Спокойно.

       Он не умел любить жизнь. Она просто не подарила ему хоть малую возможность проявить это чувство. Задушенный собственной никчемностью мальчик смотрел на мир замутненными тоской глазами. Глазами, что цветом напоминали тучное небо, готовящееся к грозе. Он просыпался каждое утро сам не зная почему и зачем делает это. Не знал, но иногда ловил себя на мысли с пресным "Изменится. Когда-нибудь. Наверное". Но это наваждение пропадало через секунду или ее долю, снова оставляя парня пустым и блеклым. Побитый жизнью и полюбленный грустью, он едва передвигал худыми ногами, которые больше походили на сухие корни неизвестного дерева. Бродя сначала по комнатам дома (вечно пахнущего яркими фруктами и шалфеем), затем по коридорам больниц (наполненными такой же тоской и запахом спирта), а потом еле передвигающимся ногами по лечебнице (порошок и лаванда), в которую его отправили родители, слёзно умоляя всех врачей и богов привести в чувство их ребенка. Но кажется вселенной не было дела до уже отчаявшейся души, которая сама не хотела искать хоть в чем-то спасение.        Дни в госпитале походили на дни заключённого. Одна таблетка, завтрак, ещё две, разминка, таблетки, обед ещё что-то и что-то ещё... Ещё много всего, от чего не было видно ни результата ни смысла. Он не видел. Пытался изо всех сил, но не получалось хоть маломальский просвет видеть там, где была лишь непробудная тьма. Мальчик с раздробленной душой бродил по светлым коридорам и комнатам, не видя смысла ни в чем, пока не встретился взглядом с чужими глазами, наполненными вызовом, тихой яростью и, такой же, как у него, вселенской тоской.        Зелёный омут чужих глаз не давал покоя, но парень успокаивал себя. Говорил что ему плевать, что его уже ничего не спасет — он пропащий и им останется до конца своей жалкой жизни. Но встречаясь с этим океаном тихой ярости ещё несколько дней, засомневался в собственной никчемности или наоборот. Его путал интерес в чужих глазах ещё больше, чем те таблетки, которые ему уже чуть ли не в глотку пихали.       Солнце освещало небольшую лужайку на заднем дворе лечебного заведения (или последнего пристанища пропащих, как называл его мальчик). Он сидел на лавке, смотрел перед собой и видел только серые мутные завихрения, засасывающие в себя энергию людей вокруг. Его энергию. И в этом кошмаре была его идиллия, пока шум справа не нарушил ее, спугивая микро-штормы в голове (или нет) парня. Знакомый незнакомец повернул голову и вперил в него свой взгляд ярких зелёных глаз, от насыщенности чьих щипало в собственных глазах. Он назвал имя, но парень не расслышал. Кажется, он назывался еще раз, но он снова ничего не разобрал. Он оглох? И что это за общий гул, на фоне которого, кажется, стучало его сердце. Оно ещё работает? Удивительно. "Джастин" — вот что он расслышал когда гул немного стих. Незнакомца зовут так. Ему кажется нужно назвать своё имя, но как же его зовут... Что-то знакомое, как вкус несвежего хлеба или воды из-под крана. Что-то, что он всегда слышит от людей в халатах, это что-то всегда написано на его баночке для анализов и таблеток. Что-то на "К". "К... Кл... Клэй" — вот оно. Теперь оставалось только заставить произнести, но получалось очень плохо. Будто его рот зашили, и теперь нити разрывали ещё живую плоть. Парень напротив странно улыбнулся, когда услышал его имя, и на поляне кажется стало ещё ярче и невыносимей.        Он что-то говорил. Быстро. Без остановок. Испепеляя взглядом траву, надзирателей, больных — все что попадало на глаза. Кажется, он ненавидел свою жизнь и все остальное так же сильно, как Клэй пытался это все не замечать.        Странный парень с яркими глазами. Он садился рядом каждый день. Его энергия растворяла чужую, прогоняла серые вихри — вокруг становилось как-то тихо. Клэй не любил гробовую тишину (он слишком привык к воплям своего разума), но когда странный парень был рядом, все замалчивало и он, непривычно для себя, ослаблял хватку на собственном запястье, выдергивая отросшие ногти из кожи.       Джастин (это имя оставляло привкус свежей травы на языке) все время говорил о том, как ненавидит всех и вся. Что-то говорил о матери с ее отвратной псевдо-заботой и всегда идеальной укладкой. Что-то о том, что здешние врачи пичкают его дрянью. Он говорил, а Клэй слушал. Научился слушать. Потому что делать это со странным парнем было приятно. Даже несмотря на буквы, каждая из которых была пропитана негативом. Новый знакомый, или друг, или враг, или союзник, или шпион... Он походил на заплутавшую мышь, в огромном городе с кучей местных крыс и ловушек. Он что-то всегда искал своим цепким взглядом зелёных глаз и брал, если нравилось. Держал таблетки за щекой, пока не подворачивалась возможность выплюнуть их в унитаз. И улыбался — очень часто улыбался — только Клэю.       