helpless

      Старик Бингвен всегда не против яркого представления и веселой компании. Пройдя за свою долгую жизнь сотни тысяч ли, он успел повидать много диковинок и повстречать удивительных и странных людей. Он с предвкушением ожидает новой встречи, увидев в скромной деревушке у речки Жушуй повозку-палатку, к которой прикреплена небольшая яркая вывеска, оповещавшая всех прохожих, что сегодня будет выступать прославленный чревовещатель.       Представление собиралось пройти у единственного храма, который может позволить себе эта небольшая деревенька. На тесной площадке перед входом уже начинали потихоньку собираться люди. Бингвен не спеша занимает свободное место, заодно прикупив у местной торговки связку лука и парочку маньтоу, приготовившись узреть «невероятное зрелище», которое обещал свиток на повозке.       Вскоре начали сгущаться сумерки и импровизированная сцена приблизилась ближе к публике, толкаемая извозчиком, который скрывался за повозкой, не давая толком себя рассмотреть. Впрочем, взгляд небольшой толпы всё равно обращен не в его сторону. Все смотрят на заднюю часть повозки, которая украшена как театральная сцена. За прохудившейся тканью кулис проглядывается странный силуэт. Ткань не позволяет увидеть его полностью, но то, что люди могут увидеть, заставляет их неуверенно переговариваться и переглядываться друг с другом.       Наконец-то повозка встает на своё место перед толпой и извозчик дергает за шнур, заставивший занавес распахнуться. Распахиваются вместе с ним глаза и рты всех присутствующих. По толпе прокатился удивленный ропот и сам Бингвен поперхнулся маньтоу, которую в этот момент решил надкусить.       На пьедестале внутри повозки находится юноша. Когда-то он был красив. Длинные волосы спадают вниз по плечам и груди, растрепанные, создающие драматичный эффект. Бледное лицо тоже скрывается под ними, потому что юноша склонил голову и глаз его было не видно. Бледность эта подчёркнута белилами. Весь его скорбный образ вызывает у смотрящих ужас и грусть. Но не лицо, или волосы, или бледные одежды являются тому причиной. Основной шок толпы от того, что у юноши совершенно отсутствуют конечности: руки до самых плеч и ноги до самого пояса. «Живу я один на свободе, Осыпались кассий цветы. Вся ночь безмятежно проходит… Весенние горы пусты. Но птицу в горах на мгновенье Вспугнула, поднявшись, луна: И песня ее над весенним Потоком средь ночи слышна». [1]       Если перед этим вся площадь была наполнена гомоном жителей деревни, то после этих строк все замерли, напряженно вслушиваясь в каждое слово.       Юноша, декларировавший эти строки, наконец поднимает голову и смотрит на собравшихся. Глаза его подведены черной сажей, а губы похожи на кровавую рану, рассекающую его бледное лицо. Он улыбается, мягко и будто извиняясь. В глазах же нельзя рассмотреть ни единой эмоции. Он вдыхает побольше воздуха в грудь и продолжает читать. Его голос завораживает присутствующих даже больше, чем весь его вид, хотя никто, казалось, не понимал и половины того, что он им рассказывает.       — Вот уж точно… чревовещатель.- говорит кто-то с нервным смешком, но его тут же больно толкают локтем, заставляя замолчать.       Бингвен, как и все остальные, сражен и поражен открывшейся перед ним картиной. Юноша в белом говорит и говорит, зачитывая стихи и рассказывая басни. Что-то из его репертуара даже комические произведения, но никто не смеется. Когда же мучительное представление подходит к концу, то голова молодого человека снова склоняется, и пока он зачитывает последний стих, его подручный проходится по толпе и подставляет каждому зрителю ведерко для монет. Почти с каждого жителя деревеньки удалось получить хотя бы монетку. Бингвен торопливо ссыпает целую горсть, не отводя взгляда от выступавшего, а потому снова не обращает внимания на человека, собирающего со зрителей плату. «Остановлены лошади в ряд; мы готовы Разлучить рукава и полы. Над каналом большим императорским снова Начиняется чистый холод. Впереди красотою сияя высоко, Поднимаются горы-громады, От тебя уезжаю я вдаль одиноко, И опять на сердце досада». [2] Толпа начинает потихоньку разбредаться. Занавес снова падает, скрывая за собой «чревовещателя». Бингвен поднимается, хрустя своими старческими коленями, и закидывает дорожную сумку на плечо. Сегодня он точно не сможет уснуть, так что лучше ему продолжить свой путь и поскорее уйти от деревеньки возле речки Жушуй. Впрочем, как далеко он не успеет уйти, за тот недолгий век, что ему остался, от голоса бледного и странного божества, которое он видит в этот день, ему уже никогда не сбежать.

