Видит ветер, видит ветер, время пришло уходить Дышит нервно, дышит нервно мой в невесомости дух Умру на заре в проклятом пламени И воскресну в блаженной тьме… Вот она жизнь моя, вот она, длинная Быстро горящая нить…
Солнце уже садилось. Небо вспыхивало ярким красным огнем, как от пожара. Широкая равнина рдела бесчисленным множеством маков, чей дурманящий аромат подхватывал на свои крылья дикий ветер и потом разносил по всей необъятной степи. Воздух был поистине волшебный: в нем сплелись жгучие запахи трав и цветов, древесного дыма и сырой земли. Словно бы одурманенная этим воздухом, степь погрузилась в глубокий чарующий сон. Вокруг было поразительно тихо. В это таинственное время не чирикали птицы, не стучали копытами дикие лошади, не пищали под ногами мелкие грызуны, даже яркие многоцветные бабочки не соизволили присутствовать на широкой равнине в момент умирания дня. Лишь одна живая фигура возвышалась посреди пустующих степных красот. Она стояла напротив огненного солнца, над которым пылало кроваво-красное небо, и смотрела на него, казалось, застыв и не дыша. Это был молодой артемедский чародей из племени "неукротимых". Его звали Аджелос. В длинном красном одеянии из грубой кожи издалека он сливался с такого же цвета небом и землей. Долгим решительным взглядом он провожал старое светило в последний путь. Молодой маг великодушно прощался с ним перед тем, как исчезнуть и самому. Ибо это был последний закат для Аджелоса, и тот его ждал уже так долго, что теперь его длительное ожидание превратилось в нескончаемое, словно бы оторванное от времени, созерцание природы; в гармоничное слияние с иным миром, из которого он когда-то давно и вышел на свет. Аджелос чувствовал, как ветер молчаливо поддерживал его плотно сжатые руки, готовившиеся совершить в скором времени ритуал, слышал, как земля ласково нашептывала ему добрые напутствия и видел, как впереди горело его жизненное пламя, как оно то ниспадало, то величественно разгоралось, освещая путь к его будущему... — Аджа! — вдруг за его спиной закричал юношеский голос. Едва вздрогнув от резкого шума, встревоженный колдун обернулся и увидел, как вдалеке к нему торопилась чья-то невысокая и полная фигура. Сначала юноша было растерялся, но стоило чуть приглядеться к ней, как он тут же узнал ее обладателя и спокойно вздохнул – это был его брат, Кадмос. Уставший и запыхавшийся под конец пути, он уже еле волочил ноги и, дойдя до брата, остановился, дабы немного отдышаться. Издалека трудно было поверить, что оба артемедца являлись родственниками друг другу, ибо Аджелос был чрезмерно высок и худощав по сравнению с будто бы нарочно сплюснутым толстым и неказистым Кадмосом и единственное, что казалось их явно могло объединять – были длинные черные волосы и смуглая кожа - типичные признаки коренных жителей Артемеда. Вблизи же гораздо яснее бросалось в глаза их родство – лица у обоих были одинаково грубоваты: черты острые, челюсть широкая, носы прямые и длинные. Даже у Кадмоса несмотря на сильную полноту, четко проглядывались на лице скулы, как у худого Аджелоса. У обоих братьев были большие и выразительные глаза редкого цвета лаванды. В Артемеде до сих пор поговаривают, что такие глаза природа дарует тем, кто наиболее, по ее мнению, будет предрасположен к магии. Однако если Аджелос и стал все-таки по ее тайному замыслу стихийным колдуном, то у Кадмоса никаких способностей так и не выявилось. Тем не менее столь сильное, в некоторой степени даже обидное различие не стало преградой для возникновения их крепкой и долгой дружбы, наоборот, оно упрочило ее и сделало братьев по-настоящему неразлучными друзьями, вплоть до сегодняшнего дня. — Что ты здесь делаешь? — спросил нежданного брата Аджелос. Пускай он старался говорить с Кадмосом как можно спокойнее, душа его находилась в тревожном смятении, и потому в голосе его слышались упрек и раздражение. — Скорее – что ты здесь делаешь?! — громко воскликнул не менее встревоженный Кадмос. Глаза его были широко распахнуты под влиянием незримого страха. Напуганный и растерянный, Кадмос стоял прямо перед братом и смотрел на него так, словно бы пытался найти в нем ответ на