Удача или что-то подобное

***

Лондонский Сити существует ради денег и для того, чтобы их восхвалять. Отправляясь сюда в поисках удачи, любви, перемен и признания, люди получают шанс найти всё это. Но шанс стоит денег, и город процветал вокруг обмена − деньги на жизнь. Так много людей, не заработав первого, теряют второе, а город, не заботясь о них, продолжает свою вечную торговлю душами. Я приехал в Лондон, как и все остальные, чтобы получить свой шанс, но дома у меня всегда были деньги, и я не обращал на них внимания. Даже оказавшись бедным студентом, погребённым в недрах города и живущим на самую маленькую стипендию, питающимся овсянкой и сосисками, я знал, что Майкрофт не даст мне умереть с голоду. В течение многих лет я беспокоился лишь из-за того, что моё жилище было простым. Помимо всего прочего, что обрадовало меня при встрече с Джоном Уотсоном − то, что я с удовольствием буду снимать с ним вместе лучшие комнаты, в которых будет достаточно тепла и света. Но я не сомневался, что рано или поздно встану на ноги. Уотсон не имел такой уверенности, что постепенно стало очевидным. Поначалу он меня озадачил. Правда, он сразу признался мне, что у него почти не было денег, когда я с ним познакомился, и я знал, что его пенсия − сущие гроши. Но мне и в голову не приходило, что его бедность может быть не столько сиюминутной необходимостью, сколько непреложным фактом. На самом деле я вообще мало о чём думал, кроме того, что он был хорош собой, худой, усталый и измученный. Казалось, что его тянуло ко мне, а я был очарован им − его яркой улыбкой, его живым интересом. Он мне очень нравился. Мне хотелось узнать о нём побольше. Иногда мне действительно казалось странным его поведение. Даже после того, как мы стали соседями, оценили худшие привычки друг друга и увидели друг друга без обуви, он, казалось, стеснялся спросить меня, чем я занимаюсь − деликатность манер с его стороны была выше моего понимания. Он также не хотел признавать, что у него нет лишних денег ни на что, кроме своей доли арендной платы. Я и не подозревал, что у него на самом деле нет ни гроша, пока он не отказался от моего четвёртого предложения провести вечер вне дома в пользу ещё одного обильного, но совершенно непримечательного ужина миссис Хадсон. И как он ужинал! Будто он никогда раньше не ел такой еды и, возможно, никогда больше не будет. Он приходил в волнение, когда я отказывался подойти к столу или же подходил только для того, чтобы поковыряться в тарелке, выпить кофе и перекусить хлебом с маслом. − Через час вы проголодаетесь, − пожаловался он через несколько недель после первого подобного спора. − Если это случится, то в кладовке есть яблоки, − ответил я, ещё больше заинтригованный, когда он раздражённо вспыхнул и заворчал. − Вы слишком легкомысленны, − вот и всё, что он сказал, но тут же спрятал свои чувства в жаркое. Я был беспечен, испытывая неосторожную радость молодого человека, у которого всегда было много сил, так что у меня не нашлось настоящего ответа; но я очень удивлялся, что же его так во мне беспокоило. Тогда его сон всё ещё нарушался болью и кошмарами, и он часто спускался вниз уставший, а утром поздно вставал. Я никогда не ел больше одного яйца, и поэтому время завтрака зависело от него: обычно это происходило в час, более подходящий для обеда джентльмена. Через два дня после того, как Уотсон продал свой первый рассказ обо мне, он вышел из спальни с другой формой усталости. У него было пятно на лице, будто он потёр лоб рукой в чернилах, а напряжённые плечи наводили на мысль, что он просидел несколько часов, а не ворочался в постели. Очевидно, он работал над другой историей, для того, чтобы улучшить своё профессиональное положение, а не измучен ночными кошмарами. − Вам не следует писать так поздно, − всё же предложил я, надеясь (признаюсь) произвести на него впечатление своей проницательностью. − Не стоит, пока вы всё ещё восстанавливаете свою способность ко сну. Но он только поднял пустой взгляд от своей тарелки и коротко сказал: − Я не писал. − Но... − мне казалось, что я всё понял. Я растерянно оглядел комнату. Его письменный стол был, по сути, нетронутым со вчерашнего вечера; а потом я увидел его галоши, оставленные у двери, всё ещё влажные. − Уотсон, вас не было дома? Всю ночь? Без меня? − я не хотел этого говорить, но он, похоже, не счёл это необычным, только поджал губы и ничего не ответил. − Но... почему? − Я играл, − сказал он наконец-то. − Я не думал, что вам это понравится. Я не собирался задерживаться так долго. − Играли? В каком смысле? − Карты. − Смущённое страдание в его