Камень снаружи и внутри

Он вбивает в кровать смуглое тонкокостное тело порывистыми торопливыми толчками, и где-то на периферии сознания ворочается тревога: вдруг тому неудобно, больно? Но — остро-сладкий травяной запах из-под шерстяного покрывала, запрокинутая узкая шея, выступивший кадык, капля пота, медленно скатывающаяся в ямочку между ключицами, солоная сухая кожа под языком, жаркая сладость, стиснувшая низ живота — этого слишком много, чтобы он мог ещё о чём-то рассуждать, и он спешит взять, утолить жажду, захлёбываясь, задыхаясь… От рывков вздрагивают короткие чёрные пряди, чужой жадный тягучий стон прошивает его от паха к макушке и кончикам пальцев. Он стискивает зубы до скрипа, чтобы не закричать, изливаясь в горячее нутро своего — любовника? У этого любовника на спине косой рваный шрам от его, Гесера, заклятия. И когда Гесер, едва отдышавшись, приподнимается, тянется к кувшину с водой, лопатки скручивает болью — памяткой от плети Шааба, которой его вытянул по спине тот, кто сейчас лежит рядом, разбросав руки, облизывая тонкие пересохшие губы. Глотнув, Гесер, не дожидаясь просьбы, протягивает кувшин ему, и тот жадно присасывается губами, причмокивает, а потом с тихим смехом ставит кувшин на пол. — В следующий раз ты приходи ко мне. Ты не так молод, Светлый, чтобы барахтаться на подстилке в сарае. Колени собьёшь. — Говори за себя, — бросает Гесер. Но растущая луна ещё не успевает пойти на убыль, как он приходит к дому у реки, облицованному серым мрамором, распластывается на гладких скользких простынях, и тонкие прохладные пальцы мучительно медленно ласкают его, проникают в него, пока он беззвучно хватает ртом воздух. Скорей бы, пожалуйста, ради дня и ночи, давай уже, войди, отымей так, чтобы в глазах потемнело, чтоб наконец сорваться в крик, забывая свою гордость, свою силу, себя самого… но Завулон только посмеивается и целует бережно, будто невинную перепуганную девчонку, и шепчет: «У нас всё впереди». Ближе к рассвету, отпивая хозяйского вина из узорной чаши, пробуя охрипший голос, Гесер произносит сквозь зубы: — Я знаю, что готовят Тёмные. — Тогда, может, просветишь меня? — Завулон лениво пожимает плечами, словно вспыхнувшая с новой силой война — последнее, что его волнует. — Мы не адепты Света, чтобы всякий раз делиться друг с другом своими планами. — Ты там будешь, — Гесер слишком устал и выдохся для настоящей, царапающей нутро злости, где-то в желудке вяло ворочается досада. — На плато. Не надейся, что вы сможете провести жертвоприношение. — А кто нам помешает? — Завулон смакует вино мелкими глотками, с сонным вздохом вытягивается на подушках. — Отважный Джору? Гесеру удаётся не поморщиться. — Если сомневаешься во мне, спроси Рустама, даст ли он вам хозяйничать в горах. — Рустам, — задумчиво роняет Завулон, узкая длиннопалая ладонь подпирает щёку. — Если включить в наше уравнение ещё и Рустама, о жертвоприношении, безусловно, не может быть и речи. Но вот незадача: для того, чтобы поднять Тени Владык, жертвоприношения не требуется… во всяком случае, до вызова, — тонкая улыбка трогает сухие губы. — Лучше не приходи на плато, Джору, — пальцы легонько поддевают его подбородок. — Я не прочь увидеть тебя мёртвым, но, поверь, мне будет невесело, когда демоны начнут заживо рвать с костей твою кожу. — А если вы не успеете? Если мы отыщем заклятие, которое защитит нас? Гесер смотрит Завулону в глаза, но не видит в них ничего, кроме привычной поддразнивающей насмешки. Трое суток спустя, вздрагивая от колющего ветра, Гесер пытается разглядеть Завулона в скалящейся ревущей толпе. Завулон, конечно, и не спешит в первые ряды, он наверняка где-то сбоку, на каменном уступе. В Сумраке всё смазывается, затирается туманом — острые гребни, клыки, чешуя. Гесер только выхватывает взглядом плеть Шааба, готовую к бою, и ему кажется — вот-вот она засвистит, раскатится в полнеба, и на сей раз уж он не сумеет выставить щит — но Рустам хватает его за руку: — Они поднимают Тени Владык! Скорей! И Гесер жмурится, как когда-то, мальчишкой, впервые запрыгнувшим на спину коню. Он выбрасывает руку вперёд и бьёт изо всех сил, и чувствует, как его Сила сливается с Силой Рустама, накрывает сотни Тёмных, тысячи пошедших за Тёмными людей. Несколько мгновений чистого, сладкого восторга: он только-только узнал формулу заклятия, он