Absolvo te

Жарко. Так, что чувствуешь каждую бисеринку пота на своем теле, что медленно катится, даря фантомное ощущение прохлады. Его кожа горячая. Их кожа горячая. Он будто только сейчас понимает, что не один. Что шелковые простыни цвета бордо — не единственное, что касается его кожи. Яркие карминовые глаза напротив сверкают от бушующего в них пламени, улыбка разрезает красивое лицо, и в этой улыбке столько любви, что хочется верить в бога. Движения становятся быстрее — слышится собственный сдавленный стон, пальцы сами собой впиваются в сильную спину, оставляя красные неровные дорожки. Все кажется таким реальным — от чувства заполненности до крепких рук, страстно ласкающих все тело. Глаза напротив все такие же пылающие, в них ад разверзся во всем своем великолепии. Как он раньше не замечал руки мучеников, что тянутся в мольбе навстречу мнимой свободе? Почему видел лишь эту улыбку, дарящую безмятежность, а на деле отбирающую ее? Он чувствует приближение пика удовольствия и не может отказать себе в поцелуе. Тонкие губы целуют в ответ, но он ощущает лишь мерзкий привкус крови. Чужие пальцы ложатся на шею, и он привычно и доверительно откидывает голову. Чувствует, как кислорода постепенно становится меньше — от наслаждения закатываются глаза, поджимаются пальцы на ногах и выгибается позвоночник. Глаза напротив окрашиваются в неузнаваемый черный цвет, а с любимых тонких губ на подбородок стекает вязкая темная кровь. Пальцы на шее давят, давят и давят, в них нет ничего родного — только смерть. Свой последний судорожный вдох он делает, чтобы проснуться. За окном только теплится рассвет. Куроко мнет мокрые простыни в пальцах, пытается отдышаться — избавиться от мнимых, продолжающих давить на шею пальцев не сразу получается. Он в который раз позволяет себе расплакаться. Рутина, в которой он живет вот уже пять лет, кажется ему лишь сосуществованием с демонами прошлого. Ничего вокруг больше не играет яркими красками — осталась лишь прогорклая серость бытия цвета пепла. Такие сны из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день — напоминание о его ошибке, влекущей его в тот самый ад, откуда уже не выбраться. Тецуя чаще и чаще думает, что, возможно, всегда знал. Знал, что любил убийцу. Собственная слепота не могла быть такой очевидной. Тецуя не мог не замечать кровавый водоворот смертей в любимом взгляде напротив. Так просто убедить себя в том, что не виноват, и так просто потом утопить себя в вине за то, что был ослеплен желанием любить равного себе во всем человека. У Куроко ни дня не проходит без воспоминаний об Акаши Сейджуро. Его имя, его образ, весь он вызывают дрожь по сей день — от страха, от невозможности вернуть время назад, от нескончаемо мучительного желания коснуться вновь. Он прочно поселился где-то там за телесной оболочкой, за гранью понимания всего сущего, и ничем его нахождение там не выжечь. У Тецуи запястья в порезах — попытки буквально излить душу не привели ни к чему. У Тецуи аптечка из антидепрессантов и бета-блокаторов и совершенно никак не помогающий психотерапевт. У него ментальные некрозы на коже везде, где его касался Акаши. Он чувствует себя поломанным, отрезанным тупым ножом от себя настоящего. Признать, что он был настоящим только рядом с Сейджуро тяжело так, что ломит кости и сжимаются до хрипа от каждого вдоха легкие. — Возможно, вам стоит встретиться с ним. Куроко сминает подлокотники кожаного кресла — пальцы все равно заметно дрожат — и неверяще округляет глаза в ответ на предложение своего психотерапевта. Горло панически сдавливает, и он рвано дышит, пока перед глазами пляшут разноцветные точки, смешанные с адским пламенем. — Чем… — глухо начинает Тецуя, дотягиваясь до стакана воды трясущимися руками так, что пара капель все-таки расползаются по стеклу. — Чем это поможет? Я боюсь его. Я не хочу его видеть. Признание вслух заставляет поежиться, и он обхватывает себя руками — так легче не ощущать чужое дыхание на затылке, не слышать будто бы насмешки над тем, что последнее утверждение является ложью вот уже пять лет. Психотерапевт на это тяжело вздыхает — словно его достало объяснять одно