О фотографиях, привычках, гадких одеколонах, крепком кофе и портящих жизнь бумажках.

      Казалось, какой-то зверь лежал в кресле, выставляя перед парнем свою неприятную спящую морду. Но нет, это был просто смятый плед.       Словно издеваясь, часы назойливо отсчитывали резким звуком каждую секунду, норовя прогнать мысли прочь.       Рука юноши, что лежал сзади, скользнула по талии парня, упав вниз. Волосы их были нелепо разбросаны по подушкам, переплетаясь меж собой.       Феликс аккуратно, слегка пошуршав одеялом, встал с раскладного дивана и на цыпочках прошел к окну. Уже неделю его мучала бессонница. Нужно признаться, она была личностью пунктуальной ─ приходила ровно в пять и уходила в полвосьмого. Вот и теперь: на часах 5.40, а это значило, что покидать кавалера дама не собиралась. Она не требовала ничего, лишь присутствовала, но этого было достаточно, чтобы сначала вызвать раздражение, а затем и завести привычку.       Босой, он облокотился на подоконник. Лунный свет окончательно развеял дремоту, вылившись на лицо парня, нежно лаская его.       ─ Чего же ты от меня хочешь? ─ обратился он не то к Луне, не то к Бессоннице. А может, и к Привычке.       Вид из окна выходил на дорожный перекресток. Одинокие машины с разными оттенками огней пролетали по шоссе, словно птицы, стремясь вырваться в бескрайнее небо; оконная рама еле слышно выла; ноги обжигала старая батарея; где-то на другой улице гудела сирена скорой.       А он все смотрел в эту бесстрастную пустоту, напитавшуюся чернилами, и думал об одном и том же.       Феликс тихонько прошел по коридору. Остановился перед дверью в кладовую. Вообще, эта квартира не принадлежала кому-то конкретному. Так получилось, что она стала общей для всей компании. Эту комнату так никто и не смог приспособить под что-то дельное, поэтому она служила местом хранения старых вещей, ящиков с алкоголем и прочего.       Он открыл дверь, зажег лампу, что стояла в углу, и подошел к старому письменному столу с бюро. Открыл один из ящиков. Выудил оттуда коробку из-под когда-то модных итальянских сапог, отдающую древесиной, смахнул с крышки пыль.       «Поклялся же себе никогда этого не делать», ─ промелькнуло в голове.       Руки сами непроизвольно открыли коробку. В нос ударила смесь разных, но до боли знакомых запахов. Тяжело вздыхая, он вынул сверток пергамента, развернул его. Внутри были фотографии. Феликс разложил их на полу, поочередно разглядывая каждую в руках.       У них был очень хороший фотоаппарат. Оба любили фотографировать друг друга в самых нелепых и умилительных ситуациях.       Вот они с ним валяются в кленовых листьях в старом парке. А здесь Феликс со страхом смотрит на Гила, который привел домой немецкую овчарку Людвига. Прусс безоговорочно знал о давней фобии парня. Только сейчас Феликс понял, что привел он этого пса не для того, чтобы поиздеваться, а для того, чтобы его Пауль, как он его иногда язвительно называл, избавился от страха к любимым животным немца.       А вот другая фотография. Кухня. Гил, возмущенный, сидя за столом, кидает в смеющуюся Лизу колоду карт. Он три раза проиграл партию и задолжал ей соответствующее число желаний.       А на этой Феликс сидит на подоконнике в коротенькой черной гипюровой сорочке и вызывающе смотрит на оппонента. В полутьме его бледная кожа казалась фарфоровой. За такие выходки парень частенько получал ошеломительные боли в бедрах на утро, чему предшествовали превосходные ночи вместе.       Здесь они сидят в толстых свитерах под елкой в канун Рождества у кого-то на квартире. Гилберт по-хозяйски обнимает его за талию, что-то шепча на ухо. Феликс смеется, закрывая ладонями лицо от смущения. И еще одна, сделана в тот же день: они сидят на полу, оба уставились на подвешенную сверху веточку омелы. Главным фотографом был Франциск, поэтому их фото получились с особенно романтическим настроением.       А на этой ─ «портрет»: Гил, насквозь промокший, стоит на остановке и, ухмыляясь, смотрит на Феликса. Бесцветные волосы некрасиво торчат на голове, белые ресницы слиплись, на висках и щеках альбиноса ─ капли дождя. Они по некой причине были вынуждены поехать в глухую деревню на какую-то встречу (Феликс искренне корил себя за то, что забыл). В незнакомой местности было немудрено заблудиться. Они до темноты бродили по поселку, попали под ливень. Только потом нашли остановку и еще час ждали хоть какого-нибудь транспорта. На фото он как раз стоит на этой остановке, пронизывает парня взглядом алых глаз. Тогда он прижал его к холодной стенке и, обзывая разными словечками, целовал везде, где только мог.       