Джинны милосердными не бывают

С Йеннифер они встретились при более, чем странных обстоятельствах, совершенно не располагающих к знакомству. Все, как всегда, началось с Лютика и его излишнего и неуместного энтузиазма. Из-за Лютика они упустили сома, который мог стать прекрасным ужином — но нет, барду приспичило обязательно проявить свое самое непосредственное участие и зачем-то заменить наживку дохлой вороной. Итог подобной затеи был очевиден: сом ушел, даже хвостом не помахав на прощание. Однако судьба, похоже, решила сжалиться над ведьмаком и его непутевым сотоварищем, когда отчаявшийся и обозлившийся Геральт уже на это и не надеялся. Чрезвычайно довольный собой Лютик вытянул на берег вторую сеть, полную мелкого мусора, среди которого обнаружился не внушающий доверия кувшин. Это и стало тем самым переломным моментом в их истории, после которого все пошло под откос. Отдавать находку бард, разумеется, отказался, вцепившись в нее, как клещ в несчастную жертву. Только вот несчастной жертвой оказался он сам, вопреки всем увещеваниям товарища не трогать крышку, выронив кувшин, из которого тут же повалил красноватый дым, превратившийся затем в столь ожидаемого поэтом джинна. Окрыленный своей невероятной удачей Лютик успел продекламировать только два желания: — Во-первых, пусть Вальдо Маркса хватит удар, чтобы он не смел больше чернить мое доброе имя. Во-вторых, пусть графская дочка Виргиния, ни с кем не желающая близко знакомиться, обратит на меня свое пристальнейшее внимание. В-третьих… — бард запнулся, видимо, переводя дух перед тем, как озвучить очередную легкомысленную глупость. Что третье и последнее желание его друга не что иное, как глупость, ведьмак ни секунды не сомневался, услышав предыдущие два и припомнив лютиково хвастовство о количестве совращенных им дам. Сам Лютик тем временем медлил, не решаясь озвучить, чего же еще ему хочется, кроме мести оскорбившему его трубадуру и крепких объятий богатой и, вероятно, красивой девушки. Наконец, он собрался с мыслями, прокашлялся и начал сначала, голос его звучал куда более торжественно, чем в прошлый раз, когда он тараторил, выплевывая слова, как пушечные ядра. — В-третьих… — никто так и не узнал, что же подразумевало это торжественное вступление, потому что именно в этот момент терпение озлобленного джинна кончилось, и он яростно вцепился Лютику в горло. Геральт среагировал мгновенно, резко и широко рубанув мечом, от чего джинн стал только злее и больше и даже не подумал выпустить прижатого к земле и отчаянно хрипящего барда. Ненадолго помогло заклинание, но мгновений, на которые существо отвлеклось, ведьмаку хватило, чтобы оттащить Лютика и попытаться поднять его. Рука наткнулась на какой-то круглый и плоский предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся крышкой кувшина, в который раньше был заключен джинн. Геральт и сам не смог бы, наверное, ответить, почему не отбросил ее, как ненужный сейчас мусор, почему вообще потянулся за ней вместо лучшего и единственного друга, без сознания лежащего у его ног. Ни на что особенно не надеясь, он вытянул руку и произнес страшное проклятие, которому когда-то давно научила его знакомая служительница церкви. И только потом он узнает, что никакое это было не проклятье, а богослужительница просто изысканно поиздевалась над ним. Потом, когда встретит загадочную чародейку, которая решит совершить месть его руками. Но прямо сейчас он усаживает бессознательного Лютика на Плотву, забыв о собственных грозных запретах приближаться к его лошади — не время сейчас и не место. Дорожащий им и дорогой ему человек почти умирает, и у него совершенно нет времени заботиться об условностях, которыми можно и пренебречь. Ворота ближайшего города оказываются закрыты. — Велено до утра никого не пускать, — упрямо повторяет стражник, с откровенной жалостью косясь на плачевное состояние Лютика, старающегося держаться в седле, но то и дело сползающего и извергающего изо рта струйки кровавой жижи. — Мне нужен лекарь, — не менее упрямо в очередной раз повторяет Геральт и старается сдержать порыв ввязаться в драку хотя бы потому, что некому в таком случае будет поддерживать барда. — Я не намерен никому причинять вред, я просто хочу помочь своему другу. Пропустите. — Не велено, говорю же. Нет у меня власти пустить вас, могу только помочь дотащить до сторожевой башни, — стоит на своем стражник и кивает куда-то себе за спину: — Перевяжем его и до утра доживет. Геральт старательно сдерживает рвущееся наружу язвительное «Не доживет», потому что ему самому сейчас очень хочется поверить в лучшее. Поэтому он молча кивает, спрыгивает с лошади и закидывает руку вяло упирающегося Лютика себе на плечо. Вторую подхватывает стражник, бросает пару отрывистых фраз своему товарищу, и они волокут — ноги его не слушаются — барда в комнату в сторожевой башне. В комнате обнаруживаются рыцарь и два брата эльфа, представившиеся Хиреаданом и Эррдилем. Первый оказывается заметно болтливее второго, одалживает лекарство, которое явно действенней, чем влитый в Лютика самим Геральтом эликсир от боли, и помогает придержать его, чтобы не захлебнулся. Второй же опознает в нем поэта и трубадура. — У него повреждены голосовые связки, — мрачно, но честно говорит Хиреадан, с сочувствием косясь на опять впадающего в забытье Лютика, а Геральт отказывается воспринимать сказанное. — Он что, теперь говорить не сможет? — с каким-то отчаяньем в голосе уточняет он, начиная понимать, что песни и болтовня его друга, ставшие уже для него привычными, еще никогда не казались ему такими правильными и нужными, как сейчас, когда он может лишиться их навсегда. — Сможет. Петь не сможет, — безжалостно обрубает эльф. Братья рассказывают ведьмаку о чародейке, которая живет в городе, в доме то ли купца, то ли титулярного советника, то ли и того и другого — Геральту сейчас не до титулов, и ему совершенно без разницы, в чей дом вламываться с рассветом, если это спасет его друга. Так он и делает, оставляя Лютика на попечении эльфов, милостиво согласившихся приютить его в своем доме, пока ведьмак не сможет заручиться согласием волшебницы. И ведьмак спешит, как может, подгоняя себя и подстегивая разбушевавшееся в груди беспокойство. Он даже как-то совершенно забывает, что приехал в город спасти Лютику жизнь, а спасает вместо этого его голос. Так Геральт знакомится с чародейкой, которая сначала принимает его за слугу и спрашивает, кто он, собственно, такой и что ему, собственно, надо, лишь утолив жажду принесенным им соком, которая выглядит несколько не так, как должна бы выглядеть загадочная хозяйка магии. Но что-то в ней заставляет его забыть на время о ждущем его где-то там Лютике и пуститься в пространную беседу о джиннах и колдовстве, называя ее «госпожой» и опасаясь ее сил, хотя и сам обладает магическими способностями. Что-то заставляет его присмотреться к ней, видя множество мелких изъянов, оставшихся от заметно больших, скрытых мастерством чародеек, и совершенно для него незначительных. Геральт не понимает, почему ее общество так завораживает его, но это неизбежно случается.