голосе − я услышал это и внезапно увидел, как факты складываются вместе. − На деньги от «Стрэнда»? Он пожал плечами. − Но... ваше пальто. Вы собирались купить новое. Ваше старое слишком изношено. А ваши книги... вы хотели писать книги. − Он был в восторге от этих денег, первого чека от чего-то большего, чем его нелепая пенсия. Он сиял от гордости, переполненный планами на этот счёт, и был так доволен, будто эта сумма была в десять раз больше той, что он получил. − Если бы я выиграл, то смог бы получить всё это и даже больше. Это просто невезение, вот и всё. Приходит ко всем. − Нет, если вы не будете играть на всё, что у вас есть! − Холмс! − Искра неподдельного гнева с его стороны. − Простите. − Я замолчал, немного пристыженный, и задумался. Конечно, я был прав в фактах, но ошибался в подходе. Несколько минут мы сидели молча, пока он завтракал, а я пил свой утренний чай. − Естественно, такая простая игра, как моя, не покажется вам интересной, − сказал он наконец-то. − Но я знаю, что вы любите иногда рисковать своей удачей. Вы рискнёте всем своим делом ради предположения, если ответ будет достаточно важен. − Если смотреть правде в глаза, я это сделаю, да. Но некоторые истины требуют риска ради того, чтобы быть открытыми. Деньги могут быть получены более разумными способами. Он усмехнулся и встал, глядя на меня сверху вниз с неприятным выражением лица. − Деньги тоже можно потерять по-разному, или у вас они никогда не заканчивались? Вы всегда были так уверены в этом? Он немного подождал, а затем кивнул в ответ на моё молчание. Я поймал себя на том, что смотрю на его напряжённую спину, когда он усаживался за свой стол, с решительным видом показывая, что больше говорить не о чем. Я подумал, что мне лучше позволить этому быть правдой. Жизнь продолжалась. Мы жили вместе и работали вместе всё больше и больше; я находил, что это радует его и меня. Мрачные настроения, к которым я всегда был склонен, теряли половину своей силы под влиянием его внимания; с самыми тяжёлыми делами я справлялся вдвое быстрее, когда он был рядом. А потом он продолжал писать о нас, что было лестно как для меня, так и для его записной книжки, потому что рассказы продолжали продаваться. Он стал приходить ко мне иногда, чтобы немного поиграть и выпить. Он стал смотреть на меня дольше, а по вечерам садиться поближе ко мне; я думал, что мы движемся вперёд. Я думал, что мы могли бы быть счастливы. Поэтому я упустил из виду признаки того, что он, возможно, не так уж хорошо устроился, как я. Иногда он стеснялся моих приглашений, но я настаивал; я провёл годы в Лондоне в своей собственной одинокой компании, и у меня было сто вещей, которые я должен был ему показать. Я приводил его к лучшим книготорговцам, в мюзик-холлы, в кофейни, на боксёрские ринги, где я отбивался от скуки и набивал себе руку; верфи, куда привозили пряности из Индии и Сиама, где матросы в тавернах приветствовали его, с его хромотой и солдатской осанкой, спрашивали, где он был, и почтительно кивали; взамен предлагали дикие истории о своих приключениях, которые он жадно слушал. Он стал лучше спать; он смеялся над всякой ерундой, которую я мог найти, чтобы развлечь его, и улыбался моему хвастовству, и казался менее утомлённым. Мне нужна была компания, и он нуждался в ней; я думал, что мы симпатизируем друг другу. А потом, как-то вернувшись после долгого дня почти бесплодной работы, я оглянулся и увидел его, свернувшегося калачиком в моём кресле в последних лучах солнца. Он читал. Я хотел от него большего. − Пойдёмте со мной ужинать, − предложил я. Признаюсь, я не спрашивал, я был уверен в нём. Я уже предвкушал это удовольствие, повернувшись за шляпой. − О, нет. Только не сегодня. Я удивлённо обернулся. Он выглядел немного опечаленным, но без тени уступчивости. Я заговорил, не подумав: − Это всё из-за расходов? Вы опять сидели за столом? − Холмс. − В его тоне прозвучало предостережение. Я думал, что когда мы вместе, мы можем не думать о правилах хорошего тона, но оказалось, что я ошибался. − Тогда я могу оплатить вам дорогу. Просто подарите мне свою компанию. − Не надо, Холмс. − Не надо... чего? − он говорил так, словно я оскорбил его, и я не мог этого понять. − Не надо меня жалеть. По крайней мере, пока уважаете меня. − Уважаю вас! Уотсон, я очень хорошо о вас думаю. − Вы... − он запнулся и заморгал, глядя на меня. − Ну, это очень... очень любезно с вашей стороны, Холмс. Я завладел его вниманием: я воспользовался своим преимуществом. − Но зачем рисковать тем, ради чего вы работали? − Зачем беспокоиться о том, что я делаю со своими деньгами? Он не