25-45-65

      Анэй смеется и пытается вырвать руку из цепких мозолистых пальцев своего мужа. Он сопротивляется только для вида, ни одно его едкое слово не способно скрыть того счастья, что льется из него потоком, вместе с этим смехом. Жан смеется тоже, в перерывах между поцелуями: в щеки, в губы, пальцы.       Он прижимает ладонь Анэя к своей щеке; один из его любимых и привычных уже жестов. Линч всегда называет его при этом приставучей псиной, но в голосе его так много нежности, что это скорее походит на ласковое прозвище.       Фенрих перехватывает его запястье и закидывает себе на шею, подгребает второй рукой под колени тонкие ноги и поднимает как принцессу. Линч для приличия вопит и возмущается, но обхватывает его шею крепче и прижимается всем телом.       - Ну, блин, Фенрих. Так нельзя! Ещё спину себе надорвешь, идиот!       - Не надорву,- упрямо говорит стрелок и под его рубашкой ходуном перекатываются мышцы плечей, заставляя второго стрелка сглотнуть и с огромным усилием воли подавить нарастающее возбуждение.- поверь мне, Линч, я и через двадцать лет и через сорок вполне буду способен носить тебя на руках. Обещаю. Анэй хмыкает и тыкается носом в ключицу мужа. Обнимает его крепче за шею в молчаливом обещании быть вместе и через двадцать, и через сорок лет.       - Какой же ты у меня дурачок,- говорит он нежно, пока Жан несёт его в их спальню. Тот согласно хмыкает. Любовь делает его таким. Но он не против, ведь это самая прекрасная метаморфоза его жизни: из замкнутого и одинокого зазнайки во влюбленного и счастливого дурака. Прошло пять лет с тех пор как вот так же Фенрих нес на руках своего ученика и приятеля, окровавленного и ослабевшего. Пять лет с тех пор, как они поняли, что жизнь друг без друга это не жизнь. Что им обоим больше невыносимо сдерживать свои чувства, да и нет смысла, на самом деле. Они не были уверены, что ждёт их в будущем. Не знали ждёт ли их более сложные испытания, чем те, что они уже преодолели на пути к друг другу. Но Жан был точно уверен: он и в самый последний свой день будет любить Анэя и желать носить его на руках, прижимая к своему железному сердцу.

***

      - Пожалуйста,- шепчет он окровавленными губами и продолжает идти. Кровь не его. А лучше бы была. Он бы обменял сейчас с радостью всю свою кровь на угасающую жизнь человека, которого нёс на своих руках.       - Анэй...- зовёт он хрипло, но тот не отвечает. "И не надо"-судорожно, отчаянно думает Жан, неся раненного к порталам, в отчаянной попытке успеть.-"Пусть бережёт силы". Только бы успеть.       Анэя укусила эта сучья скорпионья тварь. Они как обычно смеялись, перекидываясь остротами, перебегая с одного укрытия к другому, самоуверенные, успевшие обежать все эти коридоры за 25 лет уже бесчисленное количество раз. Слишком самоуверенные. Он не заметил, как за спиной Анэя промелькнула стремительная тень и мерзкое жало воткнулось ему в плечо возле шеи.       - Анэйтис Линч-Фенрих...-шепчет дрожащим голосом Жан, прижимая своего лиса к груди,- только посмей покинуть меня... Ты не можешь снова так со мной поступить...       Он ожидает, что Анэй возмущённо откроет глаза и снова скажет: "Я который раз тебе говорю, Фенрих, я не брал твою дурацкую фамилию, она мне не идёт!", но тот не открывает глаз. Только стонет хрипло в его грудь и Жан поверить не может, что вчера точно так же хрипло тот стонал под его сильными толчками, когда Фенрих нависал над ним, с жаром целуя шею и обещая пошло, что выебет своего малыша так, что тот завтра ходить не сможет. И вот теперь... Жан не может поверить в происходящее. Не может поверить, что это конец. Что всё закончится так же как и начиналось. Анэй на его руках, слабо дышит и прижимается к груди, даже не понимая, просто на инстинктах жмется ближе к его теплу и твердости. Жан клялся себе тогда, 25 лет назад, что защитит, что теперь уже никогда не отпустит. Будь он проклят если позволит единственному счастью в своей жизни так просто уйти от него. Будь он проклят...

***

      Возле старого больничного крыла растут сирени. Жан приезжает на своей коляске посмотреть на них каждый день. Ему нравится сочетание их цветов: от белого до насыщенного фиолетового. Запаха он не чувствует, но это издержки профессии и возраста.       Так же как с возрастом его покинула возможность ходить, это было последствием очень старой травмы, полученной в юности. Когда тебе двадцать, то кажется, что все на тебе заживёт как на собаке. Но стоит тебе пережить свои сорок и каждая царапина напоминает о себе скорбными последствиями.       Жан останавливает инвалидное кресло в своем любимом месте и складывает старые морщинистые руки на коленях. Пальцы трясутся у него теперь даже тогда, когда он ничего не держит. Вот уже почти пять лет он не доверил бы этим пальцам поднять и кружку. Но обещания свои всё таки нужно выполнять.       - Ты обещал носить меня на руках и в 65,- говорят у него за спиной и он улыбается.       Чуть поворачивает голову и утыкается носом в щеку человека, который подошёл к нему сзади и мягко обнял за шею. Его мягко гладят по светлым волосам. Когда то они были цвета звёздного сияния, теперь же посерели, выцвели и стали звёздной пылью. У его спутника в волосах тоже много серебристых нитей, но он всё такой же лис: рыжий и гибкий. Жан берет его руку. Тоже постаревшую, но не менее красивую, с тонкими пальцами и кольцом на безымянном. Целует эту руку, прижимаясь потом щекой к ладони.       - Обещания надо выполнять,- смеется Жан и притягивает Анэя к себе. Усаживает к себе на колени и вглядывается в любимое лицо. Морщинки вокруг глаз, всё таких же ярких, вокруг губ, всё таких же мягких. Шея уже не такая дерзкая и гладкая, но Жан всё так же любит её целовать.       Он держит своего лиса на коленях и смотрит вместе с ним на сирень. Он так по нему скучал. И он сдержал обещание. Даже в самый последний день он не перестал его любить и держать в своих руках.