свою тревогу. — Мы тебя весь день ищем, с раннего утра! Вся родня переполошилася. Сестры всю деревню вокруг обежали, всех птиц переспросили, даже гадать уже начали, где ты бродишь, а братья на окраины Пустошей собрались тебя искать. Отец так и вовсе обещал шкуру с тебя содрать, как только увидит тебя! И главное, ты даже мне ничего не сказал, что ты собираешься уходить или там решил одному побыть. А ведь если бы ты сказал хотя бы мне, я бы все понял и как-нибудь уж угомонил наших, сокрыл тебя, но ты и этого не сделал. Почему? Почему ты никому ничего не сказал и где ты был все это время в конце концов?! Аджелос терпеливо смерил его взглядом, а после заговорил спокойным ровным голосом. — Я был за пределами нашего края. Услышав это, Кадмос опешил. Он находился в ступоре и до конца еще не мог понять, что значат сказанные братом слова, но уже чувствовал, как от них веет неотвратимой бедой. Тут он вспомнил, что его брат зачастую любил странно шутить, и на секунду было расслабился. Возможно, сейчас он вновь решил разыграть Кадмоса, дабы увидеть его глупое пораженное лицо. Что ж, тогда Кадмос неловко улыбнулся и посмотрел на своего брата, надеясь вот-вот услышать от него продолжение фразы, где Аджелос должен был по обыкновению ехидно сказать «шутка». Однако фразы вслед за ней так и не последовало. — Неужели ты и впрямь… — у Кадмоса не хватило сил, чтобы высказать вслух пугающую мысль, родившуюся в его голове. Эта мысль была слишком вопиющей, слишком неправильной и опасной, чтобы ее мысленно говорить даже самому себе. "Он перешел черту, он перешел черту…" — тревожно проносилось в голове задумавшегося артемедца. К счастью, Аджелос спас брата от необходимости говорить эту мысль. — Впрямь, — холодно подтвердил он. Невероятное спокойствие и хладнокровие брата в столь ужасном положении поразили Кадмоса. Его голос совсем не дрожал, взгляд был чист и ясен, хоть и неприятно холоден, брови опущены под тяжестью мыслей, а руки все время находились в каком-то скованном жесте, словно бы они страстно хотели что-то сотворить, но чужие глаза и разговоры мешали им это сделать. Кадмос грустно опустил голову. Не зная, что теперь делать, он отвел глаза от кровавого неба и обратился с молчаливым вопросом к земле. В печальной тишине он некоторое время смотрел, не отрываясь, как под его короткими ногами вспыхивали то красным, то оранжевым маковые огоньки. В воздухе звучал шелест дикой травы… Медленно он перевел взгляд на Аджелоса. — Зачем ты так, братец? — наконец прервал молчание Кадмос, на сей раз он говорил более сдержанно. — Как – так? — Аджелос лишь заинтересованно поднял бровь и пристально посмотрел на своего брата. Этот внезапный вопрос и испытывающий взгляд изрядно смутили Кадмоса, а слова даже ранили. Ему показалось на миг, что перед ним в красном одеянии стоит не его родной братец Аджа, а совершенно чужой юноша, с другим голосом и чужими глазами. Словно бы его подменили. Но Кадмос все-таки пытался отогнать от себя подобные мысли и говорил старательно спокойно. — Ты же знаешь, что покидать Артемед нам нельзя. Теперь тебя будет ждать за это большая беда. Тебя накажут и тебе за это будет совсем несдобровать… — Пускай изгоняют меня, я и так не здешнего рода птица, — презрительно бросил Аджелос, ничуть не испугавшись слов брата. В его горящих глазах кипела словно бы уязвленная гордость и медленно разрастающаяся злоба, которую особенно подогревало глупое и навязчивое, по мнению Аджелоса, беспокойство Кадмоса. — Это еще ничего, если тебя выгонят, а на нашу родню клеймо позора поставят. А если тебя проклянут, Аджа? Например, черным мором? Или заберут у тебя ноги? А? Или возьмут и превратят в полевую мышь? — Все тобою описанное, — громко и твердо заговорил Аджелос, — и мышь, и больной, и мертвец – не идут ни в какое сравнению с тем, чтобы стоять пугалом всю жизнь посреди пустынных и до безобразия нелепых полей. Лучше умереть один раз, чем просыпаться и видеть каждодневно одну и ту же картину: ленивый скот, ограниченные во всех смыслах родственники и тошнотворного цвета трава. Ни домов, ни книг, ни нормальной одежды, даже перейдем к самому смешному: у нас совершенно нет