и то же каждый день, словно это не его чертова работа. — Это называется методом «сталкивания». Он нужен, чтобы помочь пострадавшему взглянуть в лицо подавляющему их страху и взять его под контроль. — Хотите сказать, — задумчиво проговаривает Куроко, чуть ерзая в кресле, все еще чувствуя себя неуютно буквально от всего вокруг, — если я встречусь с Сейджуро, то он перестанет убивать меня во сне? — Возможно, — кивает на это мужчина и шелестит страницами своего блокнота, заставляя Тецую вздрогнуть от внезапно нарушившейся тишины. — Вы увидите, что он больше не опасен, что его держат на цепи, и он не может причинить вам боль. Это заставит страх быть убитым отступить, вы начнете нормально спать и, в конце концов, заживете обычной жизнью. Куроко кривит губы, переводя взгляд на заставленные различными справочниками полки на стене. Звучит легко, а на деле Тецуя всегда боялся хоть когда-нибудь еще увидеть Сейджуро вживую. Страх был во всем — в воспоминаниях о том, каким взглядом Акаши посмотрел на него перед тем, как полиция забрала его, в испуганных и сочувствующих глазах друзей, когда они все узнали, в мягком шепоте, говорящем о любви, который слышался ото всех стен в их доме, в теплых руках, которые некогда обнимали его ночью, но все это время были обагрены кровью тридцати невинных людей. — А… — выдает наконец Куроко, переводя пустой взгляд на психотерапевта, — это вообще возможно? Ну, встреча с ним. — Я узнавал. Почти сразу же, как вы решили проводить сеансы со мной, — мужчина кивает, и Тецуя видит, как осторожно он подбирает слова, будто Куроко может взорваться и воткнуть лежащую на столе ручку себе в сонную артерию в любую секунду. — Ему разрешили внести в список посещения несколько человек. Конечно, встречи ограничены по времени и количеству. Но он без раздумий назвал лишь одно имя, — Тецуя уже понял, к чему он клонит, но все равно по позвоночнику, извиваясь на коже причудливым узором, ползет ужас: — ваше. И спустя пять лет ничего не изменилось. Куроко чувствует, как его скромный завтрак, состоящий из чашки риса и дюжины таблеток, подступает к горлу, и зажмуривается, качая головой — наверное, чересчур нервно и быстро, потому что врачу приходится растормошить его, чтобы Тецуя вернулся в реальность. — Вам плохо? Нашатырный спирт нужен? Куроко вновь мотает головой, не в силах сказать ни слова, и на трясущихся ногах встает с кресла. — Вы обещаете подумать об этом? — с надеждой спрашивает мужчина, будто даже то, что Тецуя отваливает ему приличные деньги за сеансы, не спасает его от желания избавиться от Куроко поскорее. Тецуя кивает и закрывает за собой дверь. В эту ночь сон другой. Они лежат на белых простынях, и, хоть вокруг приятный полумрак, их кожа будто светится. Куроко счастливо сцеловывает улыбку с губ Акаши — тот пальцем вычерчивает вьющиеся узоры на худых лопатках, а другой рукой придерживает бедро Тецуи, медленными толчками заставляя Куроко выгибаться. Он чувствует, как их наслаждение переплетается, смешивается в единый коктейль эмоций и ощущений, взболтанный и поданный умелой рукой богоугодного бармена. Акаши тянет Куроко на себя, вплетает пальцы в светлые пряди, мягко целует мочку уха и что-то проникновенно шепчет. Тецуя не может расслышать и чуть отстраняется. — Что ты сказал? Глаза Сейджуро влажно блестят, а губы растягиваются в легкой улыбке. — Я сделал это для тебя, — повторяет он чуть громче. — Что сделал? — напрягается Куроко. Руки, которыми он опирается на чужие плечи, начинают чуть дрожать. — Ты знаешь, — Акаши тянет улыбку шире, его ладони ласкового гладят спину и бока, он делает резкий толчок, выбивая из Куроко сладкий стон. — Разве тебе не нравится? Ты ведь любишь меня, Тецуя? Вокруг становится темнее, к кровати подступает вязкая темная жидкость, заполняя всю комнату. Глаза Акаши все такие же яркие, улыбка такая же открытая, но отчего-то Куроко боится отвечать. Руки начинают дрожать сильнее. — Люблю, — шепчет Тецуя, зажмуриваясь, обхватывает любимое лицо ладонями и слепо тычется губами в теплую кожу, стараясь избавиться от ужасающего чувства безысходности, разрастающегося в груди подобно ядовитому плющу. — Не