Моё синеглазое безумие

— Поздравляю, Лемина, — на плечи мне шлепаются две шестёрки, — на погоны, так сказать. Тёплым сентябрьским вечером мы с друзьями играем в карты, устроившись на лавочке в парке. Сегодня мне явно не везёт — либо одна масть, либо все мелкие карты обязательно оказываются у меня в руках. Услышав свое задание, я пытаюсь возмутиться, в конце концов, я приличная девушка и на аллее полно людей… Но парни непреклонны: карточный долг — святое, по их мнению. — Из-за леса выезжает конная милиция!.. — взобравшись на лавку и лихо свистнув, выкрикиваю я, и вдруг замираю с открытым ртом, не закончив частушку. — Это, конечно, похвально, Лемина, что вы увлекаетесь творчеством панк-группы «Сектор Газа», но ваше поведение недопустимо, — кто бы мог подумать, что наш учитель истории будет выгуливать свою собаку именно в этом месте. — Но, Егор Михайлович, это же просто… — мямлю я, стоя перед ним на скамейке, как хуй на именинах. — А в качестве исправительных работ вам на завтра задание — приготовите мне доклад об истории развития конной полиции в России, — усмехнувшись, произносит историк, — пять страниц. Может, научитесь вести себя в общественных местах. — Но вы не имеете права давать нам задания во внеурочное время, — пытается исправить ситуацию Игорь, который и придумал мне наказание за проигрыш, но в итоге только усугубляет. — А вас, молодой человек, я спрошу по домашнему параграфу, не сомневайтесь, — усмехается Егор Михайлович, — Арчи, ко мне! — испортив всем настроение, учитель уходит, и я не удерживаюсь от ехидного комментария: — Неудивительно, что такого воспитателя никто, кроме собаки, вытерпеть не может. — Семь страниц, Лемина, и в рукописной форме, — заметно, что мои слова задели его за живое. — Ну спасибо тебе, Игоряша, за охуенный вечер, и, видимо, не менее охуенную ночь, — разочарованно закатывая глаза, подхватываю рюкзак со скамейки, собираясь уходить. — Когда-нибудь я тебе это припомню. — Кариш, ну ты чего ты начинаешь, — Игорь уже сам жалеет о случившемся, — я, между прочим, тоже попал… — Всё, проехали, — машу рукой, прощаясь с друзьями и вечерним расслабоном.

