сойти с ума.

губы уилла едва касаются холодного лба павликовского, оставляя невесомый поцелуй, полный нежности и печали. ему уже давно пора возвращаться домой: за окном стремительно темнеет, а мобильник в течении получаса разрывается от звонков беспокойной джойс. отвечать ей совсем не хотелось. да и что бы он мог сказать? «мам, ты уж прости, что я постоянно игнорирую твои попытки достучаться до меня, когда ухожу утром в школу и пропадаю на весь день, возвращаясь только поздним вечером. не переживай так! ведь всё время я провожу с тем самым парнем, которого ты как-то раз пожалела, назвав «бедным мальчиком», когда от соседей узнала, что его отец-ублюдок подсадил сыночка на наркотики. его, кстати, зовут борис. и он замечательный! не представляю, что бы я делал, если бы не встретился с ним. о, а ещё, мы целовались чуть больше тысячи раз только на этой неделе. и я знаю, что сегодня среда. думаю, я влюблён в него так, как ещё никогда не был. он мне жизнь спас, представляешь? появился весь такой загадочный и побитый, а я потерял голову, забывая обо всех своих переживаниях, кажущихся мне на тот момент такими серьёзными и бесконечными, утопая лишь в нёмнёмнём. ну и, в общем-то, к чему я клоню: разрешишь остаться у бориса на ночь? я не могу оставить его одного, в этом пустом и не уютном доме. он только-только заснул в моих руках, как котёнок, и потревожить его — всё равно, что плеснуть мне в лицо кислотой. ужасная катастрофа». нет, этого он ей, конечно же, никогда не скажет. потому и молчит. ведь если чем-то делиться, то только с такими подробностями, что аж до тошноты. на часах десять вечера, а уилл пересчитал все родинки и веснушки на бледном и худом лице, изредка склоняясь ниже и позволяя себе покрывать борисово лицо кроткими поцелуями, восхищаясь его красотой. он — искусство. искусство, которое, к большому сожалению, никогда не сможет перенести на альбомные листы со своими рисунками. байерс попросту не в силах отобразить все это великолепие: кудрявый беспорядок на голове, больше напоминающий неудачное воронье гнездо; длинное и тощие тело, такое нескладное, но до дрожи в коленях привлекательное; и большие карие, почти чёрные, как уголь, глаза. бориса постоянно хочется трогать, кусать и целовать, пытаться намертво приварить к себе. порой, конечно же, павликовский бывает ужасно невыносимым. таким, что от него хочется закрыться в другой комнате и сидеть в темноте со своими кошмарами, лишь бы подальше от его рассуждений о смерти, каверзных вопросов и душераздерающих историй, из-за которых после всю ночь глаз не сомкнуть. но уилл любит и это, иначе никак. терпит, выжидает, и открыто сравнивает борю с блуждающим штормом. господи, как же он помешан на нём. иногда это кажется чем-то нездоровым, незаконным. будто бы любить этого обиженного всеми парня грешно, нельзя отдаваться ему окончательно и бесповоротно, ведь это может закончиться крахом. но уильям шагает в эту бездну смело, каждый раз вспоминая о том, что борис сошёл с ума не меньше, чем он сам. «я весь твой, уилл. делай со мной всё, что ты захочешь. только будь и моим тоже». — тебе нужно идти, да винчи? — слышится хриплый ото сна голос павликовского и парень слабо улыбается, уткнувшись лицом в чужую макушку. какое опасное, глупое помешательство. — нет. — тихо отвечает уилл и прикрывает тяжелые веки, с обожанием слушая возобновившееся сопение кареглазого, — сегодня я останусь с тобой. маме он позвонит чуточку попозже.