А вот они с ним в стельку пьяные на диване в квартире Эдуарда. Торис тогда был увлечен Наташей и хотел в тот вечер признаться ей. Право же, за него все сказал Гилберт. Пока один краснел от стыда, эти двое бесцеремонно ласкались на диване. Оля, улучив момент, сделала очень удачное фото: Гил, словно хищник, на голове у него ─ нелепый венок из желтых одуванчиков. Улыбка Феликса не знала границ, также как и размазанная по лицу косметика.       На последней фотографии не было лиц. Лишь стол. На нем ─ две кружки. Одна ─ с чаем с бергамотом, вторая ─ с крепким черным кофе без молока и сахара. Записная книжка на пружине с синей ручкой, ключи, большая расческа с запутавшимися в ней пшеничного цвета волосами. Их типичное утро.       Раньше Феликс никак не мог понять, чем Гила привлекал ужасно горький кофе. Теперь же поляк жить не мог без этого напитка.       В коробке были не только фотографии. Парень выудил оттуда флакон с мужскими духами и темно-синий свитер. Слегка брызнул ароматом на горловину, убрал пузырек назад, а сам прижал к себе кофту, вдыхая запах «его гадкого дешевого одеколона», который когда-то доводил его до дурмана, а не как сейчас ─ заставлял глубоко вздыхать и… нет, ресницы все-же намокли. Щеки были испещрены влажными дорожками. Прижимая свитер как можно сильнее к себе, он заплакал.       ─ Знаешь, я бы отдал все эти фотографии, все, что осталось, чтобы снова услышать твой язвительный голос, чтобы твои холодные руки снова нагло лезли ко мне, чтобы лечь тебе на грудь и слышать стук твоего сердца, ─ шептал он, уткнувшись в ткань.       Ни звука не было слышно, не считая тихих всхлипываний юноши. Мрак норовил поглотить комнату, заставляя лампу потухать, но та верно и гордо сражалась за свое право дарить свет.       Прошло минут пятнадцать, а может и больше, прежде чем Феликс смог открыть глаза и отстраниться от синего куска ткани. Он аккуратно уложил все вещи назад в коробку, бросив взгляда на бумажку, что осталась нетронутой. Он знал, что там было написано, и не хотел брать ее в руки. Хотел пережить заново все памятные моменты, кроме этого.       Гилберт скрывал, что он чувствовал регулярные боли в области груди, что его не оставлял назойливый кашель, тошнота и прочие недуги. И диагноз свой он до поры до времени тоже скрывал.       Но случается то, что должно случиться. В тот день Феликс рано вернулся домой. Он застал Гила в растерянном виде с бумагой в руках, склонившись над которой, он о чем-то думал.       Окликнул его раз, второй. Затем подошел и положил руку ему на плечо. Тот, словно очнувшись, подорвался и быстро сложил бумагу пополам, белой стороной вверх.       ─ Что там?       ─ Неважно… Просто по работе…       ─ По какой такой работе? ─ он наклонился и протянул было руку, дабы взять бумагу, но Гилберт поднял ее слишком высоко. Запрещенный прием.       ─ Не смешно. Почему ты мне врешь?       ─ Я не вру.       ─ Тогда зачем прячешь?       Ответа не последовало.       Феликс быстро оперся на его плечи и, подпрыгнув, выхватил из белых рук чуть смявшийся лист.       ─ Отдай немедленно!       Поляк ринулся в ванную, закрылся изнутри. Ручка двери яростно дергалась.       ─ Феликс, открой, черт возьми! Не нужно читать ее, слышишь?!       Но уже было слишком поздно.       Онкология. Жидкость в легких. Метастазы по всему телу. Четвертая стадия…       Феликс спустился вниз по стенке, уставился в пустоту. Он не верил. Не принимал. Такого просто не могло быть.       Замок открылся снаружи. Альбинос влетел в ванную. Исступленный, он застал Феликса в таком состоянии, не зная, что говорить или делать.       ─ Почему ты не сказал… ─ шептал тот. ─ Почему…       Гилберт сел на пол, притянул парня к себе. Феликс приник к груди немца, впившись пальцами в его спину и судорожно всхлипывая. Тот запустил пятерню в золотистые прямые волосы, успокаивающе перебирая их; второй рукой он подхватил поляка за бедра, усадив у себя на коленях.       И даже когда Феликс успокоился, они не собирались вставать. Сидели долго. Очень долго.       Феликс задвинул ящик бюро, выключил бедную старушку-лампу и, немного постояв, вышел, закрыв за собой дверь.       Крадясь на цыпочках, он подошел к тому дивану, где они с Торисом сегодня ночевали. Он знал: литовец неравнодушен к нему. Но не понимал, как на это реагировать. Он не верил, что где-то наверху есть место, откуда на него мог бы смотреть Гил. Но верил в то, что он растворился на тысячи мелких частиц и стал частью Вселенной. Может быть, это он уже неделю витает вокруг него и заставляет просыпаться по ночам? Феликс не мог знать наверняка. Также он и не мог знать, что чувствует к Торису. Конечно, уже прошло два года… но разве это о чем-то говорит?!       Босой, он аккурат залез в кровать, шурша одеялом. Часы сердито отбивали секунды. С кресла на него все также пугающе смотрел плед. На потолке мелькали тени от проезжающих машин, нарушая покой лунного света.       ─ Я люблю тебя, ─ бросил он тихо в темноту.       Кому он это сказал? Скорее всего ─ Привычке.