***

Лютик просыпается в чужой комнате с тяжестью на сердце и в горле. Он пытается позвать кого-нибудь, кто объяснит ему, что вообще случилось и почему Геральт бросил его в одиночестве, но вместо слов из горла вырывается неокрепший хрип, пугающий самого Лютика до дрожи в коленях. И он вспоминает. Вспоминает, как боролся с ведьмаком за кувшин с проклятым джинном, как загадал два желания и был готов уже загадать третье, наплевав на то, что Геральт услышит его и поймет, но это дьявольское отродье ни с того ни с сего вцепилось ему в глотку так, что он не мог даже вздохнуть, не то что вытолкнуть из себя последние три слова, после которых все было бы кончено. Вспоминает, как Геральт привез его в Ринду и бросился на поиски какой-то чародейки, которая должна суметь, по слухам, вернуть ему голос. Лютик криво усмехается в потолок и пытается сменить ставшую неудобной позу, еле слышно чертыхаясь от резкой боли в потревоженном горле. Бард заходится в кашле и с усилием все-таки выплевывает из себя неразборчивое желание. За дверью слышатся шаги кого-то из эльфов, наверное, Хиреадана, и он опадает обратно на постель. В их мире все какое-то неправильное: начиная с чудовищ, количество которых как будто не уменьшается, сколько бы Геральт и ему подобные не старались этому поспособствовать, и заканчивая родственными душами. Ведьмак однажды сказал, что связанные Предназначением всегда найдут друг друга. Если бы все было так просто. Лютик уже и вспоминать боится, сколько раз за свою не такую уж долгую жизнь успел проклясть судьбу, играющую людьми вместо пешек и решающую, кто достоин того, чтобы столкнуться с неизведанным и сделать выбор сам, а кому остается довольствоваться ее подачками, даже не зная до определенного момента, что, а вернее, кто, его ждет. Самому Лютику, чтобы получить право выбирать, пришлось потерять голос, а значит, не иметь возможности поделиться своим выбором. Джинн поймет его и, возможно, даже соизволит хотя бы в этот раз исполнить его желание без смертельных последствий, в этом у поэта сомнений не было. Но не выйдет ли так, что он останется единственным хранителем его постыдного секрета? — Я же…лаю…