По-настоящему, искренне. Будто видел в нем свое лекарство. Будто парень с прогнившей душой мог спасти другого, с такой же болезнью. Хотя, кажется, такой недуг был скорее нормой, чем отклонением. Ему казалось, что Джастин ищет что-то в нем и каждый раз находит. Оглядывается назад и, убеждаясь, что он идёт следом, успокаивается, становясь более вменяемым.       В подвалах лечебницы было сыро и темно. Настолько темно, что Клэю понравилось там находится, хотя нельзя было. Но Джастин уверенно шел вперёд и резко схватил его под локоть, запихивая в узкое пространство между двумя огромными цистернами, только когда в метре от них появился человек в маске, тянущий за собой пустую тележку на скрипучих колесах. Клэя пробила дрожь от железной запчасти впивающейся ему в поясницу, но он только сильнее вжался в нее. Он поднял мутный взгляд на странного парня, который с тихой тревогой смотрел в проем между цистернами и удивился. Он ни разу не видел в этих глазах хоть малое подобие страха. Наконец, Джастин успокоился и снова приобрел вид сумасшедшей, обозленной на весь мир мыши, поворачивая голову в сторону его, Клэя. И тут у обоих случился ступор. Не тот, который возникает, когда ты снова понимаешь, что лезвие режет запястье или ладонь насаживается на кончик ножа. А тот, который заставил сердца замереть и разбудил внутри непонятный, теплый вихрь. Клэй впервые испугался себя и человека перед собой. Нос Джастина был таким холодным, как у уличного пса, он соприкасался с его носом. Сначала зелёные глаза удивились чему-то, потом приняли что-то, а потом решились на что-то. Это что-то стало понятно через долю секунды, когда горячие губы странного парня накрыли сухие, бескровные губы другого парня. И Клэю показалось, что у него оторвало нижнюю часть тела, будто он подорвался на мине наблюдая за летящими в стороны ошметками тела, не предпринимая ничего. Но, кажется, серые вихри заменились синими с переливами зелёного и взорвались у них над головой, осыпаясь на их худые плечи непонятной пыльцой, пахнущей дымом. Клэй сам не понял почему его рука так захотела оказаться в выжженных солнечными лучами волосах Джастина, но ему понравилось тепло чужого черепа. Его ледяные губы обдало жаром чужого дыхания, которое внезапно так сильно захотелось поделить на двоих. Зелёные глаза потемнели и в них появилось что-то острое, режущее и жгучее радужку его, Клэя, глаз.       — Ты на вкус, как заплесневелая малина. Я хочу попробовать ещё.       Голос парня стал хриплым и вибрирующим, каким не был ни разу до этого. И он произнес такое, от чего к щекам давно умершего парня прилила кровь, циркулируя в самом отчаянном ритме. Клэй отвёл взгляд серых глаз и закрыл их веками, пока парень напротив не высмотрел что-то лишнее в них, самостоятельно придвигаясь к горячим губам странного парня, пробуя эту мятную пыль на пухлых губах.       Они едва остались незамеченными людьми в масках и халатах. В подвале не было ничего, что рассчитывал увидеть там Джастин, но парни кажется нашли что-то другое. Оно вселилось в них там или проснулось именно в темноте и сырости, теперь упорно желая, чтобы они делились вкусом губ друг с другом как можно чаще.       Клэй долго не мог впасть в сон. Забыться и не видеть осточертевший мир не давали блики в глазах, безумные цветные вихри над головой. Что-то сидящее в нем бурлило и заливало сухие берега поросшие тиной, а он впервые ощущал тепло собственного тела. Дотрагивался до пальцев обычно кошмарно холодных, но теперь теплых и удивительно приятных. До предплечий, до ребер, за которыми в бешеном ритме билось сердце, до теплого живота. Он изучал собственное, давно забытое, тело, будто улицу в родном городе. Он знал что-то об этом месте и память возвращалась, медленными волнами наплывая на него. Что-то топорщилось за тонкой тканью пижамных штанов, и это что-то хотелось потрогать. Вспомнить, понять, записать что-то в памяти, чтобы потом снова забыть. Этот длинный и странно аккуратный отросток его плоти был накален до предела, и парень удивился, что он ещё цел, а не разлился вязкой жижей по его ногам и животу.       