понятия о хоть каком-то мышлении и чести… Все, что нас с тобой окружает – это огромная и нескончаемая могила для меня, тебя и всех остальных, кто по воле божьей очутился здесь. Бессмысленная, тупая, закрытая без каких-либо чувств животное существование – вот то, от чего я хочу убежать. И сегодня я это окончательно сделаю, как бы ты ни пытался меня переубедить. Я уже все решил. Аджелос внушительно посмотрел на своего брата и грозно сверкнул глазами, тем самым отрезав весь дальнейший возможный спор и в принципе все, что вертелось на языке у Кадмоса в этот момент. Между братьями повисла давящая тишина. — Знаешь, что, Кадмос… — низким голосом проговорил Аджелос, — Будет лучше, если ты сейчас вернешься к своим и оставишь меня в покое, — он отвернул голову, а затем и вовсе повернулся к брату спиной. Кадмос находился в тяжелом мучении, как следует дальше поступить. Он так долго искал брата, чтобы затем вернуть его в племя, к семье, и успокоить перепугавшихся родных, а теперь тот напрочь отказывается возвращаться и к тому же откровенно намеревается покинуть их всех. Кадмос понимал, что с одной стороны Аджа прав и для него такой исход, быть может, и был лучшим в этот момент, но с другой стороны Кадмос чувствовал, что такое решение брата может крайне плохо закончиться. Прибавьте сюда еще и внутреннее страдание и нежелание расставаться с вечным союзником и верным другом, и Вы поймете, почему в этот момент Кадмосу было особенно мучительно. В конце концов он не выдержал и, стиснув кулаки, ринулся вперед. — Нет, я без тебя не уйду! Что бы ты ни говорил! — решительно прокричал Кадмос и уж было направил свой шаг к Аджелосу, как тот его тут же пресек. — Не смей подходить ко мне, Кадмос. Если ты ослушаешься меня, то я мигом исчезну, и ты больше никогда меня не увидишь. Несмотря на предостережение Аджелоса, Кадмос пошел дальше наперекор его словам. Тогда взбешенный дерзостью брата Аджелос громко предупредил: — Еще ближе – и я растворюсь в прах и стану частью этого ветра! Ты этого-ли желаешь, Кадмос? И когда Кадмос сделал еще один шаг, Аджелос поднял над собой руку, цепкими пальцами которой он держал маленький мешочек со слабо затянутой ниткой. Он угрожающе наклонил его над своей головой и пристально посмотрел на брата, ожидая, что же будет дальше. Выбора у Кадмоса не было. Сраженный любовью и жалостью, он смиренно отступил. Растерянный и запутавшийся, он несколько минут смотрел на своего брата полными горечи глазами, желая увидеть в его лице хоть какой-то отклик доброты, но лицо его оставалось по-прежнему холодным. В конце концов он вздохнул и шагнул назад. Затем еще. И еще. Вплоть до того, пока между ними не образовалось достаточно приличное расстояние, чтобы Аджа опустил руку. — Что предначертано, того не миновать, — спокойно проговорил молодой маг. — Мне пора уходить, и ты это прекрасно знаешь. Мое томление не может продолжаться больше, мой час давно уже наступил. Перестань обманывать себя и успокойся, братец… — на последнем слове, к удивлению Кадмоса, Аджелос внезапно смягчил голос и стал тише. — Ведь ты сам когда-то говорил мне, что желаешь мне только счастья. Вот я и буду счастлив, правда на другой стороне, ибо здесь меня ждет сплошная скука и вечное разочарование… — Я не могу с этим свыкнуться, — тихо проговорил Кадмос. Он вновь опустил голову и постарался спрятать свои влажные глаза, посему его взгляд беспокойно гулял по равнине, желая за что-нибудь зацепиться, лишь бы Аджа не видел его растроганных чувств. — Просто не могу свыкнуться с тем, что это последний наш разговор, последняя встреча… А как потом жить? С кем я буду читать твои сотанатские книжки? А собирать травы и готовить лечебные настойки? С кем я буду еще так же охотно разговаривать, как с тобой?.. Скакать по родным равнинам?.. У нас столько всего веселого было, когда мы были вместе, а теперь… — его толстые губы начали подрагивать, а голос все сильнее наполнялся болью, хотя и было заметно, что Кадмос старается быть изо всех сил сильным. — А теперь ты либо навсегда покинешь нас, либо умрешь, и не будет ничего. Просто вот одно такое слово «ничего», а сколько же от него все-таки гадости… Да будь оно все проклято… — Ох, Кадмос… — с сожалением в голосе произнес Аджелос. — Да, все, будь оно проклято все: эти традиции, эта страна, эти боги, все они, подлые! — его сердце закипело, а из глаз брызнули крупные слезы. В злобных и расстроенных чувствах он закричал: — Чтоб они провалились! Чтоб их Земля пожрала! Будь они прокляты! — потеряв самообладание, он с огромного размаху пнул ногой о мирно покоящийся камень и тут же, взревев от боли, хватился за нее. — Ох, ну что за дафрэ! — тяжко вздохнул Аджелос и тут же пустился на помощь к несчастному калеке.***