***

      Повозка покачивается и трясется на ухабах. Се Лянь уже привык к качке, но страх от того, что от любого резкого движения он может упасть, скручивает ему внутренности. Он прислоняется щекой к стенке повозки, смотрит в небольшую дыру в протершейся мешковине на монотонный пейзаж, который они проезжают. Речная долина сменяется степью, широкой и бескрайней, безнадежно одинокой, как и сам Се Лянь, и у него сжимается сердце. А он думал, что за эти недели уже разучился чувствовать. К закатным сумеркам они доезжают до поляны у бамбуковой рощи и тогда его спутник решает, что можно устроить привал. Се Лянь не видит, но слышит, как скрипят колеса, фыркает лошадь, спрыгивает с повозки человек и начинает возиться с поклажей. Через некоторое время он чувствует запах костра и ещё спустя несколько минут запах дорожной пищи. «Будет похлебка», — понимает Се Лянь и прикрывает глаза, — «Кажется, даже с мясом… Значит сегодня я выступал хорошо».       Проходит ещё полчаса, прежде чем он слышит приближающиеся шаги и всё внутри снова скручивает. Он должен был уже привыкнуть. Должен был, должен был. Но сердце всё равно начинает колотиться испуганной птицей, а глаза начинает покалывать, когда он чувствует на себе руки того человека, который сотворил это с ним. Который крепко держал его тогда, в храме, перед сотней людей, пока они вонзали в него меч снова и снова, желая тем самым сделать из его жертвы своё искупление. «Перестарался», — сказал человек в белом, когда к утру Се Лянь, наконец-то приходит в себя и понимает, что лишился не только гордости, сил и веры в человечество, но и собственных конечностей. «Теперь ты всегда будешь со мной, мой принц», — говорит человек в маске и проводит рукой по щеке. Очень нежно, очень бережно. У Се Ляня ни внутри ни снаружи не осталось живого места. Не осталось ничего, что могло бы хоть как-то отреагировать на эту ситуацию. Его тошнит и Безликий Бай бережно придерживает его плечи, гладя по ним и шепча утешения на ухо. Принц их не слышит, в ушах стучит кровь и эхо криков, которые, казалось, оглушат его той самой ночью.       За те несколько недель, что они скитались в старой повозке, давали представления в каждом попадавшемся на пути поселении, его спутник так ни разу не открыл ему своего лица. По вечерам он усаживал Се Ляня рядом с собой у костра, рассказывал ему разные истории, кормил и обтирал, переодевал и укладывал спать. Он всегда был с ним вежлив и тактичен, ни разу не сказал плохого слова и не ударил, хотя Се Лянь всегда или огрызался на его слова или просто его игнорировал. Он и боялся этого существа, в чьей власти он теперь оказался, и в то же время совершенно не мог побороть в себе то отвращение, которое испытывал к Баю, отобравшему уже всё, что только можно. «Ещё не всё», — шепчет в голове его собственный нервный голос.- «У тебя ещё осталось немного рассудка и щепотка гордости. Как думаешь, как быстро он заставит тебя умолять? Как сильно он будет издеваться над тобой, чтоб довести до слез?»       Но Безликий никогда не издевался над ним. И от того ужас в груди Се Ляня с каждым днем становился всё больше. Он не знал, чего ждать в следующую минуту. Подсознательно каждый день ожидал худшего, накручивая собственные нервы до предела сжатой пружины, готовой в любой момент сорваться.       Его вытаскивают из тележки, держа аккуратно и твёрдо. За все это время Бай очень быстро наловчился носить его, переодевать. Каждый вечер укладывал спать рядом с собой. Лицо Се Ляня каждый раз искажалось гримасой брезгливости и ненависти, когда тот его касался.       Устроив возле костра, мужчина в маске присаживается рядом и подносит к его рту ложку с похлебкой. Там действительно плавают кусочки мяса и запах достаточно аппетитный. Живот Се Ляня урчит. Он поджимает губы в обиде на предательство собственного тела, от которого и так уже не много осталось.       — Ну же, Сянь Ле. Ты заслужил вкусный и сытный ужин. Чувствуешь запах? — под его носом проводят ложкой. Сколько раз он норовисто махал головой, расплескивая всё, что предлагал ему Безликий Бай, сбивал собственными волосами миску, опрокидывал её содержимое на колени белого бедствия, выплёвывал на его маску то, что всё-таки удавалось втиснуть в рот.       Пусть он был беспомощен, но не собирался облегчать задачу своему тюремщику. И всё-таки запах сегодняшней похлебки действительно вкусный, а Се Лянь не ел уже несколько дней и все его внутренности молят о пощаде. На его глаза выступают слёзы, которые он не может ни сдержать, ни скрыть. Он крепко зажмурился, но те всё равно проступают сквозь веки и стекают по бледным щекам, на которых всё ещё остался театральный грим, и они оставляют за собой тонкие полосы.       — Ох, Сянь Ле, — слышит он сочувствующий голос, и чужой рукав вытирает его слезы, размазывая грим по лицу.- Нет смысла себя так истязать.       «Нет смысла», — отдаётся в голове эхом голос, который каждый день уговаривает его сдаться.- «Нет смысла».       Все его вкусовые рецепторы вопят от восторга, когда Се Лянь наконец позволяет накормить себя. Он, кто с детства питался изысканными блюдами в царстве Сянь Ле, никогда не знавший голода до времён войны и бродяжничества, наследный принц и божество войны, сейчас глотал с упоением обычную походную похлебку так, будто это был самый редкий и дорогой деликатес. Он не видит выражение лица Безликого Бая за маской, но знает, что тот улыбается.

