touch me tiger

- Здравствуйте, - говорит Ю Хвесын, и неуловимо мелко вздрагивает, когда видит протянутую к нему узкую, нечеловечески изящную ладонь. Прикасаться к ней как-то совсем не хочется. - Привет, малой, - улыбается Ли Сынхёб своим ультра deep voice, и это больше всего похоже на приведение в исполнение смертного приговора. – Кстати, у нас не принято церемониться. Я бы и рад соблюдать хоть какую-то иерархию, но, видишь ли, у меня в тонсенах два клинических идиота, которым вообще ничто не писано, так что я смирился. В общем, можешь говорить неформально. - А… вот как. Хорошо, тогда, привет, хён. Сынхёб улыбается шире и, кажется, хочет что-то ещё сказать совсем недавно присоединившемуся к ним вокалисту, но… У вас бывало когда-нибудь такое, что вы идёте себе спокойно, никого не трогаете, а потом, вдруг, без предупреждения, вас сшибает скоростной поезд, несущийся на сверхзвуковой? А вы шли, кстати, по чистому полю, на котором рельсами и не пахло. Нет? Серьёзно? Значит, вам ещё не посчастливилось близко познакомиться с господами Ча Хуном и Ким Джехёном, всего и делов. А мультик про смешную химеру по имени Котопёс видели? Вот понизьте снобизм Кота процентов на пятьдесят, и ваше представление о тех, кто гордо именует себя Двумя Идиотами не будет ошибочным ни на йоту. Хвесына буквально сносит что-то кричащим, о чём-то заразительно смеющимся, шумным чудовищем, в котором распознать, где там заканчивается Джехён и где начинается Хун – категорически невозможно. И не так, чтобы Хвесын был хоть немного против подобных ребят, он и сам подурить не дурак, просто Сынхёб на них смотрит и в улыбке его явственно проступает усталая и даже несколько обречённая нотка. Ужасно хочется встать, расправить плечи, выпятить грудь и заслонить всем этим богатством от всего на свете, дать хоть от самого дьявола, лишь бы хён улыбался весело, а не вот так вот. - Кажется, хён немного от вас устал, - осторожно предполагает Хвесын неделей позже, когда дружба с Котопсом переходит на стадию «бро по гроб жизни, за бро и двор стреляю в упор». С этими двумя оказывается неожиданно легко по-настоящему дружить, хотя Хвесын никогда прежде не мог похвастаться легкомыслием. - Да не, - отмахивается Джехён, - он нормальный. И вот что тут противопоставить? Не воспитывать же этих великовозрастных балбесов, в конце концов. К тому же, ни один из них не обнаруживает в себе хоть вяленькой склонности к жизненной философии, а Хвесын терпеть не может заниматься бесполезными вещами, и трепать попусту не любит. Сынхёб не так, чтобы сильно уважал личное пространство, и постоянно прикасается. То по волосам потреплет, то по плечу, то по щеке. Ведёт себя как взрослый. Он и есть взрослый, самый старший, самый главный начальник детского сада, и тут всё понятно. У него голос глубже морского дна, плечи широкие, взгляд серьёзный и тяжёлый, как Джомолунгма, особенно, когда брови нахмурит. И слушаться его легко, даже самолюбие и гордость не особо страдают. Но стоит посмотреть на его тонкие, словно вылепленные из хрупкого воска, изящные принцессные пальцы, что просыпается грудной внутренний тигр, жаждущий разорвать на куски все и вся, чтобы защитить. Пальцы эти, кукольные, ломкие, с виду бессильные и даже безвольные, всегда прохладные хочется целовать, дышать на них, отогревая, фотографировать, обложив цветами: ну хоть как-то вывернуть из себя буквально религиозный восторг. Выучиться сочинять стихи в духе старинных поэм, выучиться рисовать, выучиться, хотя бы, дышать, не задыхаться, как фатальный астматик, просто вспоминая их. Сынхёб совсем не принцесса, и пальцами этими самыми, с ума сводящими, он, кажется, может без труда вырвать сердце, и сжать так, что оно обратится в пыль. Может схватить за горло и удушить без малейших усилий. Он и рвёт, и держит за горло, просто в слегка переносном смысле, но кому от этого легче. У Хвесына было