Ладонь обхватила его так, будто уже знала как это делать и сжала. Вихри над головой резко перекрасились в красный с бликами оранжевого. Клэй откинул голову назад, удивляясь такой чувствительности его, кажется, давно разлагающегося тела. Он двинул ладонью вверх-вниз и охнул от ощущений разрывающих низ живота. Он делал так несколько раз, внезапно для себя принимая живость хотя бы этого органа. В его голове проносилась сотня мыслей, но четко вырисовывался лишь один образ — его странного друга/врага, который так искренне улыбался и смотрел-смотрел-смотрел своими потемневшими изумрудными глазами. Клэй выдерживал этот взгляд пока над головой, снова, тысячью ярких осколков, не взорвались красные циклоны, и ему на руку не вытекло что-то горячее и вязкое. Он глубоко вдохнул, будто никогда не дышал до этого, и вытер руку о полотенце, лежащее на тумбе. С приятной пустотой в голове он, наконец-то, смог уснуть.       Джастин продолжал сидеть с ним рядом, хотя он ощущал себя крайне сдавленным, когда встречался с другом глазами. Ему казалось, что, то чем он занимался перед сном прошлой ночью нельзя назвать хоть маломальски приемлемым (даже для них). Ему казалось, что его странному другу все известно и он сейчас осудит его взглядом хмурых глаз, но тот только ярко улыбался и иногда прикасался к его ладони своей, опять разгоняя серые вихри, разнося их новыми, лиловыми ураганами. Лиловый нравился Клэю больше. Ночь была такой темной. За окном танцевали ветви деревьев, подыгрывали бешеному ветру и стучали в окна пациентов. Клэй боялся ветра. Он терпеть не мог этих завываний, в которых узнавал вой самого себя или людей в его снах, молящих о помощи.. Когда очередной порыв ветра заставил дерево пугающе заскрипеть и снова склонится в сторону окна парня, дверь в его комнату-палату открылась и кто-то прошел в комнату. Парень замер, но почувствовав знакомый запах земли и орехов, выдохнул.       — Ты спишь? — подал голос странный гость.       Клэй помотал головой и зачем-то отодвинулся от края кровати, освобождая место для гостя. Он проклял себя и свое тело двинувшееся в сторону, когда в его шею уткнулся чужой, холодный нос, грея дыханием и вызывая тысячи мурашек, разбредающихся по всему телу. Его тело обвили удивительно крепко и, кажется, отпускать не собирались. Однако, рядом с Джастином ветер стал тише, а деревья уже не так грозно скрипели. Он выдохнул и, выдернув руку из-под одеяла, уложил ее на чужую теплую и острую лопатку. Джастин был горячим, как асфальт под июньским солнцем. Клэй запереживал о своей сохранности, но сам придвинулся ближе, постукивая пальцами по чужой кости.       — Бывают такие ночи, когда одиноко. Что-то душит. Так сильно и давяще. Так безжалостно сдавливая горло и ребра. Мне только с тобой спокойно... Клэй, — на грани слышимости произнес парень и провел по его шее носом. От яремной ямки до кадыка и к острому подбородку. Быстро, но невыносимо. Все тело Клэя напряглось ещё после слов, а сейчас рисковало порваться как натянутая струна.       — А тебе? Тебе спокойно со мной? — странный парень поднял глаза на него и, даже в таком мраке, было заметно, как те блестят и манят нырнуть. Не оборачиваться. Не думать о последствиях. Поддаться порыву и бросить в них себя.       Клэй кивает, боясь что-либо произнести. К тому же он не говорил довольно долго и, кажется, разучился делать это. Он кивает ещё раз и еще, а потом его прижимают к себе изо всех сил, имеющихся у парня, недавно убивающего себя наркотиками каждый божий день, и целуют так горячо, так яростно и жадно, будто он единственный кувшин с водой в знойной пустыне. Его губы сминают, как письма от друзей, которые вспоминают о тебе спустя туеву хучу лет. И прижимают так отчаянно, как прижимают только самых дорогих и важных.       Клэй себя важным никогда не считал. Не верил в это, ему никто не говорил о том, что он важен. А Джастин это говорит. Кричит об этом молча, не произнося ни звука. Он вжимает его в себя и делит с ним одно дыхание на двоих. Даёт вдохнуть и понять, что он все ещё жив. Что он может чувствовать и делает это прямо сейчас. Что ему не нужны дополнительные аппараты, вопросы, ответы, люди, книги, декорации. Ему нужен он. Джастин, который сейчас дарит ему, давно, по ошибке потерянный мир.       Он вдыхает аромат орехов, зарываясь в волосы его странного парня, который сейчас мирно спит, собственным носом и чувствует, как по телу бегут мурашки, разгоняя застывшую кровь. Он ощущает себя живым, полноценным. Впервые за, кажется, целую тысячу лет. Джастин сказал, что он ему нужен и он его не отпустит никогда. И Клэй готов нырнуть.