никогда ещё не применял её, и вот же — работает, работает!.. Небо, скалы, демоны — всё выцветает, схлопывается ослепительно-белой вспышкой, и Гесера прошибает холодом. Шатаясь, он делает шаг, другой — он уже не в Сумраке. И каменные морды, искажённые страхом, гневом, изумлением — они тоже не в Сумраке, они здесь, с ним, в реальности. Они смотрят на него. Они живы. Они не смогут видеть, слышать, осязать, они даже умереть уже не смогут. Восторг на лице Рустама выцветает так же стремительно, как только что выцветал Сумрак. «Дитя, — в подкорку бьётся тонкий скрипучий голос наставника, — когда же ты уразумеешь, что нельзя произносить заклятие, последствия которого ты не изучил от начала и до конца?» А что он мог сделать? Дать Тёмным призвать Тени Владык, покорно подставиться под смертельный удар? Позволить Тёмным захватить эти земли, а с ними, возможно, весь мир? Гесер встряхивает головой. Смех рвётся, как вода из забившейся трубы — булькающий, хриплый. Пепел валит сверху крупными серыми хлопьями. Тёмные не отводят невидящих каменных глаз. Завулон. Надо найти Завулона. Для чего? Попросить прощения? Он не услышит, и он не простит. Гесер всё-таки делает шаг, и другой, и третий. Он идёт к Тёмным. Рука Рустама, пытающегося задержать его, сползает с локтя. «Джору, — бесцветный голос в голове заставляет запнуться на полшаге. — Что вы такого, Тьма вас подери, учудили, что Сумрак аж здесь тряхнуло?» «Где? — мысленно спрашивает Гесер. — Где ты?» «Дома, где ж мне ещё быть. Так увлёкся разгадыванием одной мелкой вероятностной линии, которая меня категорически не устраивала, что пропустил вашу утреннюю прогулку на плато». «Пропустил». «Если ты жив, стало быть, силы Света одержали победу. А раз силы Света одержали победу, значит, они сотворили нечто такое, по сравнению с чем жестокость Тьмы — детская забава». Гесер проводит ладонью по лбу. Волосы хоть выжимай. «Так что ты сделал, Джору?» «Я сделал то, что должен был сделать», — отвечает Гесер и поворачивается к Рустаму: — Пошли. Здесь уже ничем не поможешь. Годы за годами, лица за лицами, клубок распутывающихся улочек — Кам, Аккад, Анкара, Самарканд, Москва… Он оставляет Рустама позади, в песках, среди лошадей и костров. Рустам хочет остаться, а Гесер идёт дальше и ни разу не возвращается на плато демонов. Дел хватает: ученики, планы, Договор, который никто не хочет соблюдать. Изредка, когда выдаётся свободная минутка, он устраивается в кресле подремать и просит Ольгу почитать ему… да хоть что угодно, лишь бы тишину заполняли какие-то звуки. Лишь бы на что-то отвлекаться. Он почти не вслушивается в глубокий и низкий напевный голос, скользящий по строкам. Погибшие корабли, брат, предавший брата, девушка, дождавшаяся любимого — всё это повторяется от века к веку и не стоит особенного внимания. Но пусть оно будет, пусть время течёт. Время не должно застывать. А потом Городецкий, добывший Венец Всего, так, между делом проговаривается в рапорте, что отпустил в Сумрак всех, кто не находил покоя на шестом слое — и тех, кто застыл в камне на плато демонов, тоже отпустил. Гесер кивает, тихонько щёлкает колпачком ручки. Он отпускает Городецкого с премией и с приказом об отпуске, привычно жмёт ему руку. Как всегда, сидит в кабинете до вечера, разбираясь с инквизиторской волокитой, а потом едет за город, в особняк, где был от силы пару раз. Завулон обнимает его у двери, дрожащего, притискивает к себе. У Гесера сухо в глазах и в глотке, он вжимается в Завулона так, словно хочет слиться с ним на всех слоях Сумрака. Сухощавая ладонь накрывает его затылок, поглаживает. — Всё, — негромко произносит Завулон, — уже всё кончилось, всё. Гесер отодвигается совсем немного — чтобы произнести глаза в глаза тихо и отчётливо: — Прости меня. Завулон пожимает плечами, пальцы всё так же бережно касаются затылка Гесера. — Это Светлые могут прощать один за всех, — усмехается он. — А я тебя никогда не винил. Заклинание, кстати, полезное, жаль, что Тёмным оно не даётся. Гесер наклоняет голову: — Я советовал Антону ударить этим заклинанием Саушкина. Завулон усмехается. Затекшие пальцы Гесера сжимаются и разжимаются на ручке портфеля. — Я коньяк привёз. — Пошли, — Завулон кивает на приоткрытую дверь. Там оранжерея, а за ней спальня. Гесер кивает, но они не торопятся идти. И руку друг друга выпустить не спешат.