достаточное количество пассий для того, чтобы, как казалось, понять о себе всё достаточно чётко. Все его девушки закончились к середине старшей школы; все его парни были в анамнезе жёсткими активами, и это всегда было, вроде как, нормально. Устраивало. И тут, казалось бы, нет и намёка на повод переживать – бери, да добивайся. Добиваться своего Хвесын всегда умел, и сейчас, в принципе, всё могло бы получиться, если приложить должные усилия. По крайней мере, попытаться. Но у Сынхёба пальцы, и во взгляде какая-то едва заметная книжная тоска, и всё чаще звучит «мне реально тяжело тащить всё это одному». «Всё это», безусловно, на львиную долю заключается в двух идиотах, но кто бы сказал, что это ерунда, с которой справиться – раз плюнуть. С ними же и Святая Инквизиция не управится. В Сынхёбе есть что-то неуловимо трогательное, такое, что грудной тигр бесится и грозится сорваться с цепи. Тиграм, вообще-то, хорошо бы оставаться в клетке, дабы окружающие остались целы, но Хвесын не всесилен, и, с каждым днём, его выдержка всё слабеет. Сынхёб длинный, как чёртова жердь, он старше и по возрасту, и по статусу, а его песни все про девочек и печальную по ним тоску – Хвесын хочет вешаться и долго безутешно плакать, болтаясь в петле. Джехён с виду миленькая милашечка, безобидный щеночек, буквально цветущая ромашка, но с крепким алкоголем он на такое «ты», что оторопь берёт. Хун уже явно привык и адаптировался, и внезапному предложению «хорошенечко выпить» крайне рад, а Сынхёб даже не удивляется, не спорит, только смиренно кивает. - Будет весело, - многообещающе обещает Джехён перед тем, как вернуться к рассказу о своей очередной подружке. Подружек у него как кур в деревне. – Ты не пожалеешь. - Или пожалеешь, - предполагает Хун, какой-то совсем не весёлый сегодня, - но есть шанс, что тебе понравится. - В конце концов, у тебя ещё не было боевого крещения. - Пишу менеджеру, что нас всех завтра не будет в этой вселенной. Джехён на это заразительно и счастливо смеётся, Хун улыбается несколько кисловато, а Сынхёб сначала смотрит на последнего очень внимательно, а потом машет на всё рукой, и достаёт из кошелька карточку. - Ооо, хён платит! – ликует Джехён. – Обожаю тебя, ты лучший лидер во вселенной. - Но в магазин идёшь ты, алкоголик малолетний. Нет, правда. Джехён действительно у м е е т пить. Как бы Хвесын раньше ни относился к возлияниям, сейчас он просто смиренно думает, что в такой компании скоро сопьётся. Потому что действительно весело. Потому что шумно, очень смешно, и удивительно легко. Какого-то чёрта Джехён начинает вопить, что «мой Хуни краше любой девицы во вселенной», а тот краснеет и отводит взгляд. Хвесын наблюдает за ними, в уме проводя простейшие математические подсчёты. По итогу получается что-то вроде «два плюс два равняется я понятия не имею, кто из них больший придурок». - У них так всегда, - доверительно сообщает Сынхёб, развалившись в позе Данаи с полотна Рембрандта прямо на полу, потягивая чистый виски из весёленькой чашки в беззаботный цветочек. – Делаю ставки среди себя, кто из них прозреет первым. - М? - Ну, кто из них быстрее поймёт, что Джехён в Хуна влюблён по уши. Ставлю на то, что у меня сдадут нервы, и я сам им это объясню. - Так у него же девушка… Сынхёб пьяно смеётся, запрокинув голову, обнажая восхитительно длинную шею и соблазнительно острый кадык. - Ну и что, что девушка? Сотая уже, наверное. Кто из нас не совершает милые ошибки по глупости? «Ох, - думает Хвесын и хватается за грудь, потому что тигр уже пускает в ход мощные когти, - что же ты такое несёшь, моя душа?» - Тебе это и правда кажется милым? - Ну, - Сынхёб делает неаккуратный глоток, и капля виски, как в дурном сне, беспардонно сползает с его губ по подбородку на шею. Хвесын рычит, но пока только мысленно. – Иногда люди и правда ошибаются, когда считают, что прекрасно понимают, что