Когда Аджелос перевязал и заговорил таинственным шепотом раненую ногу Кадмоса, солнце уже практически село, а небо значительно почернело и стало похоже на тлеющие угли. В воздухе зазвучало стрекотание проснувшихся сверчков. — Через полчаса пройдет, — Аджелос крепко завязал кусок ткани вокруг ступни Кадмоса, а после сел рядом с ним на землю. Трава была немного влажной и мягкой, и потому слегка неприятно щекотала голые ноги Аджелоса, особенно в том месте, где ему пришлось оторвать край своей одежды. Кадмос же удрученно молчал, погруженный в тоскливые думы. Степной маг тем временем принял более удобную позу сидя, после чего заговорил: — Ты должен смириться с этим. Пойми же, вот тебе в радость скакать по безграничным равнинам, собирать травы, варить настойки, шутить и ухаживать за этой… как ее… — Кала, — с грустным равнодушием в голосе подсказал Кадмос. Удивительно, но даже когда речь зашла о его любимой, он не поднял своей головы и даже не улыбнулся. — Да, за Калой. А мне все выше сказанное, наоборот, в тягость. Каждый день – одно и то же, каждый день прожит зря… Я даже, собственно говоря, не знаю, зачем я здесь вообще живу и в чем мое предназначение. Вот ответь мне на вопрос: зачем мне колдовство? — Чтобы проще жить? — неуверенно и вяло предположил Кадмос. — Ну-с, во-первых, жизнь моя благодаря моим способностям стала лишь более утруждающей, а во-вторых, зачем мне, магу всепоглощающего пламени, бессмысленно прогнивать целую жизнь в какой-то изолированной степи? Или ты мне предлагаешь использовать столь редкий волшебный дар, посланный мне самими богами с небес, только чтобы жарить зайчонка да разводить семейные костры на протяжении целой жизни? Ну-с, так и без меня все артемедцы проживут, ума тут не надо, не говоря уже и колдовстве, — он презрительно усмехнулся и посмотрел вдаль, в уходящий впереди горизонт. — А в Сотанате я действительно буду в самом полном смысле этого слова – жить. И способности я свои реализую, состояние сколочу, дом построю, а там и семью... Все-таки там она, моя негласная родина... — Аджа на мгновение затих, словно бы представил себе тот самый прекрасный Сотанат и незримо очаровался им. Потом он продолжил: — Там же я буду посещать различные светские мероприятия… — Какие-какие что?.. — незнакомые простому артемедцу слова внезапно сбили Кадмоса с толку. — Танцы, пиры, представления и разговоры, только все более… — на секунду Аджелос задумался, какое слово могло бы полностью отразить цивилизованность и торжественность сих вещей, но при этом могло бы быть простым и понятным его брату. Благо, нужное слово быстро пришло ему на ум, и тот ласково и наигранно величественно произнес его вслух, — магически. Мокрые глаза Кадмоса увеличились от удивления, и тот тихо ахнул от удовольствия, представив все вышеописанное в своей голове. — А еще я постараюсь найти там какую-нибудь прелестную дафрэ-вир, которая была бы увлечена мной и моими писательскими работами… ты только не говори об этом Саре, — попросил его Аджелос, метнув в него хитрый взгляд. — А лучше скажи ей потом, что я бесследно исчез и скорее всего умер и смысла искать меня нет, вот. — Так она же твоя невеста, как же так можно… обычаи все-таки… — неуверенно промямлил Кадмос. — За пределами Артемеда никакие обычаи не действуют. Действует только крепкая воля, железный ум и внушительные деньги… Ну-с, в моем случае еще и магия. — А если она там с горя помрет? — Не помрет. С такой бестией самому не мудрено повеситься... — проговорил Аджа, не отрывая свой взор от теплого рдеющего пейзажа. — Но если таки помрет, я это здорово