***

      Они дают выступление в каждой деревне и поселке, которые встречаются им на пути. Иногда выступления проходят хорошо, но чаще не очень. Бывают вечера, когда Се Лянь зачитывает длинный поэтический цикл перед тремя-четырьмя людьми, и ни один из них не закидывает в корзинку с пожертвованиями даже репки. Видит, как к концу представления большая толпа слушателей может разбрестись и то, что начиналось неплохо, в конце оказывается пустой тратой времени.       Даже когда они выступали с Фэн Синем бывший принц не чувствовал такого унижения.       Безликий учит его новым стихам и басням. Се Лянь огрызается и делает вид, что слушает вполуха; говорит, что от всех этих дурацких сказочек проку нет. Но слушает. Потому что эти вечерние посиделки у костра — единственное развлечение, что у него остаётся. И пейзаж за прохудившейся тканью повозки.

***

      Бай привозит его на какой-то горячий источник. К этому времени наступила зима, и Се Ляню пришлось пережить уже несколько мучительных ночей, когда от холода приходится прижиматься к чужому телу своим, чтобы хоть как-то унять дрожь. Его обхватывают сзади и кутают в одеяло. Он чувствует чужое дыхание на шее. Перечитывает про себя в сотый и тысячный раз сутры, в бесполезной попытке отрешиться, оказаться где угодно, но только не здесь. Он знает, что с каждым днем он всё ближе к точке невозврата, ближе к своему безумию.       Безликий Бай стирает их одежду, пока сам Се Лянь по подбородок погружен в горячую воду источника. Пар удушает, но беспомощный бог боится пошевелиться, потому что любым движением может спровоцировать падение по скользким камням на дно. Он не боится умереть. В последнее время мысль о смерти стала для него скорее несбыточной мечтой об избавлении. Но он не хочет такого конца. Не хочется чувствовать, как рвутся лёгкие, бесконечно долгие часы задыхаться, понимая, что остатки духовной энергии безжалостно заставляют его тело жить дальше. Да и Бай не позволит ему умереть. Зажмет ему ладонью глаза, чтобы Се Лянь не увидел его лица, и будет делать искусственное дыхание... Лучше задыхаться под водой.       Когда он слышит приближающиеся шаги Бая, то закрывает глаза. Всплеск опустившегося рядом под воду тела. Его переворачивают грудью к каменному берегу и сердце замирает от ужаса. Но держащий его в плену человек просто начинает расчесывать спутавшиеся за долгие дни путешествия волосы. Се Лянь пытается не подавать виду, как сильно ему на самом деле страшно. Он слышит за своим плечом тихий смешок. Снисходительный и мягкий.       — Тебе лучше уже смириться с этим, Сянь Ле, — говорят за его плечом. Он чувствует, как его длинные мокрые волосы убираются с плеча и спустя мгновение кожи касаются жесткие губы.- Ты же понимаешь… никто не будет любить тебя так же, как я. Никто не сможет полюбить тебя таким.       Несмотря на горячую воду, Се Ляня пробивает на такую дрожь, что он чуть не падает. Он утыкается лбом в камни и молчит. В этот момент он готов… Он знает, что это грех, но он так хочет умереть в этот момент, что чуть не откусывает себе язык.