уступал ни на дюйм. Могу ли я теперь признаться, что беспокоился обо всём, что касалось его? Позволит ли он мне это? − Мне не нравится то, чего я не понимаю. Вы же разумный человек. Разве вам сейчас их мало? − Сейчас... да, но... всё это... − он указал на комнату, а вместе с ней и на меня, — это ведь не моё по праву, не так ли? Это просто удача, вот и всё. Я был ранен так же, как и остальные, погибшие в горах. Я не должен был выжить. Но если бы я этого не сделал, то никогда не нашёл бы вас; у меня здесь не было никаких знакомств, не на что было опереться. Мне и раньше приходилось голодать − по крайней мере, я знаю, что это такое. Я должен был бы жить в нищете, как и любой другой солдат, потерявший своё здоровье. − Я открыл рот, чтобы возразить, но он покачал головой. − Благодаря счастливому случаю вместо всего этого я заинтересовал вас, нашёл здесь приют и выздоровел − но всегда существует риск потерять всё это. Почему бы не испытать свою удачу прямо сейчас и не посмотреть, что меня ждёт? Мне было невыносимо видеть, как он спокойно сидит в нашем собственном доме и говорит мне такие вещи совершенно спокойно, будто я соглашусь с ним! − Это была не удача, Уотсон. Это были вы − ваша храбрость, ваша порядочность. Вы правильно поступили со своим санитаром, и при отступлении он вас спас. Вы были так добры к Стэмфорду, что он решил привести вас ко мне. Вы сами сделали себя моим другом. Я нашёл вас случайно, но ни за что не потеряю. − Я был опасно близок к тому, чтобы признаться, и не мог найти в себе силы сожалеть об этом. − Вы можете поверить, что, в любом случае, что бы вы ни потеряли, у вас всегда буду я? − У меня? − произнёс он так тихо. Это означало нечто большее. Он смотрел на меня так, будто хотел знать... он смотрел на меня так... − У вас буду я, − повторил я. Я не мог удержаться, чтобы не подойти к нему поближе и не протянуть к нему руки, умоляя, что делал так редко. − Насколько это зависит от меня. Мне бы хотелось удержать вас рядом со собой. Вы позволите мне это? − Позволить вам! − Возмущение в этих словах и... надежда. Он встал и встретил моё приближение именно с такими эмоциями на лице. − А вы позволите, мой дорогой друг? − Я и предположить не мог... − О, вы всегда будете предполагать, и я всегда позволю вам это. − Тут его голос дрогнул, а я схватил его за руки; он рассмеялся и поцеловал меня. Любой влюблённый может себе представить, что за этим последовало. До сих пор я не был ни любовником, ни возлюбленным и совершенно не был готов к этому; но я достаточно верил в Джона Уотсона. Всякий раз, когда я нуждаюсь в нём, он проявляет себя; и я думаю, что предложил достаточно взамен, чтобы прогнать из его головы все мысли об удаче и её потере. Однако я обнаружил, что мой собственный разум возвращается к этой мысли после того, как первая лихорадка радости утихла до ровного тепла, между неповторимых глупостей сентиментального рода и поцелуев. Спустя какое-то время, когда я пришёл в себя, я спросил: − Вы уже голодали раньше? − Вы сейчас об этом думаете? Он прижимался ко мне, и я не мог видеть его лица, но я сказал ему в макушку: − Я никогда не переставал об этом думать; теперь вы можете это узнать. − О, я это подозревал. − Он отстранился и посмотрел на меня снизу вверх, весь порозовевший и золотистый в свете огня в камине, совершенно не осознавая этого. − Да, я работал ради своего последующего обучения. Еды почти не было, но я честно заплатил за обучение. У моего отца были долги, и после того, как всё было улажено, у нас почти ничего не осталось. Где я только не работал. Я вспомнил, как он заботился о моей гордости с самого начала, как он не задавал мне никаких вопросов, а я ему ни одного из моих. − Надеюсь, вы не собираетесь работать ради этого, − рискнул я сказать. − Я не хочу этого. Вам придётся поверить мне на слово. Это вызвало у меня улыбку, и он поцеловал меня в плечо, позволив притянуть себя ближе, и я был этому рад. На следующее ясное утро, когда я наконец-то спустился вниз, в каком-то подобии своего обычного порядка или беспорядка, он подошёл к столу с чековой книжкой в руке. Он положил её передо мной. − Заприте её, пожалуйста, − тихо попросил он. − Держите ключ у себя. Я скажу вам, если она мне понадобится. − Он рассмеялся, увидев выражение моего лица. − Всё в порядке, Холмс. Я хочу перестать испытывать судьбу и начать надеяться. − Самое время для этого, − я нашёл в себе силы сказать это в свете его счастья. Если я когда-нибудь и знал, что такое быть счастливым, то только тогда. Если мне не повезёт больше, чем в случае с Джоном Уотсоном, то мне этого будет достаточно.