отпраздную. — Аджелос, твои шутки иногда меня пугают, — недовольно высказался Кадмос. — А я разве шутил? На этом моменте лицо Кадмоса особенно исказилось и его глаза испуганно посмотрели на брата. — Ладно, я пошутил, — стоило только сказать, как Кадмос облегченно выдохнул все свое беспокойство и даже было посмеялся, правда смех его вышел крайне неловким, а потом и вовсе стих в затянувшейся тишине. — Слушай… — внезапно как-то тихо и серьезно заговорил Кадмос, — а ты уверен, что по Артемеду не будешь скучать совсем? Аджелоса аж передернуло от этого вопроса. — Ни в коем случае. — Если уйдешь, то дороги назад не будет. Помни об этом… — Я прекрасно все помню и менять решение не намерен. Как бы в душе того не хотел Кадмос, но ему пришлось невольно смириться со словами Аджелоса. Он промолчал, хотя и сильно хотел попытаться еще раз убедить брата остаться. В конце концов он совершенно размяк под натиском грусти и просто так, незатейливо, спросил: — А ты будешь нам слать письма?.. — Разумеется, — спокойным голосом ответил Аджа. — Если ты будешь это делать хотя бы каждый месяц, и мне, и матушке, и сестрицам будет спокойно и радостно, — проговорил Кадмос с доброй, слабой улыбкой. Но тут он о чем-то задумался, и улыбка его потускнела. — На самом деле, я больше всего беспокоюся за матушку. Если я, так уж и быть, смирюсь с твоим уходом, то как она справится?.. Боюся, как бы она от горя с ума не сошла… — Я тоже об этом думал, — мрачно сказал Аджа и затих в серьезных раздумьях. Судя по его мрачно нахмуренным черным бровям, сейчас он еще раз внимательно обдумывал свой выбор. Судьба родной матери была совсем не безразлична молодому чародею, и когда его воображение рисовало страшные картины материнских страданий, струны его сильной порывистой души содрогались, а в сердце возникал жестокий давящий камень, который всем своим весом приколачивал артемедца к родной земле, к семье, к прошлому и не давал сдвинуться с места. Возможно, что в этот момент Аджа бы сдался и, не в силах больше терпеть, решительно сообщил бы брату, матери, отцу, земле и ветру, что он передумал и был непростительно глуп со своей злосчастной мечтой – улететь из родительской клетки, бросить на верную смерть ни в чем неповинную мать, оставить в полном одиночестве Кадмоса и жестоко опозорить своего отца. Совесть умоляла его остановиться, разум кричал об обратном. Она нещадно винила его во всех грехах, и в то же время разум вторил, что он не виноват. В конце концов его рассудок одержал верх, и Аджа прервал затишье: — Когда я уйду, следи за ней. Если ей будет совсем худо, свари ей отвар из сонной травы… Если же ее не осталось, — он снял со своей руки железное кольцо с ярким сияющим камнем и протянул его Кадмосу, — возьми и положи его ей под подушку, да так, чтобы она не увидела. Кольцо должно пролежать там ровно неделю, а потом ты должен вытащить и избавиться от него, как угодно. Советую выбросить в реку, так она унесет все дурные мысли максимально далеко, и они не вернутся. Кадмосу никогда раньше не приходилось совершать магические ритуалы, а уж тем более держать в руках волшебные артефакты и украшения. Ошеломленный той ответственностью, которую возложил на его плечи брат, Кадмос робко забрал с его руки кольцо и, тихо поблагодарив, положил его к себе в огромный карман, который можно было с первого взгляда принять за простую складку на широком платье. — Кадмос, послушай меня, — важно и серьезно на сей раз обратился к нему Аджелос. Голос его снова стал низким, плавным и уверенным, а его взгляд стал смирным и таинственно замер на горящей вдалеке линии, словно бы он там видел что-то большее, чем просто свет и небо, — Как только наступит ночь, я исчезну. Я улечу в Сотанат и буду жить там до поры до времени, сколько даст мне сама судьба. Может быть, в будущем я буду путешествовать по разным землям, а не только по одному Сотанату. Но мы оба знаем, что для меня путь домой отныне навсегда закрыт. С этого момента у меня больше не будет отца, не будет матери, братьев и сестер, невесты, последнее, впрочем, меня не сильно огорчает… Но я должен признаться тебе, что еще с давних пор ощущал свое одиночество. На