***

Вечером, когда я проклинаю всех и вся, исписывая уже третью страницу, мне приходит смс-ка: Почему не пришла? Обиделась Я закатываю глаза и игнорирую сообщение, потому я действительно обиделась. Проигнорировав ещё несколько сообщений и звонков, я ложусь спать, забив на остаток домашнего задания. К уроку истории я уже морально готова — доклад написан, и, клянусь, я буду драться, если учитель-мучитель не поставит мне за него пятёрку — я слишком много вчера страдала над этими листами. Когда историк приступает к опросу домашнего задания, я поднимаю руку: — Егор Михайлович, у меня доклад… — показываю ему листы. — Лемина, а у меня урок, подойдите в индивидуальном порядке, — вызвав во мне бурю негодования, идеальный зануда опускает взгляд в журнал, выискивая жертву. Егор Михайлович идеален во всем — его костюм всегда безукоризненно выглажен, почерк аккуратен, ни один документ не лежит не на своём месте. Иногда он кажется роботом, который никогда не ошибается, тем более, ещё ни разу он не перепутал материал, ссылаясь на загруженность, ни разу не забыл, что задал нам письменную работу на дом. Идеален и деспотичен одновременно, несмотря на свою молодость. — Можно? — захожу после уроков в его пустой кабинет, закрывая за собой дверь. — Заходи, — он сидит на стуле, чуть откинувшись на спинку. — Егор-р-р, — игриво касаюсь его щеки, тянусь пальцами к узлу галстука, стремясь ослабить, нарушить идеальный порядок, взлохматить волосы. — Карина, нет, — шепчет он, перехватывая мои руки, и нежно целуя ладонь, — сюда может кто угодно зайти, тогда нам обоим несдобровать… Я думал, ты обиделась на меня. — Конечно, я обиделась, потому что ты избегаешь встреч, а если мы видимся, ты сразу начинаешь читать мне нотации. Если ты не хочешь больше быть вместе, так скажи это, не мучай ни меня, ни себя, черт возьми! — решаю расставить все точки над "i" — Лемина, вы, кажется, с докладом пришли? Я внимательно слушаю, — сердито сдвинув брови и поправив галстук, прерывает меня Егор Михайлович. Сдержав подступившие к глазам слезы, я слезаю с его колен, на которые уже успела нагло усесться, одергиваю юбку, и начинаю отвечать, но голос дрожит, а строчки уплывают. — История московской конной полиции довольно длинная, первое упоминание о ней относится к 1505 году, когда в Москве были созданы полицейские заставы, — в голову вместо истории настойчиво лезут воспоминания о том лете. Мы познакомились на пляже, причём довольно глупо — я споткнулась, вбегая в воду, и обрызгала парня, который тут же указал мне на это. В ответ я обдала его новой волной брызг, завязалась перепалка, а кончилось это тем, что меня попытались утопить в реке. Я не знаю, что зацепило меня в этом занудно-идеальном парне, что его зацепило в бестолковой девчонке, которая младше его на несколько лет, но уже через несколько недель мы упоенно целовались в кино, у него дома и просто на улице, наслаждаясь каждой минутой рядом. Когда я увидела его в рядах учителей на линейке, сказать, что я опешила, это ничего не сказать. На все мои претензии Егор отвечал просто — ты не спрашивала, я и не говорил, в какой конкретно школе я буду работать. Его работа отразилась на наших отношениях — встречи стали реже, среди школьников никто не должен быть догадываться, кто целуется с историком в подсобках и запертых кабинетах. В этом была определённая романтика — украдкой встречаться, отправлять дурацкие смс-ки, как будто совершая что-то преступное. — К 1880 году отдельный Корпус жандармов включал 7 городских команд, которые выполняли те же функции, что и дивизионы. Их штаты были небольшими, — не замечаю, что по щеке течёт одинокая слезинка, и вздрагиваю, когда учитель аккуратно стирает её пальцем. — Кариш, — Егор мягко, но требовательно забирает листочки у меня из рук, откладывает куда-то в сторону, — ты по-прежнему моя, и только моя, — меня нежно целуют в шею. — Правда? — я разворачиваюсь к нему, доверчиво прижимаюсь и все-таки развязываю галстук. — Ну что ты делаешь, — вздыхает мистер совершенство, — между прочим, на тебя жаловалась учительница физики, — пальцем он поднимает мой подбородок, заставляя взглянуть ему в глаза. — Да кому она только не жаловалась на меня, — тяжело вздыхаю в ответ. — Не понимаю я эту физику, хоть убей, — воспоминание об ужасном предмете разом убило всю романтику. — Пойми, синеглазое безумие, ты не должна вести себя, словно пьяный ВДВшник, орать частушки в парках, курить и прочее… — пока меня отчитывают, я борюсь с желанием заткнуть этот рот поцелуем и прикусываю губу, потому что искушение слишком велико. — Что, и даже так мне делать нельзя? — касаюсь кончика его носа своим, не разрывая взгляда, я прекрасно знаю, что он обожает такие вещи. Учитель закатывает глаза, но вдруг легко подхватывает меня под бедра и усаживает на стол, скинув какую-то папку на пол. — Ну если только так, — шепчет он, целуя меня в шею, гладя по щеке. Я забываю обиду, забываю обо всем, наслаждаясь моментом близости, столь редким для человека, который привык скупо выражать свои чувства. Мы целуемся жадно, собственнически, ничуть не заботясь о том, что кто угодно может войти в любой момент, я уже расстегнула рубашку Егора и вычерчиваю пальцами узоры на его груди, а он бесстыдно гладит мои бедра под юбкой, распаляя невинными касаниями еще больше. — Егор-р-р, — выстанываю я, уткнувшись лбом в его плечо, когда он толчком входит в меня, даже не сняв, а просто задрав юбку, и сразу берет нужный темп. — Пожалуйста, — прошу чего-то, полностью утратив контроль. — Моё синеглазое безумие, — стонет он, чувствуя, как меня почти трясёт в его руках, прижимается лбом к моему лбу, я чувствую его разгоряченное дыхание. — Твоё, — бесстыдно усмехаюсь я и на ватных ногах спрыгиваю со стола, чтобы поправить задранную юбку. — Твоё, и только твоё. — И всё-таки, в следующий раз так просто ты не отвертишься, — в учителе снова просыпается мучитель, — ты будешь сдавать мне доклады за каждый косяк. — Если каждый доклад будет заканчиваться так, — игриво тяну его за галстук, — то я готова косячить постоянно.