оставляй меня, прошу. — Не оставлять? — голос Сейджуро доносится словно сквозь толстый слой ваты. — Но это ты оставил меня, — чужие прикосновения вдруг причиняют боль и оставляют ледяные отпечатки. — Посмотри, что я сделал для тебя, посмотри, Тецуя! Акаши встряхивает его, заставляя открыть глаза. Куроко видит вокруг кровь, море крови. Простыни впитывают в себя ненавистный бордовый цвет, пока жидкость подступает все ближе. Тецуя захлебывается воздухом от ужаса, пытается выбраться, но вокруг темнеет с каждой секундой. Акаши наблюдает за ним с широкой улыбкой, продолжает гладить ладонями его тело, и Тецуя замечает, что руки Сейджуро блестят от крови, а собственная бледная кожа испещрена неровными мазками. — Попробуй, — шепчет Акаши, не отрывая горящих глаз от Куроко, — попробуй, и тебе понравится. Он резко тянет Тецую на себя, сопротивляться не получается. Губы размыкают холодные мокрые пальцы, проталкиваются дальше, Куроко чувствует во рту вкус крови и давится, впиваясь ногтями в руку Акаши. Из глаз брызжут слезы, пока море подступает все ближе и ближе, а Сейджуро пальцами продолжает обводить нёбо и зубы, пробираясь к горлу. Тецуя кашляет, пытается дышать, смаргивает горячие слезы. Резко легкие заполняет кровь, Куроко чувствует, как она бурлит внутри него с каждой попыткой сделать вдох. Он уже ничего не видит перед собой — лишь багряное вязкое море. Чувствует только пальцы в своем горле. Слышит издевательский смех и яростный шепот. — Все было для тебя, Тецуя. Когда кровь из легких мажет по пальцам в глотке, Куроко просыпается. Тецуя бежит в ванную, не разбирая дороги — кажется, пару раз падает, сшибает стакан воды со стола, набивает синяки на руках и ногах. В ванной его рвет — в какой-то момент Куроко надеется увидеть на дне раковины кровавые разводы, потому что таких реальных снов просто не может быть. Он хрипит, не в силах прокашляться — чужие пальцы продолжают выскабливать его горло, а сделать нормальный вдох кажется непосильной задачей. Он остается сидеть на холодном кафеле до утра, слезами смывая несуществующие красные отпечатки на скулах. Как ни готовься, как ни пытайся представить — реальность приближающейся встречи давит не хуже неба на плечах Атласа. Тецуя жалеет о принятом решении каждую секунду и за каждую последующую уговаривает себя заново. Дрожь в руках уже не прекращается совсем, а таблеток становится больше, и выживать дальше не представляется возможным. Куроко хочет послать все к черту, и если встреча с Акаши Сейджуро обеспечит ему пропуск в его владения — так тому и быть. Инструктаж на пропускном пункте в психиатрической больнице он слушает вполуха — важнее чувствовать с каждым шагом приближение неизбежного. Между ними словно натягивается нить — Акаши, как паук, подтягивает Куроко все ближе и ближе к себе, желая в конце концов убить его ядом. Перед ним на вид обычная дверь, даже стеклянное окошко есть, словно незамысловатый декор здесь в порядке вещей. Рядом в ожидании стоит скучающий охранник — ближайшие полчаса он будет наблюдать страшную по своей значимости сцену. Руки начинают дрожать, и Тецуя до боли впивается ногтями в кожу ладоней. Дверь открывают. Куроко смотрит в пол, тут же замечая жирную красную линию, расположенную в метрах двух от двери и делящую комнату на два мира. Делает шаг, вздрагивает от звука закрывающейся двери. Просто стоит, слушая разрывающий тишину стук собственного сердца. — Тецуя… — шепот откуда-то из глубины заставляет дрожать не только руки. Куроко обнимает себя за плечи, стараясь не впасть в панику. — Это правда ты? Ты пришел? Я знал. Я ждал. Тецуя делает глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, и поднимает голову. Слышится резкий лязг, и знакомые рубиновые глаза оказываются напротив. Куроко отшатывается, чуть не запинаясь о собственные ноги. Акаши и правда на цепи. Под обычной на вид водолазкой виднеется пояс, к которому сзади тянутся металлические звенья, цепляющиеся за крюк в стене. Инструктаж все-таки надо было слушать. Сейджуро выглядит бешено — горящий взгляд, подрагивающие губы, и Тецуе на миг кажется, будто не он один пять лет находится у ворот ада. Акаши