***

— А твой друг успел высказать желание? — спрашивает Йеннифер, поправляя платье после купания. — Успел, — отвечает Геральт. — И даже два. Оба до крайности глупые и уж точно не стоили таких последствий. На это чародейка не отвечает ничего, словно одновременно и согласна с ведьмаком и не уверена, так ли глупо загаданное его другом. Она создает портал, и Геральт входит в него вместе с ней, походя отмечая, что был бы не против не разжимать объятий и дольше. Но стоит им ступить в дом эльфов, как он мгновенно вспоминает все свое беспокойство об одном ожидающем его почти немом барде, и эта мысль, на которой он концентрируется, вытесняет из головы все остальные. Из-за этого беспокойства он теряет бдительность. Но стоит ему обнаружить на полу комнаты с уже здоровым Лютиком, наконец, забывшимся вполне обычным сном, ловушку для джинна, как он становится уязвимым из-за того, как ценен для него один этот человек, лежащий на кровати и шепчущий незнакомое женское имя. Геральт злится. Требует, просит, уговаривает и, наконец, умоляет отпустить Лютика, но женщина перед ним непреклонна. — Лютик мне нужен и останется здесь, — она не спрашивает, она утверждает. — И печать от кувшина мне тоже нужна, будь добр, уплати долг за голос своего друга. Геральт хочет спросить, почему она так уверена, что печать все еще у него, но чародейка не дает ему этого сделать, отвечая на незаданный вопрос раньше, чем он успевает прозвучать. — Я прозондировала его мозг. Ничего интересного, должна признать. Но печать все еще у тебя. Ведьмак понимает, что отпираться бесполезно. Он отдаст ей печать, если она ей так сильно нужна, но только в обмен на Лютика. Он стоит на своем, вступает в спор, бесполезность которого и сам понимает еще до его начала. Но он просто не может сейчас отступиться. То, что она задумала, убьет ее вместе с Лютиком. Ведьмаку даже представить страшно, что он мог бы подобное допустить. И это единственная причина — Лютик — единственная причина, — по которой он пускается в полемику и пропускает момент, когда оказывается под действием чар Йеннифер и перестает владеть собственной волей.

***

Когда Лютик пришел в себя, ведьмака рядом все еще не было. Хотя ему казалось, что он отдаленно слышал его, сквозь сон, но бард уже ни в чем не был уверен. Разве что в том, что рядом с его постелью, насмешливо усмехаясь, расположилась незнакомая девушка чрезвычайно приятной наружности. Внешность, однако, имеет обыкновение быть обманчивой, и ее исключением, как выяснилось, не оказалась. — Ведьмак сказал мне, что ты успел загадать всего два желания, — незнакомка искривила губы в еще более очаровательной ухмылке. — Так откуда же взялось третье, да еще и такое бесполезное, что оказалось даже глупее двух предыдущих? — Да как вы вообще… — Лютик подскочил на кровати, даже не сразу поняв, как привычно звучит его голос. — Всего лишь осмотрела твой мозг и не нашла там ничего значимого и выдающегося, кроме одного этого желания, возмутительно бестолкового, но не совсем бесполезного. И я скажу тебе, как ты сможешь принести пользу тому, кого выбрал… У Лютика даже слов не нашлось, чтобы ответить этой дерзкой девушке, неизвестно, как оказавшейся в его комнате, а теперь еще и взявшейся критиковать его выбор, то единственное, что он сделал полностью верно. Девушка же, не удосужившись даже представиться — Лютик, впрочем, уже догадался, что это та самая чародейка, которой он, выходит, обязан своим нынешним состоянием пышущего здоровьем и прежней энергией человека; хотя благодарить ее за это хотелось все меньше и меньше, — создала в углу подсвеченное светло-голубым кольцо портала и без лишних слов отправила в него барда.