***

      Бай никогда его не бьёт, даже когда Се Лянь кричит и извивается в истерике, ругает его самыми грязными словами. Се Ляню страшно, но он все равно пытается вывести его из себя.       Бай оставляет его как бы случайно надолго на открытом воздухе. Бывает, оставляет без ужина или не меняет его одежду слишком долго. Сам он, кажется, не бедствует, даже когда их представления не дают никакого заработка.       Он пропадает надолго в каких-нибудь увеселительных заведениях в более крупных поселениях и тогда Се Лянь остается на день, а то и два, совершенно один, беспомощный.       Когда Бай приходит поздно ночью, то падает рядом с ним на жесткую циновку, обнимает за талию. Се Ляню в нос ударяет запах алкоголя.       «Никто не сможет полюбить тебя таким», — звучат ему эхом слова.       Он поворачивает голову. Лицо его тюремщика всё ещё скрыто маской. Неужели он когда уходит тоже носит её? Или он скрывается только от Се Ляня?       В темноте ничего не видно. В какой-то момент тело рядом шевелится и нависает над ним. Рука тянется к маске сама. И Се Лянь трусливо зажмуривает глаза. Он не может видеть это лицо, не сейчас. Его губы накрываются чужими. Такие же грубые, какими он их помнит на источнике. С нарастающим ужасом бывший принц понимает, что это будет не последнее их прикосновение на его изувеченном теле.       Но он уже не может этого терпеть. Резким отчаянным движением изогнувшись, он скатывается с телеги. Сам не понимает, как у него получилось совершить этот маневр, но вполне успешно он скатывается с повозки, а потом совершенно не успешно, очень болезненно и долго, летит вниз по склону, путаясь волосами в придорожных кустах, оставляя их целыми клоками на острых когтях веток, ударяясь лицом и туловищем о камни, разбивая губы, свернув плечо, но не свернув, к сожалению, шею. Когда его падение прекращается, то он лежит на спине, глядя в ночное небо, обливаясь кровью, слезами и холодным потом.       Когда Безликий подходит к нему, то Се Лянь начинает кричать и извиваться. В теле уже не осталось практически сил, но он всё равно сопротивляется. Он ещё может сопротивляться. Пожалуйста... Пожалуйста!

***

      «Никто не сможет полюбить тебя таким». Каким таким? Таким, какой он сейчас? Разбитый, беспомощный и совершенно бесполезный? С темными синяками под глазами, бледный и потерявший веру?       Или таким, каким он был до всего этого? Зазнавшийся принц, считавший, что может спасти всех, а в итоге не спас никого, даже себя? Бросивший вызов небесам и судьбе и больно обломавший зубы. Слишком гордый, чтобы выступать перед простым народом, слишком высокомерный, чтобы просить помощи.       Теперь не у кого попросить помощи.       Ты и таким меня любишь?       Бай сидит напротив и помешивает похлебку. Поднимает голову, будто почувствовав взгляд. Маска одновременно смеется и плачет в ответ на его немой вопрос.