самом деле у меня никого из них нет и не было, никого, кроме тебя. Ты единственный, с кем я действительно ощущал кровную близость. Единственный, кто всегда поддерживал все мои глупые идеи и забавы. Единственный, кто действительно беспокоился за меня в то время, как меня избивал отец. Пожалуй, покидая сие место, которое язык мой не повернется назвать родиной и домом, я теряю только тебя, мой милый братец, и ничего и никого больше. И, если это не видно по моему лицу… — на этом слове он отвел глаза от неба и повернулся к брату. В лице Аджелоса читалась тихая скорбь, — мне жаль. Кадмос молчал. — Мне жаль оставлять тебя одного, жаль оставлять мать, но я не в силах что-либо сделать. Просто такая судьба. Так это произошло. Просто тебе нужно это принять и смириться. Просто ты… — Аджа внезапно затих. Его брат смотрел в закат уходящего солнца, от которого ныне осталась лишь жалкая полоска былого величия. В глазах Кадмоса было столько боли и горечи, что казалось, будто они заледенели, а в сердце наоборот вспыхивало неутихающим пожаром. При этом казалось, что его смиренный, отвлеченный взгляд сиял какой-то скрытой мудростью и духовной силой, отчего сердце Аджелоса невольно сжалось, хотя и лицо его сохраняло всю ту же маску неизменного равнодушия. Взглянув на небо, Аджелос подметил, что смерть дня неумолимо надвигается и совсем скоро наступит ночь, его погибель. Возвращаться назад бессмысленно, решение уже принято. Остается лишь только принять и отпустить. Молча, без лишних слов, Аджелос подошел и обнял брата. Тот словно ничего не почувствовав, продолжал мокрыми глазами смотреть на гаснущее небо и лишь потом медленно обнял брата в ответ. Так они и застыли в крепких объятиях, во взаимном страдании и безмолвном прощании. Оба прискорбно понимали, что это была их последняя встреча. — Прощай, — нехотя прошептал Аджелос, после чего отстранился. Кадмос кивнул в знак того, что слышит его, но не сказал ни слова. После этого Аджа отпустил Кадмоса, и тот, прихрамывая, медленно побрел к своим сородичам. Погруженный в грустные мысли о произошедшем, он все еще отказывался верить в последнюю встречу с Аджелосом. Он пытался убедить себя, что Аджа скоро вернется, может быть, через месяц, может быть, через год, десять лет, но он вернется. Ведь это не может быть правдой, чтобы тот, кто всю жизнь провел с тобой с самого детства вдруг взял и исчез на веки вечные, причем прямо при тебе самом. Ведь все было хорошо и ничего не предвещало беды, все было прекрасно еще вчера, а сегодня это все оборвалось. И ведь это не конец, скоро об этом узнает мать, и что с ней будет? Скоро об этом узнает его Сара. Потом об этом узнают все… Тут ему почудилось болезненное, невыносимое рыданье женщины, мрачные лица братьев и сестер, крики и порицания насмехающейся толпы, беспомощный отец, охваченный несдерживаемым гневом… Несколько страшных смертей лихорадочно замелькали перед его глазами, и он ужаснулся. "Что же я натворил… Назад! Скорее назад!" — пронеслось в его голове. Он повернул в обратную сторону и что есть силы зашагал. Ноющая боль не позволяла полностью опустить его стопу, и тот старался как можно быстрее идти, невзирая на нее. Иногда боль вытягивала из него тяжелое кряхтенье, а когда он случайно наступал на полную ногу, то болезненный стон вырывался из Кадмоса, и тот останавливался, чтобы боль хотя бы чуть-чуть утихла. Когда он добежал до холма, солнце уже скрылось. Вокруг никого не было. — Аджа! — закричал он, но ответом ему было лишь сонное дыхание ветра. — Аджа, где ты? Вернись! — кричал он по-прежнему, но никто так и не ответил. — Ты нам нужен, Аджа… — он упал на колени и заплакал… Когда умерло солнце, небо покрылось черным сияющим полотном. Ночь дышала нежной прохладой, а под мерцание звезд завораживающе пели сверчки. Под таинственным покровом ночи зачастую происходят необъяснимые вещи, странные и запутанные, волшебные и пугающие. В ночь люди чаще всего умирают. Во время сна они так далеко спешат уйти от жизни, что в конце концов теряют к ней дорогу назад и больше никогда ее не находят. Вот и сегодня юный Аджелос должен был умереть, и он умер. Но лишь для одного человека.