дергается, рвется вперед, словно забывая о чертовой цепи, что держит его на грани с безумием. — Тецуя, Тецуя, Тецуя, — горячечно шепчет Сейджуро, взглядом ощупывая Куроко с ног до головы, и того трясет — прикосновения чувствуются наяву, прямо как пальцы на шее или в горле. Тецуя ничего не говорит, продолжая просто стоять. В голове вдруг проясняется, груз существования стекает на паркет мягким покрывалом и впитывается в дерево. Становится легче дышать. Акаши плохо. Так ведь и должно быть. — Скажи что-нибудь, — просит — нет, умоляет — Сейджуро, и на миг Тецуе хочется злорадно промолчать. Пусть Акаши уничтожит себя этой встречей, пусть почувствует хоть немного той боли, в которой тонул Куроко все эти пять лет. Но слова вырываются сами собой — противиться Сейджуро у него никогда до конца не получалось. Его голос словно стер все, от чего Тецуя умирал с тех самых пор, как они виделись последний раз. — Зачем ты это сделал, Сейджуро? — голос звучит отстраненно, Тецуя не замечает, как дрожь утихает совсем. Акаши прерывисто и шумно дышит, сверлит Куроко горящим взглядом, но хотя бы уже не пытается сорваться с цепи. — А почему бы и нет? — вопросом отвечает он, пожимает плечами — такой пустяк же, верно? — и выжидательно смотрит в глаза. — Подойди ближе. Я ведь скучал. И ты тоже. Куроко кривится, чувствует подступающую к горлу желчь с осточертевшим привкусом крови. Делает шаг. Они стоят друг напротив друга так, что Тецуя может сосчитать каждую трещинку на бледных губах, каждую ресницу и каждого мученика в пламени этих глаз. Акаши глубоко вздыхает, прикрывает глаза, чуть склоняя голову. — Я почти забыл, как ты пахнешь, — шепчет он, и у Куроко щемит в сердце. — Mon vis-a-vis… Тецуя чувствует, как в глазах начинает щипать, а горло сдавливает неприятный спазм. — Ты видел меня в своих снах? Думал обо мне? — Акаши спрашивает таким будничным тоном, словно о погоде. Продолжает не отводить взгляд, и по нему непонятно, о чем думает владелец алых глаз. — Не смей, Сейджуро… — шипит Куроко, диким усилием воли не срываясь на истеричный визг. Пальцы снова начинают дрожать. — После всего ты даже, блять, права не имеешь… — Значит, да, — Сейджуро кивает сам себе, и Тецуя сдерживается изо всех сил, чтобы ему не врезать. — Ты мне тоже, — добавляет он, как будто Куроко не насрать. — Особенно часто те дни, когда мы были счастливы. Наши пикники, совместные ужины, чтение книг и просмотр фильмов, концовку которых мы так и не узнаем… — Прекрати, — одергивает его Куроко. Он хмурится, заламывает руки и искренне не понимает, что за человек перед ним. — Это больше не твои воспоминания. Не наши. Нас больше нет. Ты сделал выбор. — О, ты тоже, верно? — Акаши тянет издевательскую улыбку, и Куроко становится не по себе — на бледном лице это выглядит жутко, и от схожести со сном тянет отвращением. — Я… Я должен был. Ты убийца, Сейджуро. И всегда им был. — Тебе пять лет понадобилось, чтобы это осознать? Так ли это, Тецуя? — Хватит лезть в мою голову, — кривится Куроко и снова обнимает себя за плечи — жест выходит на уровне инстинкта. — Мне даже не приходится. Для меня ты всегда как открытая книга. — Почему ты хотел меня видеть? — Тецуя любуется секундным настоящим изумлением на лице Сейджуро — не только он может читать людей. — Я люблю тебя, — просто отвечает Акаши и легко пожимает плечами, как при первом вопросе. Будто они равнозначны. Куроко мутит от того, насколько честно это звучит. — Мне нужно идти, — шепчет Тецуя и делает осторожный шаг назад. — Нет! — вскрик кажется измученным, как и сам Сейджуро — цепь вновь натягивается до предела, рука тянется вперед, но цели своей не достигает. — Ты придешь еще? — Акаши с надеждой мученика на спасение смотрит прямо в глаза, выжигает всю правду, что видна на лице Куроко, и кивает, заходясь в хриплом смехе. Тецуя в ужасе пятится, не глядя, чересчур резко и громко, стучит в дверь, боясь повернуться к Сейджуро спиной. Когда он пересекает порог своей комнаты страха, тихие слова лишают заветного вздоха облегчения. Он знает, что теперь они будут преследовать его в кошмарах. — Absolvo te… Нет, это он отпускает. Они оба и есть грех.