая алкоголь и газировку по стаканам. кенма сидит в наушниках, все еще потягивая пиво, все еще не считая, что хотя бы изредка стоит контактировать с людьми. — что у тебя случилось, куро? ты пиздец депрессивный ходишь. — да так, по учебе ебут, ниче интересного. — пиздишь, как дышишь. куроо опрокидывает в себя смесь горького алкоголя и сладкой газировки, бокуто вторит его действиям. отвратительно. куроо сам вообще-то никогда виски не любил. куроо откладывает стакан снова на тумбочку и укладывает себя на кровать, кладет голову бокуто на колени и закрывает глаза. — бо, меня динамят по полной. — да ладно! тебя-то? бро, да ты ж как с обложки плейбоя, она слепая у тебя что ли? — вроде нет. — что, прям так сильно нравится? — третий год хуевит. — ты мне не рассказывал. — к слову не приходилось. куроо мысленно благодарит кенму за чуткость, когда тот молча встает с кровати и тратит весь запас оставшихся жизненных сил на то, чтобы уложить яку на его кровать. еще пара минут проходит после того, как кенма, кинув на друзей беглый взгляд, зарывается под одеяло, натянув наушники. густая тишина комнаты давит на куроо и наверняка на бокуто тоже. если, конечно, гудение холодильника времен совка и радостные вопли веселья соседей то ли сверху, то ли напротив — куроо сейчас трудно ориентироваться — можно назвать тишиной. будда бы в такой помедитировать вряд ли смог. — а зовут как? — да не важно, бо. куроо бы аплодировал себе стоя сейчас. своей выдержке, если быть точнее. всего один нервный выдох, перед тем как относительно совладать даже со своим дыханием. и никаких лишних движений и взглядов украдкой. многие бы так смогли, лежа на коленях человека, которого нельзя было целовать в каждом сантиметре тела, мучительно, но покорно перенося теплые руки, гладившие по волосам? бокуто сидел, оперевшись спиной о стену и запрокинув голову. бокуто накручивал жесткие пряди волос куроо, что так удобно попались под руку. бокуто не вносил в свой лексикон понятие «личное пространство», особенно когда дело касалось близких людей, и куроо это ненавидел. ненавидел и продолжал лежать, не делая ничего, чтобы его остановить. — вообще, хуйня это все. сдалась тебе эта любовь? у тебя ж я есть! ну, и яку с кенмой, акааши, в конце концов. а ебаться можно и без любви. ну, да, думает куроо, чтоб я без тебя делал вообще? куроо успевает заснуть. и просыпается от того, что бокуто стягивает с него худи. куроо сперва думает, что он во сне. — бро, давай свитер хотя бы снимем, неудобно будет. а нет, все нормально. никакого праздника на улице куроо сегодня. куроо позволяет бокуто освободить его из теплой ткани, куроо наблюдает, как бокуто затем стягивает свои джинсы, куроо говорит: — а с меня? бокуто улыбается пьяным смешком, бокуто отвечает: — конечно, милый, для тебя что угодно. куроо подмахивает бедрами, чтобы помочь бокуто. бокуто сгибается пополам, чтобы достать до куроо. бокуто стягивает узкие штанины наполовину, когда куроо обвивает его шею и тянет на кровать. куроо шепчет: «давай спать» и стягивает брюки ногами, выкидывая куда-то на пол, пока бокуто валится рядом с ним. они лежат так, перебивая друг друга громким дыханием. куроо чувствовал бы счастье, ощущая, как его плечо вплотную упирается в бокуто, если бы не было так больно от желания ужом обвиться вокруг этого тела. куроо считает, что лучше вовсе ничего не чувствовать, поворачиваясь на бок спиной к бокуто и уходя от прикосновений, но все равно грустно выдыхает, стоит бокуто подняться и сесть, подумав, что вот сейчас он переляжет на кровать четвертого соседа, который кутил этой ночью наверняка лучше самого куроо. но бокуто только тянется за пледом, что прижатым комком валялся в ногах. бокуто накрывает их обоих, бокуто ложится к куроо, обвивая его талию увесистой рукой, и укладывает подбородок на его лохматую макушку. куроо едва не скулит, куроо в который раз за вечер (за несколько лет, если брать шире) восхищается своей выдержкой, а через минуту уже ведет с собой ожесточенный спор. продолжить страдать, ощущая почти физическую боль от осязания близости, или хотя бы на одну ночь представить, будто все хорошо, накрыть чужую ладонь своей и уснуть, улыбаясь? в конце концов, куроо кладет руку поверх руки бокуто, куроо сильнее вжимается в крепкую грудь спиной, но засыпает куроо, все равно намочив солеными кляксами подушку под собой.