***

      Рано или поздно это должно было случиться. «Не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас».       Он боится этого каждое утро. Его тело внизу остаётся вполне функциональным и делает то, что и положено ему физиологией. Обычно удается обойтись сутрой, но сегодня…       — Пожалуйста… не надо,- шепчет Се Лянь испуганно.       Чужая рука опускается вниз и сжимает его.       — У… умоляю.       Безликий сломал его всё-таки. Он заставил его умолять.       Се Лянь боится его сильнее смерти, сильнее чем за сохранение собственной души.       — Пожалуйста…- плачет он, а движения чужой руки становятся быстрее.       Бай говорит ему на ухо что-то успокаивающее. Шепчет что-то ласковое, но Се Лянь не слушает, потому что не хочет, чтобы это было последнее, что он слышит в своей жизни. Он пытается воскресить в голове голоса отца, матери. Он отчаянно призывает воспоминания о наставниках, друзьях, Му Цина, Фэн Синя. Пытается вспомнить всю свою жизнь, ему даже кажется, что он видит собственную статую, держащую в руке белый цветок и чью-то небольшую фигуру у её основания. Но голос Бая всё равно заглушает всё остальное и он больше не может это терпеть. Это его последнее унижение. Последняя капля.       Он сильно сжимает зубы на основании языка и рот наполняется тошнотворной жидкостью с металлическим привкусом.       Его испуганно хватают за щеки. Он слышит своё имя. Ничего… сейчас всё закончится… Сейчас.       На белой маске растекается красное пятно, будто кто-то с размаху выплеснул на неё краску. Как много крови... Се Лянь захлебывается и кашляет. Его несуществующие конечности трясутся и сводятся фантомной болью. Его всего трясет. Лицо перепачкано. Во рту чувствуется чужеродный предмет, когда-то принадлежавший ему. Мерзко и отвратительно. Но скоро всё закончится. Скоро.       Маска слетает с чужого лица. На него падают чужие слёзы. Он не может закрыть глаз и потому видит, наконец… Видит, и ему хочется умереть ещё сильнее. Внутри он точно мёртв. «Только не ты…», — думает он и начинает кричать. Точнее издаёт сдавленный булькающий звук, потому что кровь заливается ему в горло.       Кто-то вливает ему через рот духовные силы. Кто-то держит его щёки и из последних сил пытается втиснуть в него жизнь. Не даёт ему достаточно, чтобы этого хватило на конечности. Но на откушенный язык хватает. Отстраняется на мгновение, выплёвывает скопившуюся кровь, и начинает вновь. Он его просто так не отпустит. Се Лянь обречён. Он закрывает глаза и проваливается в спасительное беспамятство. Там его уже поджидает лицо доброго и милосердного дедушки-сумасшествия.

***

      Сяо Мэй не любит ходить по базарам. Но мать всё равно заставляет её бродить между рядами зеленщиков и продавцов рыбой, слушать, как та скандалит за каждую монету, путаться в чужих ногах и юбках. Маленькой Сяо Мэй всего четыре года.       Она разглядывает какую-то пеструю вывеску и тащит мать за руку, показывая крохотным пальчиком и, хоть и не умеет читать, но понимает, что должно быть что-то интересное.       Толпа гудит и переполняет рыночную площадь. Все увлечены торговлей. Это первый теплый весенний день. Каждому хочется пополнить запасы и обменяться сплетнями. Мэй проталкивается сквозь галдящих людей к самой повозке, на которой вот-вот должно начаться представление.       Воспоминание о том дне остаётся смазанным в жизни слишком рано поседевшей Сяо Мэй.       Когда занавес повозки распахивается, то девочка стоит слишком близко и ей нужно высоко запрокинуть голову. Когда всё-таки удаётся разглядеть, то почти сразу она слышит сдавленный мамин крик. Ладонь её накрывает глаза. Они почему-то убегают. Толпа выкрикивает какие-то ругательства. Начинается хаос. Кто-то бежит прочь, будто увидел призрака, кто-то стоит истуканом, обращенным в камень, кто-то даже кидает в сторону повозки гнилые овощи.       Пока мать утаскивает Мэй подальше от толпы, то над нею слышится голос, не громкий, но перекрывающий собой всю толпу, заполняя собой площадь, как божественное откровение, заставляющий застывать кровь в жилах: «Живу я один на свободе, Осыпались кассий цветы. Вся ночь безмятежно проходит… Весенние горы пусты. Но птицу в горах на мгновенье Вспугнула, поднявшись, луна: И песня ее над весенним Потоком средь ночи слышна».