именно им нужно в жизни. Сынхёб философствует, дерижируя своим словам чашкой, а в глазах у него такие черти лютые, отбитые на все свои рогатые головы, что мама дорогая. Ложись, фашист, кидай гранату. И все эти черти смотрят на Хвесына так, словно на слабо берут – сдержишься ли? Тигр начинает материться человеческим голосом. - Ты это о них? - Кто знает? Кто знает… - Блять, - забывшись, ругается Хвесын, как-то разом забывая, кто он, где он, кто и что вокруг. Потому что виски, конечно, но, вообще-то, потому что самые красивые во вселенной пальцы вдруг как-то незаметно оказываются на его колене. Легонько ложатся, так, словно тут их законная территория, словно так уже тысячу раз было. И, - пусть небо сейчас же обрушится на землю, если Хвесын не прав! – актив в анамнезе отменяется. А потом, вдруг, каким-то совершенно не понятным образом, господин Ли Сынхёб тянется вперёд, и легко, словно и это проделывал не раз, целует разгорячённого и совершенно шального Хвесына в губы. Медленно и сладко, невыносимо томно, глубоко целует, пробираясь языком в податливый рот. Тигр в груди рявкает «ну-ка заткнулся!», и Хвесын отвечает на поцелуй, жадно и немного агрессивно, положив руку на горячий затылок старшего. Хо-ро-шо. Поцелуй этот, совершенно безумный и по факту невозможный длится бесконечно долго, Сынхёб тяжело дышит и тянется ещё немного ближе, полностью уступая инициативу, уже сам подстраивается под напор, кажется, готовый на всё и согласный на всё. Краем сознания Хвесын отмечает, что Джехён громко присвистывает. - Ого, вот это поворот! Малой, а ты времени зря не теряешь, да? Ха-ха-ха, ну вы вообще даёте! Хвесын очень хочет убивать насмерть. Потому что Сынхёб целует его ещё несколько секунд, а потом вдруг отстраняется, смотрит чернющими безумными глазами на только что целованные им губы, а потом широко улыбается и предпринимает попытку встать. - Надо ещё выпить! – провозглашает он и, всё же, поднимается на ноги. – Всем нам нужно выпить ещё! И смеётся, сволочь распоследняя, пошатываясь, топая к столу, на котором гордо возвышается заветная бутылка. - Выпить, это хорошо, - шумит Джехён, заливаясь счастливым смехом. - Да вы издеваетесь, - почему-то грустно говорит Хун, но протягивает свою чашку с изображением весёлого Сквиртла, чтобы получить свою порцию. Хвесын натурально звереет. То есть, совсем. Потому что это какая-то хрень полная, кто так вообще делает! - Ну вот уж хрен, обойдёшься! С этими словами он неправдоподобно легко подрывается с места, хватает Сынхёба за руку и дёргает на себя. Тот вопросительно улыбается, но сказать ничего не успевает, потому что оказывается немилосердно прижатым к ближайшей стене грудью. - Мы не закончили. - Сердитый какой… - Хёб, так не пойдёт. Ну вот уж нет. И кусает в загривок, действительно больно, сильно кусает, и нехорошо улыбается в ответ на не так, чтобы уж сильно недовольное шипение. А потом получает новый поцелуй. И грудной тигр ликует, потому что этот вот длинный, старший и серьёзный прогибается, чтобы кое-кому тут не пришлось тянуться. - Мы не одни, вообще-то. - Минуту назад тебя это не останавливало. - Воу-воу, ребят! Ваши комнаты совсем рядом, так что можете уединиться, - весело сообщает Джехён, подпрыгивая на диване так, словно перед ним разворачивается цирковое представление. – А вы ещё говорите, что пить плохо! Пить – очень хорошо… Дальнейшее его выступление остаётся для Хвесына тайной, потому что Сынхёб вот ни капельки не спорит, когда его утаскивают в направлении комнаты, а потом податливо ложится на педантично застеленную кровать, обнимает за плечи и целуется медленно-медленно. Так, словно и правда этого хотел. И правда этого хотел. Так сильно, что грудной хвеснынов тигр успокивается, сыто мурчит, тяжёлой лапой обнимая с в о ё. Ведь люди и правда зачастую ошибаются, когда думают, что знают, чего хотят от жизни. Люди. Не тигры. OWARI