***

— Ведьмак невиновен. Я желаю, чтобы в это поверили! — с этими словами из портала вывалился живой и здоровый Лютик, и Геральт смог перестать волноваться хотя бы за его жизнь. Лютик, наконец, произнес свое последнее желание, и ведьмак был благодарен ему за то, что именно на него он его потратил. Благодарен за то, что это был все тот же неугомонный поэт, словно не он недавно полумертвым лежал в чужом доме. Лютик вернулся, и Геральт мог, наконец, выполнить то, что задумал. — Геральт, ты, верно, спятил! Не собираешься же ты в самом деле вернуться в это пекло, — Лютик красноречиво ткнул пальцем в крушащего город джинна, оказавшегося на поверку куда более сильным магическим созданием, чем его сочли изначально. — И ради кого?! Ради чокнутой чародейки?! — Эта «чокнутая чародейка» спасла тебе жизнь, Лютик, — холодно парировал тот и отвернулся, показывая, что разговор окончен. Лютику оставалось лишь грустно смотреть ему вслед, а потом цепляться за подоконник под проливным дождем, надеясь увидеть хоть что-то. Он не смог остановить Геральта, переубедить его, попытаться оградить от опасности, как он сам всегда ограждал Лютика. На душе у последнего было откровенно паршиво, а когда джинн — гений воздуха — проломил крышу дома, в котором остались ведьмак и чародейка, он вообще забыл, как дышать. Снова. Геральт чувствовал то же самое, когда крыша рухнула на них с Йеннифер, а за крышей в помещение ворвался разросшийся до невиданных размеров дух одной из стихий. Она не удержала бы его в одиночку, и он понимал это. К их счастью, ей и не нужно было, ведь он пришел ради нее, и у него еще оставалось желание. Он настоящий хозяин джинна, гением тот себя зовет или нет, Геральт был тем, у кого осталась печать от кувшина, а значит, его последнее желание будет исполнено. И оно было исполнено, ведь столь мощные создания, как бушующее над их головами, имели достаточно власти, чтобы связать две души.

***

— Я напишу про тебя свою лучшую балладу, — упавшим голосом произнес бард Лютик, когда гений стихии пропал, а во дворе воцарилась мертвая тишина. — Какие красочные развалины! — поделился своим мнением Эррдиль под аккомпанемент надрывной мелодии лютни. — Они живы, — уверенно заявил Хиреадан, отворачиваясь от чудом уцелевшего окна здания. — Не может этого быть! — Лютик был бы не Лютиком, если бы не ухватился за последнюю надежду и не бросился бы проверять правдивость слов эльфа. Правдивость его слов была проверена и подтверждена лично бардом, и теперь он не знал, куда деть себя от этого зрелища. Ну что ж, не ему судить чьи-то поступки и чей-то выбор, особенно, если этот «кто-то» — Геральт из Ривии, человек, с которым он получил право связать свою жизнь. И ему некого, да и незачем винить в том, что Геральт, когда у него появилась такая возможность, выбрал кого-то другого. Значит, чародейка этого заслуживала, а он — Лютик — был слеп и не заметил очевидного: настоящих, не наколдованных ей чувств к ней ведьмака. Впрочем, не менее слеп, чем сам Геральт, не заметивший аналогичного отношения к себе самому. И сейчас, когда все закончилось, когда все остались живы, Лютик стоит за разбитым окном, в нескольких метрах от не замечающих ничего вокруг двоих людей, сплетающихся в жарких объятьях, растерянный и не знающий, что ему сказать, как отреагировать. Он видит, как соприкасаются их тела, и в его душе поднимается черная зависть к чародейке, которую Геральт знает от силы день, которая подчинила его и заставила отомстить за себя, из-за которой он оказался в яме и с которой решил связать себя нерушимой связью, такой же крепкой, как та, что был готов предложить ему Лютик. Но не успел предложить. И уже никогда не успеет, ведь кто он такой, чтобы оспаривать решения Белого Волка.

***

— Геральт. — Йен. — Геральт. Послушай. — Слушаю. — Когда я прозондировала мозг твоего друга, я увидела, что ты мне соврал. Он загадал не два желания. Он загадал три. Третьим и последним его желанием был ты, Геральт. Это, наверное, первый раз, когда Геральт из Ривии, Мясник из Блавикена, ведьмак и убийца чудовищ не знает, что делать с такой простой истиной, как эта. Он не знает, как сказать Лютику о том, что его секрет — больше не секрет для одного небезызвестного ведьмака. Он не знает и перекладывает ответственность за это на Лютика — ведь это же Лютик, который много и не всегда к месту и по теме треплется, это же Лютик, который не умеет держать язык за зубами. Лютик обязательно расскажет ему. И Геральт сможет сказать, что знал обо всем от Йеннифер, что даже обдумал ее слова и совершенно не против того, чтобы бард выражал свои чувства. Геральт убеждает себя в том, что тот настолько дорог ему, что он однажды на них ответит и примет родство их душ. Только сам он связал себя с чародейкой, пытаясь спасти ей жизнь. Только Лютик ничего ему не рассказывает.