Glace

Тысяча восемьсот пятый год, восьмой день нивоза. Император возвращается во Францию с триумфальной победой над третьей коалицией. Монархисты замолчали, хотя и не полностью раздавлены, воцарилось временное спокойствие в стране и на душе Нуартье. Заслуги бонапартиста зачлись ему милостью Наполеона. В эти годы фамилия «де Вильфор» могла дать многое при новом правительстве. Благосклонность была обещана не только отцу, но и сыну, которого, по малости лет, ещё не знали в свете. Исправляя это, Нуартье посещал балы вместе с четырнадцатилетним юношей, знакомил с выдающимися личностями, впрочем, все они были бонапартистами, в чём нельзя не углядеть умысел отца, — внушить Жерару свою правду. Тем более, юноша отличался способностями в учёбе, красноречиво высказывался и готовился поступать в университет. Младший Вильфор почтительно улыбался, жал руки, — сенаторам, генералам, — безразлично, он был учтив со всеми, но предпочитал слушать, чем говорить. Возможно потому, что знал о возможности получить наказание за неверные слова. Внушение, действенное в благоприятной обстановке и доверии, даёт диаметрально противоположный эффект, когда оно навязчиво и грубо. День и ночь отец твердил о величии Империи, лишь мельком поинтересовавшись об учёбе сына, забыв про личные дела мальчика. Их и не должно было быть у будущего бонапартиста, жителя новой Франции. Юноша злился, но молчал, не привыкнув спорить с отцом открыто, он начал выражать недовольство тайно. Никто уж не знал, где Жерар познакомился с тем роялистом, однако если бы Нуартье знал, — убил бы… Так или иначе, через друзей или знакомых, Вильфор вошёл в кружок сторонников прежнего порядка. Сердце его, страдающее из-за хладности близкого человека, нашло удовольствие в общении с этими людьми. Они хорошо говорили, спокойно и твёрдо, о своих идеалах. Юноша, немного разобравшись в этом и послушав две разные точки зрения, остался в клубе. Он даже выступал и очень скоро приглянулся остальным членам собрания. «Далеко пойдёт», — твердили между делом, и Жерар верил, почувствовав радость честолюбивых мечт. Возвращался он поздно, что-то врал отцу, — впрочем, тот и не спрашивал, а потом уходил к себе. Контакт между ними снизился до минимального из-за занятости отца и характера подростка. В доме царила тишина, — а это даже хуже ссор, — хотя в глубине души оба желали нежности. Нуартье не женился. Почему? Никто не знал. Может быть, просто не хотел забивать голову этой морокой второй раз. Жерара это устраивало, и Жерар не спрашивал. Но сегодня у них торжество, — так получилось, что ужинать они сели вместе. Собрание отменили, а отцу ввиду заслуг дали отпуск. Слуга накрыл стол, а когда пробило восемь, позвал семью к столу. Итак, они сели друг против друга за длинным столом, — чтобы не видеть бонапартиста, юноше достаточно было снять очки. Но он не снял, чувствуя себя более защищённым, хотя всё ещё тревожился и все силы прилагал, чтобы не подать виду. Так всегда чувствуешь себя, скрывая тайну, — мнёшься и молча пьёшь вино. Мужчина напротив тихо улыбался, склонив голову и изучая сына. Несмотря на худощавость, неправильность черт, Жерар казался миловидным. Если вот так глянуть, — костюм пошит хорошо, юноша красив и умён… Что-то из него и выйдет. Однако Нуартье не слыл бы проницательным, если бы не замечал чужого поведения и не умел читать его причину.  — Что-то не так? — мягко поинтересовался отец, постукивая пальцами по поверхности стола. Он видел, что Жерару некомфортно под его пристальным взглядом, но продолжал смотреть, в то время, как Вильфор старательно изучал столешницу.  — Н-нет, — юноша удивлённо отметил, что голос против воли дрогнул, поэтому он постарался как можно более твёрдо добавить: — Просто непривычно, что мы собрались вместе… Дома…  — Ну да, ну да, — кивнул Нуартье, отрезав ножом кусок сочного мяса, — Тем более нужно радоваться такому событию, верно?  — Да, — быстро откликнулся юноша, допивая бокал, — Чудно. Повисла тишина, которую нарушал лишь тихий стук приборов. У подростка от напряжения пропал весь аппетит, зато он радовался тому, что смог так ловко выкрутиться, — до тех пор, пока отец вздохом не выдал раздражения. Теперь настал черёд Жерара спрашивать.  — Как дела? — робко пролепетал он, ковыряя вилкой стручки фасоли.  — Мне кажется, что Вы можете рассказать что-то поинтереснее, — обращение на «Вы» не сулило решительно ничего хорошего, как и ледяной тон отца. Юноша нервно сглотнул, поднимая глаза.  — Нет, право, я… Резкий стук по столу почти заставил Жерара вскрикнуть. Мерзкий страх наполнил его сердце, поэтому говорить он почти не мог, однако молчание обошлось бы дороже; очевидно, Нуартье и так знал что-то.  — Я озадачен тем, что, — он тщательно подбирал слова, стараясь унять дрожь в руках, — Что мои друзья отменили нашу встречу. Переживаю за них.  — Не помню, чтобы у тебя были хоть какие-то друзья, — больно и метко. Юноша поджал губы, втянув воздух. От этой короткой фразы всё внутри затрепетало, и злость, обида, скапливающиеся годами, сдавили горло. До этого момента Жерар даже не подозревал об этих таящихся во тьме тварях и был поражён, заглянув в себя. Отец видел; он хотел, чтобы это всё вышло наружу, потому что ярость не в ладах с ложью. К тому же, было интересно, как долго продержится подросток.  — Вы тоже меня не со всеми знакомите, — голос лишь немного подрагивал, но вызвал улыбку Нуартье. Вильфору она показалась очередной издёвкой, когда на деле выражала почти гордость, — граф. Отец пересёк комнату, остановившись рядом с Жераром, смело глядящим на него.  — У тебя чудесное самообладание, — учтивый кивок головой, — Особенно когда видишь эту бурю в глазах. Хоть что-то моё…  — Хватит! — Вильфор ненавидел, когда отец говорил о сходстве, — Я ни капли не похож на тебя и не хочу быть! Нуартье не ответил, а юноша опустил голову, тяжело дыша. Сейчас плохо было обоим, так как упрёки впервые исходили от двух сторон. И гордому бонапартисту это совсем не нравилось, он почти злился, — глаза потемнели ещё более, густые брови нависли над веками.  — С кем и где ты шлялся? — чётко проговорил мужчина таким тоном, который мог унизить любого. Жерар залился краской, уязвлённый и оскорблённый. Не будь Нуартье его отцом, Вильфор бы непременно бросил перчатку, пусть он никудышный стрелок, а шпагой владеет куда хуже оппонента…  — Я, — юноша поднялся и гордо вскинул подбородок, хотя был на голову ниже графа, — Не «шлялся», милостивый государь, потому как не хочу пока жениться на случайно забеременевшей даме, которую буду ненавидеть. Тут уж пришло время отца краснеть, — он такого резкого выпада не ожидал и был обескуражен. Угадав это, юноша холодно улыбнулся, победно сверкнув глазами. Однако мужчина быстро ретировался.  — Вот как, — сил хватило даже на улыбку, — но что же тогда, дорогой?  — А то, — Жерар решил раскрыть карты, надеясь на то, что расклад поразит отца молнией, — Что я выбрал партию.  — Какую партию?  — Политическую.  — И что же?  — Роялист, сударь. Атака произвела должное действие. Нуартье замер, резко выдохнул и опёрся на стол. Жерар стоял скалой, вытянувшись в струнку; взгляд горел, как и скулы, окрашенные румянцем возбуждения. Он победил окончательно, победил, приняв другую сторону! Если равенство невозможно, то можно хотя бы возвысится. Удовольствия ещё больше! Отец резко вскинулся, заглядывая в лицо Вильфора. Четырнадцать! Ему всего четырнадцать, а уже может бить по самому больному. Мало ли для него делал Нуартье? Неужели вызвал такую ненависть…? Эта мысль и вызвала такую ужасную дрожь, — страх, эгоистичная боязнь потерять восхищение и привязанность, стать ненужным. Если бы он прочёл это в глазах Жерара, то умер бы на месте… Но, к счастью, там было только торжество и уверенность. Возвысся сын над другим, радости отца не было бы предела, но над ним самим… Это не на шутку злило.  — Значит, так…  — Так, — самодовольно прервал его юноша, наслаждаясь ролью победителя.  — Ах ты, гадёныш, — Жерар поражённо распахнул глаза, впервые слыша оскорбление от отца. Причём произнесено оно было с чувством и вмиг снесло всё самодовольство подростка.  — Ч-что?  — То-то… Впрочем, это неподобающе, так? — Нуартье принялся наворачивать круги по комнате, пытаясь подавить эмоциональные порывы, — Чёрт возьми! Роялист, за Бурбонов!..Во время Империи… Выпороть бы Вас за глупость, да не так политики решают споры…  — Ну да, вы ведь привыкли всё казнить да убивать… — мужчина замер, опасно раздувая ноздри, — Даже орден в цвет крови, — французской и чужой, — безразлично ведь, да? Отец бросил взгляд на ленточку Почётного легиона в петлице, между тем как Вильфор приближался к нему.  — Да, да… Что хотите, а короли пытались беречь народ. Просто бедняков не прокормить всё равно… Что есть революция? Разжигание ненависти между всеми, пусть до этого даже и крестьянам как-то жилось. Вы говорите о междусобицах, о борьбе царственных братьев за корону… Но что хотите Вы? Случаем, не той же ли власти?  — Замолчи, — это уже переходило все границы терпения Нуартье.  — Напомнить ваш девиз? В нём первым пунктом значится «свобода», но главным средством её достижения является террор, — им пользовались все: Робеспьер, жирондисты, Наполеон! Да, короли тоже, но они хотя бы не обманывали народ, который, кстати, остался беден! И не он боролся за изменения… Господа революционеры, semel insanivimus omnes, — но ваше помутнение тревожит Францию уже… Сколько лет? Шестнадцать?  — Хватит, — Нуартье схватил его за руку, оказавшись лицом к лицу с сыном.  — Не знаешь другого пути, помимо рукоприкладства? Ну же, ударь, ведь ты сильнее. Только мои слова останутся единственной истиной. Отец смотрел на него, — долго, даже слишком. Лицо его искажалось то судорожной улыбкой, то гневом, то печалью. Тяжёлое дыхание обоих отражалось от стен, которые слышали разговор и ждали развязки. Холодела душа и у Жерара. Наконец Нуартье отпустил юношу, быстрыми шагами направляясь к двери. Распахнул, — и замер.  — Te amo est verum. Хлопнула дверь, и Жерар остался один, — не победивший, не проигравший.